Петр недолго погостил дома. Он уехал в Хабаровск, оттуда подался к Великому океану, во Владивосток. Восстанавливал Дальневосточный флот, ловил японских и китайских контрабандистов, выметал в океан всякую нечисть» осевшую на крутых сопках со времен революции и гражданской войны.Весна тридцать третьего года застала Петра Белова в Авачинской бухте, на Камчатке, работником Камчатского краевого комитета партии. Камчатский край в те времена был, пожалуй, самым далеким и самым необжитым и неизученным краем страны. На севере, у берегов Америки, где Азиатский материк обрывается в пролив мысом Дежнева, жили чукчи.Белов знал о чукчах из книг Тана-Богораза, и еще по рассказам капитанов Дальфлота, да по разным диковинным слухам, доходившим до Петропавловска. Слухи были странные и противоречивые. По одним выходило, что там живет народ, стоящий на самой низшей ступени развития, в каменном веке. По другим получалось, что чукчи в общем-то культурный народ и среди них даже попадаются настоящие капиталисты, владельцы шхун и торговых лавок.В Тэпкэн Белов ехал на пароходе «Ставрополь», когда-то проложившем путь в устье Колымы. Пароход был грязный и тихоходный. От Петропавловска до мыса Дежнева шли почти неделю, преодолевая встречную волну. Сентябрь уже посеребрил вершины гор, через узкий Берингов пролив тянуло ледяным холодом. На горизонте справа синел американский берег, а слева к самому борту парохода подступали черные скалы, кое-где поросшие серым мхом. Гудок отражался от них и возвращался приглушенный.В заливе Святого Лаврентия выгрузили сборные дома, материалы и разное оборудование для строительства Культбазы и взяли курс на Тэпкэн, куда был назначен Белов.Тэпкэн стоял почти на мысу, северо-западнее пролива, на узкой галечной косе, упиравшейся одним концом в гору, а другим – в узкий пролив, ведущий в лагуну. Здесь перекрещивались морские и сухопутные дороги. Люди обличьем походили на кого угодно, только не на чукчей, нарисованных в старинных книгах. Они курили американские пеньковые трубки, носили на голове зеленые целлулоидные козырьки и говорили по-английски. Из черных раскрытых дверей яранг на простор вырывались хриплые звуки томного танго.До недавнего времени председателем сельского Совета здесь был Томсон. Нет, не американец, а натуральный чукча, взявший себе заморское имя после посещения Сан-Франциско. Этот Томсон пользовался неограниченным авторитетом в селении, потому что являлся не только представителем власти, но и был искусным шаманом, особенно умелым в предсказаниях погоды, которые он делал с помощью настенного барометра. Томсон ездил в Москву и был принят Калининым.Чукчи по-своему пользовались предоставленной им свободой выбора. В одном стойбище представителем советской власти был избран торговец Варрен. Белов сам читал его заявление, посланное им в Камчатский губисполком, в котором тот просил предоставить ему советское подданство «…в связи с тем, что я, мистер Варрен, являюсь подданным Северо-Американских Соединенных Штатов и поэтому не имею возможности заниматься политической деятельностью на территории, временно принадлежащей большевикам».Варрен был арестован, препровожден во Владивосток, а оттуда выдворен к себе в Америку.Едва «Ставрополь» бросил якорь на виду Тэпкэна, как к борту подплыли несколько кожаных байдар. Через днища просвечивала зеленая океанская вода, а чукчи ходили по ней своими мягкими торбасами и громко и возбужденно разговаривали. Все были навеселе по случаю приезда гостей и родственников с американского побережья. На берегу лежали на боку огромные американские байдары, а рядом были раскинуты палатки, разрисованные фирменными знаками «Гудзон бэй компани».Белов снес свои пожитки в домик, стоящий на холме над ручьем, и пошел знакомиться с селением. Его сопровождал Громук, заведующий торговой базой. В воздухе смешивалась чукотская, эскимосская и английская речь и совсем не было слышно русского языка.На одной яранге Белов с удивлением заметил алый флажок, трепещущий на сыром морском ветру.– Здесь жилище Кавье, нашего активиста, – поспешил пояснить Громук. – Первый большевик из чукчей. Крепкий мужик.– Войдем? – спросил своего спутника Белов.Громук пожал плечами и шагнул в темноту чоттагина, откуда слышался громкий веселый разговор.Кавье настороженно принял гостей, но повел их на почетное место, на разостланную шкуру белого оленя. Еду подавали женщины. Они были одеты ярко и опрятно, камлейки у всех из американского набивного ситца. Вокруг коротконогого столика расположились гости. Многие были одеты в куртки на «молниях» и курили ароматный трубочный табак «Принц Альберт», выбирая его заскорузлыми пальцами из узких металлических коробок.