А Крахмальников войну не любил — никакую. Он был уже не боец. Водсяком случае, он так думал до последней минуты.И все-таки Леонид сказал то, что сказал. Потому что он готов не замечать гуровинских гадостей, но врать больше не будет — даже на десять процентов, даже на один, даже на ноль целых и хрен десятых процента. Он не будет больше врать никогда и никому! И даже такой ценой! Потому что все! Он теперь, вот только теперь выдавил из себя последнюю каплю прежнего рабства.Казалось, зал в напряженной тишине читал его мысли. И, похоже, коллеги его поняли.— Прошу голосовать, кто за то, чтобы сместить с поста генерального директора “Дайвер-ТВ” Якова Ивановича Гуровина, прошу поднять руки.Леонид закрыл глаза.Потом заставил себя посмотреть в зал. Руки поднялись, но не все.— Надо считать, — заметил кто-то.Тут же вскочила секретарша Люба и стала быстро пересчитывать поднятые руки.Дюков пощипывал бородку, губы его шевелились, он тоже считал.— Семьдесят два, — сказала Люба.— Прошу опустить. Кто против?Снова поднялись руки. И Крахмальников подумал, что их было куда меньше.Люба снова принялась считать. И это длилось бесконечно долго.— Семьдесят два, — повторила Люба растерянно.— Я не голосовал, — произнес Крахмальников. — Я против.И поднял руку.Дюков встал и вышел из зала. Москва Команда, готовившая выпуск новостей, который выходит в эфир в полночь, на собрании не присутствовала и не подозревала, какие страсти там кипели.Балашов и Захаров составили план-ураган, включающий в себя дикторский текст, кусок интервью с приятелем Альберта из МУРа, бой в стоматологическом кабинете, коротенькие комментарии. Все тексты написали сами, не доверяя Савковой. Специально вызванный гример, прославившийся тем, что может неузнаваемо обезобразить самое красивое лицо, “привел в порядок” Антона: подчернил синяк под глазом, пустил пару шрамов по щеке. Лицо журналиста приняло оттенок мужественности. Он стал похож на человека, единолично вступившего в схватку с бандитами. В принципе почти так оно и было, если, конечно, не считать некоторых нюансов.Червинский решил воплотить свою давнюю задумку — снять весь выпуск ручной, движущейся камерой. Ведущие должны переходить от монитора к интервьюируемым, к ним будут подбегать редакторы, подносить тексты — все в динамике.Игорь совершенно замучил осветителей, заставляя их снова и снова включать и выключать приборы. Загонял компьютерщиков, каждый раз отвергая предложенный шрифт для титров. Иван Афанасьевич как оператор-постановщик распорядился принести не две, как обычно, а четыре камеры. Для острастки дали полный разгон азээшникам — чтобы не напутали с записью, как это уже не раз случалось.В одиннадцать ровно Червинский решил провести Тракт — полный прогон. Пожалуй, сегодня впервые в жизни Игорь подошел к делу так, как положено.— Может, это моя лебединая песня. Уйду вот завтра от вас, будете вспоминать.Он нервничал. Его жутко злил Балашов, обычно уверенный в себе и даже развязный, а сейчас, перед камерой, скованный и напряженный. Будто вчера только на телевидение пришел. Конечно, ему больно говорить, все-таки вывихнутая челюсть и выбитые зубы не шутка, но коль уж напросился в эфир, то и веди себя соответственно. Делает какие-то несуразные движения руками, поеживается, почесывается. Мрак. Читает с суфлера. Хоть бы шуточку какую запустил.— A3, сюжет номер один, — сказал Червинский ассистенту.— A3, сюжет первый, — передал тот в аппаратную записи.На мониторе под диким ракурсом появилась комната. На переднем плане крупно мелькнуло лицо элегантного господина. Алик. На заднем — испуганное лицо Антона, рот которого закрыт волосатой рукой стоящего за его спиной бритоголового качка.— A3, заставка, — распорядился Червинский. Пошли позывные и заставка вечерних новостей.— A3, сюжет номер два, — скомандовал режиссер.Перед камерой появился Захаров. Червинскому он тоже не понравился — раздражающе развязен. И говорит не по тексту, несет отсебятину.— Стоп. Тракт закончен. Приготовились к эфиру. В студию вошел Крахмальников.— Игорь, — остановил он режиссера, — погодите. У вас питерские репортажи где стоят? — — Питерских вообще нет, — пожал плечами Червинский. — Мы свежак гоним.— Булгакова и этого, как его, Учителя?— Ну да…— Нет, первыми ставим репортажи из Питера. А эти все криминалы — в конце, по полминуты.— Как? — опешил Игорь. Балашов и Захаров остолбенели.— Почему, Леонид Александрович?— Потому что там люди погибли, — сказал он. — Потому что трагедия — там. А здесь суета. Москва Услышав в коридоре шаги, Любочка выглянула из двери. Мимо приемной проходил Лобиков, а с ним — какой-то незнакомый мужчина.— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась Люба.— Привет. Что ты так поздно сидишь? — поинтересовался журналист.— Протоколы собрания нужно подготовить. А вы чего задержались?— Тоже дела. — Отправив девушке воздушный поцелуй. Лобиков пошел дальше, а мужчина спросил, где можно найти Аллу Макарову.