Но еще до того, как он опустился на передние ноги, я спрыгнул и подбежал к матери, протягивавшей ко мне руки.
Очень красивой была моя мать, жена знаменитого вождя племени шеванезов. Светловолосая и светлокожая – ведь звали ее Белой Тучкой, – высокая и стройная в своем платье из тонкой оленьей кожи, богато вышитом знаками и цветами племени, с золотыми браслетами на украшенных бахромой рукавах.
Она смеялась и звала меня по имени. Я впервые услышал свое мужское имя, произнесенное устами матери:
– Сат-Ок! Я знала, что ты придешь, Сат-Ок!
Не подобает мальчику, который уже имеет имя, слишком выказывать свою нежность к матери. Но мать крепко обняла меня, как делала это раньше, и я чувствовал, что мои глаза увлажняются, и, стараясь изо всех сил сдерживать себя, я не мог, просто не мог вымолвить ни слова.
– Ты уже скоро станешь мужчиной, – говорила мать, – да ты почти мужчина. У тебя есть имя… такое красивое имя – Сат-Ок.
Я невольно задержал поход. Нас окружили другие женщины, начавшие говорить наперебой, смеясь и восклицая – женщины есть женщины! – много ненужных замечаний и мало нужных слов. Кончилось это тем, что один из стариков, ведущих караван, заметив эту суматоху, крикнул что-то неразборчивое и даже погрозил мне кулаком. Я немедленно сел на лошадь, женщины умолкли, все снова пустились в путь. Я ехал около матери, не отрывая от нее глаз, и молчал, не зная, что говорить, о чем рассказывать. Ведь она сама сказала, что я почти мужчина, не мог же я, как ребенок, говорить о том, что давно не видел ее, что очень соскучился по ней и что она, как и прежде, сердце моего сердца. Как мужчина, я должен был сохранять суровость и важность. Но я не мог сдержать улыбки. О чем же рассказывать? О большом-большом орле, застреленном на отроге Скалы Прыгающей Козы? О походах на Озеро Белой Выдры? О науке Овасеса? Столько нужно было всего рассказать, что в конце концов я не рассказал ничего.
Зато мать говорила много своим низким голосом, в котором слышались иногда более высокие нотки, будто эхо смеха или плача. Она говорила о том, что ей очень не хватало меня, что ждала встречи со мной, что отец рассказывал ей обо мне, что он был доволен своим сыном, когда узнал, что я получил имя, и когда услышал от Овасеса о моих успехах в учении в лагере Молодых Волков.
– А Танто? – спрашивала мать. – Был ли Танто добр к тебе? Заботился ли о тебе?
– Танто, – ответил я, – хороший брат, и он будет великим воином. Про него говорят, что он самый храбрый из молодых охотников, мама.
Мать умолкла. Глаза у нее стали тревожные. Как тень тучи, промелькнула в них печаль. Я понял. Ведь отец и Танто были сейчас на дороге, где их могли встретить не только люди, из Королевской Конной, но и пули.
В эту минуту к нам подъехали две молодые девушки. Одеты они были так же, как и мать, только на головах были повязки – знак, что они еще не имеют мужей.
Первую из них я узнал сразу – это была моя сестра Тинагет – Стройная Береза. Другую я тоже немного помнил ее большие, глубоко посаженные глаза, продолговатое лицо и быструю улыбку. Да, это была подруга сестры Тинглит – Березовый Листок.
Они приветствовали меня улыбками.
Я никогда еще не разговаривал с молодыми женщинами и не очень знал, как ответить на их приветствие и что им говорить. Подняв руку, я сказал: «Будьте здоровы»… – и это было все.
Тинагет легонько похлопала меня по плечу, а Тинглит, наклонившись к ней, что-то шептала, тихо смеясь.
Они улыбались, и все трое смотрели на меня, а я чувствовал, что тут мне не помогут ни наука Овасеса, ни умение охотиться в чаще, что кровь приливает к моим щекам, и ничего интересного ни матери, ни девушкам я сказать не сумею.
Наконец, чтобы как-то прервать становившееся все более тягостным для меня молчание, я взял в руки лассо, прикрепленное у моего правого колена.
– Это твой подарок, Тинагет… – начал я неуверенно.
Сестра подняла голову:
– Да, братец. Я сама сплела его из конского волоса. Я хотела, чтобы у моего брата было самое крепкое лассо, и трижды вымачивала его в горячем бобровом жире.
И снова воцарилось молчание, мучившее меня нестерпимо. Очень счастливой была встреча с матерью, сестрой и даже с Тинглит, которая – теперь я хорошо вспомнил это – не раз приносила к нам в палатку сладкие медовые соты Но я не умел с ними разговаривать, и, хотя мне не хотелось еще с ними прощаться, все же я стал понемногу сдерживать коня, чтобы несколько отстать.
Но Тинглит не собиралась оставлять меня в покое Она тоже сдержала своего коня и поравнялась со мной. Потом она положила руку на шею моего коня и, став внезапно серьезной, спросила:
– Где Танто?