Разговор приутих. Громук представил Белова, и Кавье угодливо заулыбался. Он что-то сказал гостям. На ноги поднялся пожилой, изрядно пьяный эскимос и произнес речь, мешая чукотские, эскимосские и английские слова. Кавье перевел Громуку, а Громук передал Белову следующее:– Этот старик с противоположного берега ужасно рад видеть русского большевика. Он знает, что большевики за бедных людей. Он тоже за бедных и всегда делится своей добычей. Русская власть – хорошая власть, она разрешает эскимосам пить спиртное, а президент Штатов никудышный человек: запретил эскимосам продавать вино. Поэтому он предлагает выпить за революцию.Закончив речь, старик потянулся к Белову и крепко пожал ему руку, приговаривая:– Олл раит! Хорошо! Нымэлкин!Подали крепко заваренный чай.Белов пил и осматривался вокруг. Порой ему казалось, что он видит причудливый сон. Ощущение нереальности происходящего усиливали гул непонятного разговора, дикие страстные выкрики. Откуда-то появился большой круглый бубен. Кавье пояснил:– Это бубен не мой, а соседа.– Хитрит, – заметил Громук. – Бубен его, я точно знаю. Не хочет, чтобы его застукали с шаманским инструментом.– Разве бубен – шаманский инструмент? – спросил Белов.– Все у них тут шаманское, – махнул рукой Громук. – Чего с них требовать – дикий народ!Эскимос подержал бубен перед собой, подул на него, смочив водой, растер влагу ладонью по шуршащей поверхности и тихо запел.Песня ударялась о звонкую поверхность бубна и растекалась по дымному чоттагину.Белов прислушался. Непривычны были напев и голос эскимоса. Но чувствовалось что-то сильное, непонятное в его пении.– О чем он поет? – спросил Белов у Громука.– Эскимосской речи не разумею, – ответил тот и обратился к хозяину яранги: – Кавье, скажи, о чем песня?– Об охотнике, – односложно ответил Кавье, явно недовольный тем, что ему помешали.У этих людей, собравшихся в чоттагине и застывших в священном молчании, была своя, особая жизнь. Белов почувствовал неловкость и тихонько вышел. За ним поплелся Громук.– Интересные люди, – сказал он, вдыхая воздух после дыма в чоттагине. – Сколько им еще шагать, чтобы догнать цивилизованных людей! В колхоз их собрали, а порядки у них древние остались. Одно только название – колхоз! А бригадирами себе они выбрали бывших владельцев вельботов. Как же! Лучшие охотники, и авторитет велик.– А Кавье тоже владел вельботом? – спросил Белов.– Да, – качнул головой Громук. – Он середняк. Но крепкий середняк. В партию первым вступил. Еще при Томсоне – шамане.Громук пригласил Белова поужинать.Заведующий торговой базой жил при старом магазине. Комната его была просторная, и морской ветер стучался к нему в дверь.На полу была разостлана великолепная медвежья шкура, отлично выделанная и пушистая. На стенах висели ковры, вышитые местными мастерицами бисером по оленьему пыжику, изделия из моржовой кости. На шкафчике красовалась искусно вырезанная из моржового бивня парусная шхуна. Она вся была устремлена вперед, паруса надуты, и казалось, прислушайся – и услышишь свист ветра в бегучем такелаже из китового уса.– Чья работа? – спросил Белов, указывая на шхуну.– Сэйвытэгина, – ответил Громук, явно гордясь шхуной.– Вот это мастерство! – с восхищением произнес Белов.– Это еще что! – сказал Громук, становясь рядом. – Вот у него есть трехмачтовый парусник – так это настоящее чудо! Сколько ни предлагал денег – не отдает.– Много работает народу над такими изделиями? – спросил Белов.– Почти в каждой яранге кто-нибудь маракует. Но настоящих мастеров по пальцам можно перечесть. Сейчас это дело глохнет. Во-первых, идолов и всякие там амулеты мастерить небезопасно: могут обвинить в шаманизме; во-вторых, рынок исчез. Раньше всяких поделок из моржовой кости вывозилось в Америку множество.– Надо создать мастерскую!– Думали над этим… – Громук махнул рукой. – Возни много, да и сами чукчи не пойдут на это дело. Кто добровольно бросит охоту? Здесь, если человек охотник, он презирает всех других.…Среди ночи Белов проснулся от звука выстрелов. С моря дул ветер, и на галечный берег с грохотом обрушивались ледяные волны. Он еще раз прислушался. Залп. Еще один залп. Долгий протяжный свист, и еще залп.Вспомнились тревожные партизанские ночи в Уссурийской тайге.Белов быстро оделся и выскочил на мокрое от морских брызг низкое крыльцо. В лицо ударило сырым ветром, будто мокрым полотенцем. Над морем низко клубились тучи. Они медленно ползли через косу на лагуну. Снова грянул дружный залп где-то на пустыре между селением и домами полярной станции.