– Смотри, какая решётка богатая, – говорит Княгиня. – Войдём, поглядим.
– Библиотека, – говорю.
– Вот люди жили… – говорит Княгиня.
– Которые решётку делали?
– Это меня не касается.
– Зря я тебя позвал.
– Я могу уехать.
И всё такое в этом роде.
– Ну скоро там?.. А то я устала ждать.
– Пускают… Бежим.
Пошли мы по Третьяковке. Картин бесчисленно. Княгиня:
– Смотри, какая картина красивая. Вот бы нам такую над тахтой. Дорогая, наверно. А раньше, наверно, дешёвая была. Сейчас все предметы роскоши дорожают. Коля, а это кто? У него лицо незначительное. Я бы за него не пошла. Коля, а это, смотри, Пушкин. Как живой. Кипренского. Я знаю.
Экскурсоводы орут. Княгиня ахает.
А тут звук выключили. Вижу только, Княгиня рот разевает, как рыба, а слов не слышно. Это значит я картину увидал и опять про Леонардо вспомнил. Александр Иванов. “Явление Христа народу”. Тихая картина. А вокруг тихие люди. А по стенам тихие этюды к этой картине. И тут я почему-то снова вспомнил Леонардо.
Нет, подумал я, мало я ещё про Леонардо знаю. Продолжим. Не нахлебался я ещё этого варева. Надо разобраться. Я докопаюсь. Самому мне художником не быть, это я понял. Но я докопаюсь до сути. А до какой сути – сам не знаю.
Смотрю на картину – Александр Иванов, русский человек, а картину написал из чужой жизни. Значит, надо ему это было для чего-то, значит, можно проникнуть. Во всё.
Иоанн Креститель – лицо мощное. А вдалеке тихая фигура. Слева – ветки, а справа мой предок сидит, улыбается сквозь слёзы – раб несчастный. Понять старается, что к чему.
– Коля, идём. Не надо… Это религиозная картина? – шёпотом спрашивает Княгиня.
– При чём тут религия?! – шёпотом ору я. – При чём? Человека не понимают, вот про что. Это про гражданскую войну картина. Александр Иванов до семнадцатого года не дожил и до Отечественной не дожил. Но это всё одна и та же революция. Она ещё при Леонардо да Винчи начиналась. И ещё раньше, при Спартаке. Рабы подымались, к ней с разных концов подходили, кто как мог в те годы. Она же вырасти должна была.
– Коля, я не знала, что ты идейный, – говорит Княгиня.
– Я сам не знал.
Но тут заорал экскурсовод, и нас оттёли.
– Давай, – говорю, – больше нигде не останавливаться. Забежим, только Сурикова поглядим. А то перед Якушевым неудобно.
И двинулись мы через все залы.
– Быстрей, быстрей, – говорю. – Некогда. А то Якушеву рассказать будет нечего. А он спросит.
А сам расплескать боюсь. Есть Леонардо, есть. Живёт зёрнышко.
Один только раз остановились.
– Красивая какая, –говорит Княгиня. – Незнакомка. Я знаю. Она моего типа или нет? А какого я типа? А глаза я тоже так могу делать. Гляди – так?
– Ещё лучше, –говорю. – Идём.
Ну прошли мы “передвижников”, прошли “Трёх богатырей”. Входим к Верещагину – черепа, антивоенные картины, узорная дверь в Средней Азии. И в зал Сурикова. Картины тоже огромные – “Боярыня Морозова” как раз напротив двери.
Страшная какая-то. Нищий на снегу сидит. Ноги грубые. Поп хохочет. Чёрная женщина руку подняла, а в руке кандалы. Лицо красивое, только голодное.
На репродукциях всё понятно было. Раскол, старая вера, новая вера. Слева противники, справа – союзники. Это я уже знал. Экскурсовод рассказывал ещё до армии. А на картине всё стало по-другому. Краски, краски. И страшная какая-то. В общем, понимаю – большая вещь. Но в общем не понравилось. Так Якушеву и доложу. Ничего не поделаешь. Каждому своё. О вкусах не спорят. В следующем зале “Иван Грозный”. Это я уже видел. А дальше вниз по лестнице ещё тыща залов.