– Танто? – Я гордо усмехнулся. – Танто – храбрый молодой воин, и совет старейших разрешил ему идти одной дорогой со старшими.
– Расскажи мне о нем.
Я пожал плечами:
– Разве он твой брат? Почему я должен тебе о нем рассказывать?
– Ты… – начала она быстро и гневно, но вдруг весело рассмеялась: – Разве тебе трудно?
Я заупрямился:
– Скажи почему?
Тинглит снова стала серьезной. Она наклонилась ко мне, и я увидел вблизи ее большие глаза, черные, как речная глубина, с ясными искорками на дне.
И она сказала:
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем, потому что мои мысли всегда кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезд. Я просила богов, чтобы он вернулся в селение и я бы могла посмотреть в его глаза, как в озеро, над которым мы разбиваем стойбище А теперь, когда я была уверена, что Маниту услышал мою просьбу, твой брат ушел с воинами.
Она промолвила это быстро, тихо, но твердо.
Я не понял, о чем она говорит, но сообразил, что для нее это очень важно.
– И мать, и сестра, и я, – ответил я важно, – горды тем, что Танто допустили на тропу зрелых воинов. Он сильнее многих сильных ловцов и мудр, как воин из совета старейших. Когда он идет чащей, перед ним склоняются олени. Деревья уступают ему дорогу. Он не боится ни орлов, ни скал. И даже медведи… – Но тут, вспомнив об охоте за медом диких пчел, я прервал хвалебную песнь Злясь на самого себя, я резко спросил: – Зачем же все-таки я должен рассказывать молодой девушке о храбром воине?
Глаза Тинглит сверкнули, будто я ее ударил. Но она все же опять рассмеялась и пожала плечами.
– Ты глуп, мой Сат-Ок, – шепнула она и отъехала к моей сестре.
И снова они, по девичьему обычаю, начали шептаться, сопровождая слова смехом, а смех жестами.
Я был зол. Как она посмела? Я был очень зол. Но… вместе с тем я понимал, что чего-то не знаю. Ведь Тинглит была не только не из нашей семьи, но и не из нашего рода. Что же ей было нужно от моего брата? И почему ее мысли кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезда?
Я чувствовал себя так, будто встретил в чаще след неизвестного зверя или нашел перо незнакомой птицы.
Наш караван двигался между скалами, становившимися все выше. Солнце миновало зенит, и вскоре мы вышли на небольшую поляну, усеянную камнями, покрытую пожелтевшей травой. Старики, возглавлявшие поход, остановились, чтобы разбить лагерь. Я повернул к своим, к Молодым Волкам.
Привал был недолгим. Больше всего хлопот было с детьми, разбегавшимися среди скал. Все время были слышны крики матерей. Это нас очень смешило. Мы даже забавлялись охотой за толстым малышом из рода Танов, который, казалось, считал главной целью своей жизни все время исчезать с глаз своей матери, молодой женщины, еще более круглой, чем он сам, непрерывно звавшей его пронзительным голосом.
А малыш был проворный. Как хитрый сурок, он исчезал среди скал, притаившись в какой-нибудь щели. Наконец мать взялась за ремень, и над лагерем поднялся сильный визг. Так закончилась наша единственная охота на этой поляне.
Мне было не по себе. Меня угнетала ссора с Тинглит. Даже не ее обидные слова, а сама причина, из-за которой она рассердилась.
Мы, Молодые Волки, привыкли во всех трудных делах обращаться к Овасесу. Мои сомнения не могли рассеять ни Прыгающая Сова, ни близнецы из рода Капотов, ни двое других ути, и я пошел с Совой искать учителя.
Караван готовился к дальнейшему походу, и мы нашли Овасеса около лошадей. Старый воин осматривал кожу, которой были обвязаны копыта лошадей во время их тяжелого пути по каменистой местности. Мы подождали.
Когда караван тронулся дальше, он спросил, чего мы хотим от него.
Это было очень трудно объяснить. Я коротко передал ему разговор с Тинглит, и на мгновение меня снова охватила злость, потому что даже Овасес, всегда суровый Овасес, улыбнулся, когда я закончил свой рассказ вопросом:
– Почему она назвала меня глупым, отец? И откуда это расположение чужой девушки к моему брату?
К счастью, Овасес больше не смеялся надо мной. Он серьезно сказал:
– У молодых девушек легко слетают с языка глупые слова. Но и ты не был разумным. Бывает так, что девушка имеет право спрашивать о молодом мужчине. Она это делает тогда, когда чувствует к нему большое расположение и когда хочет избрать его своим мужем. Такое расположение соединяет мужчину и женщину, и каждый воин умеет его уважать… Тинглит хочет стать таким другом твоему брату, как твоя мать твоему отцу. Поэтому она и спрашивала о нем.
Мне стало очень неприятно. Действительно, гнев девушки был понятен. Я не знал, что сказать, но в это время Сова спросил Овасеса:
– А у тебя, отец, была женщина-друг?
– Да.
– Расскажешь ли ты нам о ней?
– Нет.
Мы молчали. Высоко над долиной висели два ястреба. Обернутые кожей копыта лошадей тихо постукивали по каменистой дороге.