Белов побежал между яранг. Пахло пороховым дымом. За последними ярангами открылось голое место; там, за большими валунами, притаились вооруженные люди. Кто-то тихо засвистел. Со стороны лагуны послышался шорох крыльев. Белов оглянулся – на него, стелясь над самой водой, летела огромная утиная стая. Она круто взметнулась над берегом, и тотчас грянули выстрелы. Несколько уток беспомощными комьями упали на косу, у прибойной полосы. За ними бросились охотники.Белов подошел к парню, который с довольным видом чистил свое ружье, наступив ногой на трепыхающуюся утку.– С удачей, – поздравил он парня.Охотник улыбнулся и, немного затрудняясь, сказал по-русски:– Спасибо.Они разговорились. Парень назвал себя – Айвангу. Услышав это имя, Белов не смог сдержать улыбку. На вопросительный взгляд парня он пояснил:– Почти так звали героя одной из книг английского писателя Вальтера Скотта.– Хороший был человек? – озабоченно спросил парень.– Хороший, – ответил Белов.– Э-э, – удовлетворенно протянул Айвангу.Он посвятил Белова в охотничьи дела. Коса Тэпкэн, от которой получило название селение, была излюбленным местом перелета утиных стай. В осеннюю пору собирались и летели на юг стаи молодняка, отъевшиеся и набравшие жира на тучных тундровых пастбищах.Все утро провел Белов среди молодых охотников. Не у всех были дробовые ружья. Некоторые имели только болу – древнее оружие арктических охотников на птицу. Бола – это связка костяных грузилок на жилах либо шпагате. Когда такую снасть бросают в утиную стаю, грузилки, рассыпаясь веером, опутывают птичьи крылья и добыча камнем падает на землю.Айвангу охотно рассказал Белову о себе. Учился он в ликбезе, в четвертом классе. Комсомолец. Что это такое? Юноша замялся, должно быть, ему самому не раз приходил в голову этот вопрос.– Тот, кто за новую жизнь, – буркнул он.– Многие ведь за новую жизнь, – заметил Белов.– Те, кто молодые, – нерешительно добавил Айвангу, – у кого сил много. Вроде вожака в собачьей упряжке: дорогу знают и нарту тянут.– Не совсем так, но для начала ничего, – Белов улыбнулся.Молодые охотники ему понравились – ребята были как на подбор.Чаще других к Белову заходил Айвангу и подолгу беседовал с ним. Юношу интересовало все: и как растет хлеб в далекой России, и куда подевали царя, и правда ли, что Ленин действительно умер, или это выдумка врагов советской власти. Правда ли, что есть дома в несколько этажей и есть города, где поместилось бы все население Чукотки и еще осталось бы место для других народов.Когда Айвангу ушел в ярангу Кавье отрабатывать невесту, Белов попытался убедить его, что он, как комсомолец и передовой человек, не должен придерживаться старинных обычаев.Айвангу убежденно ответил:– Если любишь и жениться иначе нельзя, тогда нечего задумываться и колебаться.
И вот теперь этот привлекательный парень попал в беду, да еще в такую, что иной человек на его месте опустил бы руки.Белов вышел из райисполкома. С тех пор как выстроили новое здание, он покинул домик над говорливым ручьем и поселился в этом длинном неказистом здании, где половина комнат пустовала – не было соответствующих работников.Протяжный гудок заставил его повернуться к морю. К берегу шел пароход. Его давно ждали в Тэпкэне. Белов прибавил шагу и спустился к воде.
8 Вельбот шел к мысу Дежнева. Мотор пел ровно, без напряжения, будто везти большой вельбот по вязкой холодной воде ему было приятно и легко. Птичьи стаи, громко шлепая крыльями по воде, взлетали прямо по курсу. Песня мотора гулко отражалась от нависших угрюмо черных скал, усеянных гнездами, и уносилась на морской простор, навстречу ледяному ветру.Айвангу сидел на носу и глубоко вдыхал привычный запах моря, холодной соленой воды. У него было такое ощущение, как будто он не был в море много-много лет, как будто он возвратился в родную стихию после долгих лет отсутствия.По левому борту проплывали знакомые берега, исхоженные собственными ногами, овеянные старинными легендами, утыканные китовыми костями. Там, где прямо из воды круто вздымались скалы, море дышало взволнованно и глубоко.Оно было близкое и родное. Оно кормило Айвангу и его предков. Летом ласковое, гладкое, кишащее зверьем. Осенью, ощерившись волнами, оно порой кидается на берега, откусывая куски твердых скал, ненасытное, злое. Будто чувствует море, что скоро наступит конец его вольной жизни, льды скуют поверхность океана, спаяют берега, мысы, проливы и заливы.Впереди из-за поворота неожиданно возникла скала Сэнлун, как огромный каменный палец великана, лежащего на дне морской пучины.Камень обшит заплатами из зеленого тонкого мха, жесткого, как лахтачий мех, исполосован потеками птичьего помета, изборожден трещинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36