Люба подозрительно посмотрела на незнакомца. После того что сегодня узнала о Макаровой, она совершенно перестала ее уважать.— Не знаю, — пожала она плечами. — Ушла уже, наверное. Посмотрите в информационной редакции. Может, они до сих пор отношения выясняют.И Люба захлопнула дверь перед самым носом мужчины.В редакции никого не было, свет не горел. Не зажигая электричества, Володя обессиленно опустился на стул и уперся локтями в столешницу. Все, он больше отсюда никуда не пойдет. Хоть всю ночь тут просидит. Вообще-то Алла работала в рекламном отделе, — значит, ждать ее здесь бесполезно, что ей тут делать? Ну и пусть. Он все равно сейчас на нее даже смотреть не смог бы.Он поудобнее улегся на стол и закрыл глаза.Рука уперлась в банку пива.Володя повертел ее в руках, дернул колечко на крышке и припал губами…Его труп нашли только утром. Вскрытие показало — отравился.Алла так и не узнала, что перед смертью муж простил ее. Москва В реанимационной палате кардиоцентра кривая на кардиомониторе возле больного Гуровина Я. И, резко подскочила вверх, потом рванула вниз, и ритм ее движения упорядочился.Врач вошел в реанимационную палату, склонился над Яковом Ивановичем.— Ну? — профессионально ободряюще спросил он. — Полегчало?Гуровин тяжело дышал, но был уже в сознании.— Доктор… — Каждое слово давалось ему с трудом. — Я.., умру?— Все мы смертны, — усмехнулся врач. — Но вам до ста лет, пожалуй, это не грозит. Одесса Алина тронула босой ногой холодную морскую волну.— Хорошо, — сказала она.Саша бросил плоский камешек, но “блинчиков” не получилось, море было неспокойное.— Гляди, какая красота! — Алина махнула рукой на выплывающее из моря огромное бордовое солнце. — Давно ты любовался рассветом, да еще на море?— Никогда.— Так смотри.— Я и смотрю, — ответил Казанцев.Он не отводил взгляда от пламенеющего солнца, пока из глаз не покатились слезы. Москва Через полгода по дороге на студию Крахмальников увидел бредущую по тротуару девочку-девушку с огромным китайским баулом — в таких торговки носят на рынок свой товар. Чем-то ему фигурка девушки показалась удивительно знакомой. Он тут же вспомнил свою литературную муку — так и не увиденное лицо черной девочки — и почему-то точно понял: это она.Он свернул к тротуару с отчетливым сумасшедшим желанием остановить девушку, посмотреть ей в лицо. Но — повернул обратно. Он его знал прекрасно. Это была Алла.Господи, грустно подумал Крахмальников, неужели все так просто и мрачно — загадок нет, а есть бывшая любовница, которая теперь торгует на рынке. Неужели так у всех, неужели мы не можем жить крайностями и все валится в серединку, в серость, в обыденность?Он подумал о полугодовой давности питерской катастрофе — кто о ней сейчас вспоминает? Никто.Никто уже не помнит об убийстве Тимура Пинчевского, а ведь какое громкое было убийство.Все, что казалось таким важным, теперь было еще одной мелочью жизни.Страшно. Москва Валентина перевернула последнюю страницу. Прикусила нижнюю губу, устремив глаза в потолок.Крахмальников не выдержал, сказал, стараясь, чтобы звучало полегче:— Ну как?Жена с минуту посидела неподвижно, потом двинула рукопись по столу:— Мне не понравилось.— Почему? — слишком спокойно спросил Крахмальников.— Это долгий разговор…— Я не тороплюсь.— Я понимаю, тебе сейчас важно… Нет, вообще-то и стиль, и диалоги, и сюжет… Понимаешь, Леня, о том, что слишком хорошо знаешь, наверное, нельзя писать.— Почему? — удивился Крахмальников.— Получается сплошная специфика. Слишком много частностей. Все дробится, разваливается.— Жизнь бешеная. Беспрерывный калейдоскоп…— Какая-то загадка профессии пропадает, мне этого не хватало, — перебила Валентина. — Но даже не это главное.— А что?— Как раньше говорили — вредная книга.— Почему?Жена тяжело вздохнула:— И так обыватель считает, что все журналисты, артисты, кинематографисты только и знают, что пьют, трахаются, сплетничают, совесть продают…— А это не правда?— Это не вся правда. Далеко не вся правда.— Там об этом тоже есть.— Есть. Но у людей-то осядет как раз только грязь. И это плохо.— Нет. Знаешь, я вот тоже об этом думал все время. Но у меня был один девиз — показать людей.., вопреки. Понимаешь, с большой буквы — Вопреки. На телевидении все так же, как везде. Но они делают свое дело — вопреки.— Не знаю, может быть, — качнула головой Валентина. — А главный герой, разумеется, ты?— Собирательный образ, — скромно потупился Крахмальников.— А кто такая Алла Макарова? — прищурилась жена.— Валя, ну это смешно…— Ты это выдумал? — спросила Валентина, глядя мужу прямо в глаза.Он взгляда не отвел:— От начала до конца.— Ну, положим, мне-то в самом деле ты нечасто звонишь… А что Долгова?— Уехала к мужу в Канаду. Что, задело, да?— Я сказала — вредная книга. И про президента…* * *Крахмальников долго не мог уснуть. Ему тоже казалось, что в книге чего-то не хватает.Да, вспомнил. Ведь он так и не смог описать лицо девочки, которого не увидел…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34