– Я, ваш учитель, – снова начал Овасес, – не расскажу вам о женщине, о которой спрашивает ути из рода Совы. Но учитель должен отвечать на вопросы. Поэтому я повторю вам песню, которую часто поют женщины. Вы ее еще не слышали, но я много раз слышал из уст той, о которой спрашивает Сова. Слушайте:
На берегу широкой реки стоит молодая девушка Шамак – Прекрасная. Ее волосы, как крыло черной птицы, лицо, как диск луны, глаза, как вечерние звезды. Это самая красивая девушка свободного племени.
Два молодых вождя, два великих воина стоят перед ней. Каждый из них хочет взять ее в свою палатку. Первый – Красный Лис, огромный, как скала, и сильный, как бизон. И второй – Идаго – Великан. От его стрелы не спасется и ласточка, от ножа гибнут серые медведи.
Красный Лис пришел к девушке со стороны Больших Равнин. Идаго сошел с высоких, сверкающих снегом гор.
Красный Лис по дороге к ней загнал десять коней и один победил целую стаю волков.
Идаго, спеша к реке, около которой жила девушка, промчался сквозь снежные бури и победил в борьбе с серым медведем.
Встретившись у ног Прекрасной, они направили друг на друга луки. Сверкнули длинные ножи. Но Прекрасная удержала их. Тот, по ком тосковала она, о ком пела песни и которого ждала, был Идаго. Но законы свободного племени не позволяли ей решить спор двух вождей без испытания.
Она удержала их стрелы и ножи.
«Я не хочу, – сказала она, – входить в палатку мужа через ручей крови. Слишком много крови льется и так на нашей горестной земле, с тех пор как пришли белые. Вот река. Не боритесь друг с другом, боритесь с ее водами. Смотрите, вожди, ты, Красный Лис, и ты, Идаго. Утром я видела на том берегу куст красных ягод. Его ветви свисают над водой, и ягоды на них горят, как капли крови. Кто первый принесет мне ветку на свадебный венок, тот приведет меня в свою палатку».
И тут она подала знак. И оба вождя бросились в волны реки. И тогда заплакала Прекрасная, пряча лицо в черных волосах, ибо вновь пробудилась в ее сердце любовь к Идаго, и забилось оно сильнее от надежды и страха. Она желала, чтобы Идаго первым сорвал ветку с красными ягодами в честь этой любви.
Она смотрела, как над водой плывет рыжий хвост Красного Лиса и покачивается белый султан Идаго. Слушала, как бегут и бьются о берег быстрые волны. Слушала, как стучит ее собственное сердце.
Белый султан первым достиг куста красных ягод, Прекрасная закричала, и радостный голос разнесся над волнами реки:
«О могучий Идаго! О великий Идаго, возвращайся ко мне! Возвращайся, как орел в гнездо! Тебя избираю, о тебе пела песни!»
Но Идаго все медленнее, все слабее бил руками о волны. А около него покачивался красный хвост Лиса, и окрашивалась кровью волна. Сильнее краснеют грозди красных ягод. А в плече горного вождя торчит нож Красного Лиса. Вырвал он из рук Идаго ветку с ягодами и поднял ее над головой. Склонилась Прекрасная над рекой, опустила в воду свои длинные черные косы, протянула руки к пловцам.
Первым подплыл Красный Лис. И тогда девушка сказала:
«Иди по воде, вождь! Подойди ко мне! Склоняюсь перед тобой. Подай мне ветку ягод и свой нож, чтобы я могла обрезать ее для венка».
А когда Красный Лис подал ей ветку и нож, красный от крови Идаго, она дважды ударила им Красного Лиса и столкнула его в глубокую воду. В ее руке была большая сила, сила любви.
А потом бросила свои длинные косы навстречу протянутым рукам Идаго и спасла его. Когда же он, ослабевший, опустился на колени у ее ног, она надела на его голову венок из красных ягод.
С того дня над палаткой Идаго и Шамак кружились дикие голуби и пели песни любви…
Овасес умолк. Молчали и мы. Лошади шли спокойным шагом. Приближался вечер, утих шум извивавшегося вдоль долины похода. Овасес погнал своего коня, мы остались позади.
Мы не знали, о чем говорить. До сих пор о девушках мы привыкли думать с презрением, смеяться над их болтливостью, насмехаться над их незнанием мужских дел. Но вот сам Овасес рассказал нам о девушке, и мы впервые услышали, что женщина может быть героем песни…
Мы уже вступали на Землю Соленых Скал. Это была жестокая и страшная земля. Она лежала среди больших горных кряжей. Посредине ее протекал один-единственный тихий ручеек. По берегам его кое-где росли низкие, кривые сосны со скрюченными ветвями и с иглами, покрытыми соленой пылью.
Соленая серая пыль была здесь повсюду: она покрывала скалы и редкую бурую траву. Легкий ветерок поднимал ее в воздух и закрывал солнце. Изредка можно было увидеть черного кролика или блестящие глазки суслика – единственных обитателей этой страны, которую обходили люди и звери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26