– Пойдём, – говорю, – обратно. А вперёд идти – запутаемся.
Пошли обратно через верещагинский. Смотрю, а его картины какие-то рыжие стали. Как будто через жёлтый светофильтр. Смотрю – Княгиня моя отстала и назад глядит.
– Идём…
– Подожди… – говорит.
Оглянулся и я – куда это она смотрит? И вдруг сквозь просвет двери опять Морозову увидел. Не всю. Дверь мешала. И вдруг вижу – серебро.
На картине – зима, но серебряная и что-то напоминает. А что? Не могу вспомнить. И вдруг вспомнил – погоду напоминает, которая была, когда я от “Девушки с горностаем” уходил.
– Коля, я ещё хочу посмотреть…
Я так удивился, что говорю:
– Ну давай.
Двинулись обратно.
– Коля, помедленней…
Пошли помедленней, а навстречу нам надвигалась великая картина. Чем ближе, тем более великая. Фигуры те же, а картина всё лучше, всё больше. Великая. Пока я не понял – цветом захлёбываюсь. Как это можно – не знаю, только чувствую – печаль и стойкость, и как будто я мимо картины смотрю, а как-то всё печаль и стойкость.
Подошли. Смотрели. То проходило, то снова подхватывало. Другие картины Сурикова смотрели, “Меншикова”, “Стрельцов”, портреты, и снова – на неё.
– Я посидеть хочу, – говорит Княгиня.
– Посиди.
И сам присел рядом. Экскурсия подошла и загородила.
– Коля… что же это мы со своей любовью сделали? – говорит Княгиня.
– Маму спроси.
– Перестань…
А на меня такая духота напала, такая лень.
– Наверно, надо долго мучиться, чтобы искусство понять, – говорит Княгиня.
– Наверно, – говорю я.
– Хочешь, “Ивана Грозного” посмотрим?
– Давай.
Заглянули.
– Нет, – говорю. – Не могу. Может, он и великий ху дожник, а сейчас не могу.
– Идём, ещё посидим.
Сели. Экскурсии то закрывали картину, то открывали.
– Коля, – говорит Княгиня. – Оказывается, я русская женщина…
– Значит, и у нас Возрождение… А между прочим, у Сурикова жена была француженка.
– Ну да?
– А у Пушкина дед был из Эфиопии, а Александр Иванов в Италии картину писал, а ученик Леонардо Московский Кремль строил…
– Поехали к Якушеву… Я ему спасибо скажу.
– А я тебе.
– За что?
– За Сурикова.
– А я при чём?
– Если бы ты не оглянулась, я бы ушёл.
– Посмотри… У девушки руки замёрзли… красиво как. Нет… не то… Коля, ты меня любишь?
– Похоже, что так.
– Коля, мне кажется, что я летаю. Дай руку, прислони. Слышишь? Как сердце стучит?
– Не надо. Смотрят.
– Коля, наплевать.
– Наплевать.
Сидели, пока не стемнело. Нас никто не гнал. А когда стемнело – картина даже вблизи стала серебряная.
Потом свет зажгли, и мы ушли.
– Дядя Костя, откуда вы узнали, что она цвет лучше меня видит?
– Не цвет. Колорит. Цвет в жизни, колорит в картине. Колорит – это музыка цвета. Её сочинять надо. До женщины музыка быстрей доходит. Зато мы крепче усваиваем.
Это он как в воду смотрел.
…В небе всё просто.
С другой стороны, если не знать, что ты часть процесса, то тоже озвереешь. А знание даёт, нет, не даёт, а придаёт мужества.
Якушев мне сказал:
…Если описать повара или доктора не в героическом виде, а в каком-нибудь ином, то все повара и врачи обидятся.
Из-за путаницы. Из-за путаницы с понятием “типичное”, которая восходит к путанице между искусством и жизнью.
У жизни в целом нет задачи воздействовать на нас, а у искусства есть. Потому типичное в жизни и в искусстве– это разные вещи. Как цвет и колорит.
Типичное в жизни тяготеет к абстракции, а в искусстве к конкретности.
Казалось бы, дело очевидное – в жизни и в искусстве типичное – это обобщение на разных уровнях. Казалось бы. Но и это не так.
В жизни мы типизируем для удобства, для экономии мозгов, для понятности, для познания – “дерево”, и точка, а какое? Пока неважно, важно, что не “камень”. А в искусстве мы типизируем для впечатления.
Если изучать быт помещиков по “Евгению Онегину”, то поэма умирает, потому что пропадает впечатление, что её сочинил Пушкин.
Типизация в искусстве – это сочинение. А что такое сочинение, не знает никто. Сочинение для того, чтобы произвести впечатление, а впечатление не даёт крови прокиснуть и апеллирует к душе.
Вот почему мудрец говорит, что очень легко представить себе, в каких обстоятельствах зародился какой-нибудь образ, но почти невозможно объяснить, почему он воздействует, когда эти обстоятельства пропали.
А что уходит вместе с обстоятельствами, то и не искусство.
А бывает, кажется, это уходит, ан нет, вдруг снова возвратилось.
СЦЕНА 1
Флоренция. Сад около дома. Вечер. Половодье цветов и листьев. Две женщины – молодая и старая. Старая вяжет. Молодая поёт, подыгрывая на лютне.
Мона Лиза
Уезжал или нет ты,
Об этом не знаю,
Но когда я ложусь
И когда я встаю,
Ты со мною всегда.
И когда я мечтаю,
Входишь ты в мою душу
И в песню мою.
В сновиденьях моих
Мы друг к другу прильнули.
Мы с тобою вдвоём,
Мы с тобою вдвоём.
Если серьги мои,
Звеня, шевельнулись,
Значит, ты шевельнулся
В сердце моём.
Как вечер этот ласков! Он такой
Сиреневый и тихий, этот вечер,
Как будто он из вечеров последний,
Как будто завтра грянет ураган.
Анита
Ох, не люблю я эту песню, Лиза.
Который год ты замужем, синьора,
А всё ещё как девочка поёшь.
Мона Лиза
Когда ещё я девочкой была…
Ты помнишь ли, Анита? Помнишь, помнишь?!
Ещё до разорения отца?
Я столько пела…
Анита
Как не помнить, Лиза!
Мона Лиза
Однажды, помню, вот в такой же вечер
Отец велел мне петь перед гостями.
Я раскапризничалась и не стала петь,
Хоть гости все о том меня просили.
Вдруг незнакомец подошёл ко мне.
Его я прежде в доме не видала.
“Ведь мы с тобою вместе будем петь”, –
Сказал он мне, потом обнял за плечи
И посмотрел в глаза мне так глубоко,
Как будто заглянул на дно души.
И он весь вечер пел, играл на лютне,
И я весь вечер вторила ему.
Его я долго помнила, Анита.
И всё отца просила, чтоб позвали.
Но он сказал, что мастер Леонардо
Уехал далеко и не приедет.
Как много пролетело лет, как много…
И мой отец давно уже в могиле,
А он опять приехал и сейчас
Сидит в гостях у мужа моего.
Как странно всё, Анита!
Анита
Что ж такого? Приехал и опять уедет.
Мона Лиза
Не знаю… Может быть, и нет…
Постой, Анита, кажется, идут…
Анита
И впрямь выходят. Надо их встречать.
Куда ж ты, глупая? То повидать хотела,
А то бежишь?
Мона Лиза
Я не хочу, Анита.
Анита
Ну вот, опять всё детские затеи.
Порядка ты не знаешь, Мона Лиза.
Ведь муж твой, как всегда, перед прощаньем
Захочет показать тебя гостям.
Мона Лиза
Захочет – позовёт…
На лестницу выходят Леонардо и Аталанте, Зороастро, Мельци. Джокондо их провожает.
Джокондо
Итак, синьор маэстро, все дела
Успешно привели мы к окончанью.
Имущество немногое, синьор,
В порядке всё. И пени и доходы
Положены сполна на ваше имя.
Леонардо
Благодарю, Джокондо, от души,
За хлопоты твои о нашем деле,
Которое вы сделали своим.
Я напишу для вас мадонну с сыном.
Как только встречу нужную натуру.
Джокондо
Увы, твою картину, о маэстро,
Приобрести сумеет только князь.
Аталанте сбегает по лестнице, срывает цветок. Замечает Мону Лизу и молча кланяется ей.
Хочу я вам представить, Леонардо,
Супругу драгоценную мою.
Идите-ка сюда, моя синьора.
Мона Лиза
Я видела вас в доме у отца.
Давным-давно… Я девочкой была.
Пауза. Аталанте, прислонившись к стене, мурлыкает песенку, позванивая на лютие. Леонардо и Мона Лиза смотрят друг на друга.
Аталанте
(поёт)
Вот утро встало –
Голубые горы.
Вот утро встало –
Голубые воды.
А почему
Грустишь ты, Аталанте,
И трусишь ты,
Бродяга-пилигрим?
Вот ты летел
Тропою соколиной.
Вот ты пришёл
В Тосканскую долину.
Увы, Мадонна,
Бедный Аталанте
Не сам пришёл,
Он жаждою гоним…
Леонардо
Вы девочкой остались, Мона Лиза.
Я помню вас… Вы Лиза Джерардини,
Дочь неаполитанского купца.
Ну вот вам и натура, Джокондо.
Я напишу для вас эту картину.
Джокондо
Но нужен ведь младенец для Христа,
А я, синьор, увы, пока бездетен.
Мона Лиза
О, можно написать меня одну…
Джокондо
Но так никто не делает, синьора.
Мона Лиза
А разве не приятно будет вам
Иметь изображение супруги?
Джокондо
Ведь я своей живой жены владелец,
Зачем мне покупать изображенье?
Леонардо
Я напишу портрет её, Джокондо.
Вам это ничего не будет стоить.
Джокондо
Ну, это положение меняет.
Хоть я польщён, маэстро Леонардо.
Однако это странно для меня.
Я понимаю, написать картину,
В которой, скажем, что-то происходит,
Христа с апостолами… А, синьора?
А то отдельно женщину…
Леонардо
Джокондо,
Изображение Мадонны выше
Любых апостолов.
Аталанте
Аминь.
Леонардо
Прощайте, Мона Лиза дель Джокондо.
Хочу уйти и вспомнить всё, что было,
Что удалось и что не совершилось.
(Уходят.)
Мона Лиза
Как хорошо… Ты слышишь, о Анита?
Он не уедет!.. Нет, он не уедет…
Анита
С ума сошла?..
Мона Лиза
Оставь меня, Анита.
Анита
(после паузы)
Ах, вот что вы задумали, синьора!
Молчание.
О господи, а мне и невдомёк!
Ну нет, змея, меня не проведёшь!..
Тебя ещё ребёнком я узнала!
Не допущу, чтоб ты себя сгубила.
Мона Лиза
Ты ничего не можешь изменить.
Анита
Что ты сказала, дрянь? Да я сейчас
Пойду и кликну твоего супруга!
Мона Лиза
Нет, не пойдёшь…
Анита
Иду сию минуту!
Мона Лиза
Пойдёшь – я отравлю тебя, Анита!
Анита
Ты это мне сказала, Мона Лиза?..
Иль мне послышалось?..
Мона Лиза
Или себя… Мне всё равно… Как хочешь…
Анита
Ох, девочка моя! Цветочек ясный!
Да кто же он такой, он дьявол?!
Да ведь ему уже за пятьдесят!
Твой муж его на десять лет моложе!
Мона Лиза
Оставь меня, Анита… Голова горит…
Прости меня, Мадонна! Это он!..
…После той картины Василия Ивановича Сурикова и того долгого возле неё сидения на стульях мы сблизились с Княгиней.
Мы накинулись друг на друга как голодные. А тут смотрю – изменилась моя Княгиня, другая женщина стала. Какое там воспитание! Всё полетело куда-то.
Сначала я обрадовался, а потом смотрю – дело не в ту сторону полетело. Полёт, видно, тоже разный бывает. Душа у неё от той музыки цвета раскрылась, но душа неумелая, и чем занять себя – не знала, всё в тёмные ночки ушло. Была она спящая, а теперь проснулась.
– Что это мы делаем? – иногда спрашивала она меня.
А мама её, дура, говорит:
– Наконец-то ты женщиной стала, наконец-то… У меня билеты есть на фестивальный просмотр. Прелестный современный фильм.
А в прелестном современном фильме – бордель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15