Пришлось отойти на несколько шагов. Когда в бушующем пламени трудно было что-либо разглядеть, Мынор сказал:– Ну, теперь пошли домой.Мынор было заспешил, и Айвангу сразу отстал от него. Пришлось приноравливаться к безногому.– Мынор, ты иди.– Нет, как я могу бросить друга!Из-за прибрежных торосов показалась фигура. Это был сторож магазина. Он проворно переставлял свои кривые ноги, загребая торбасами свежий снег.– Что там горит? Что случилось? – задыхаясь, спросил он.– Костер горит, – спокойно ответил Мынор.– Какой костер? Почему горит? Это вы зажгли?– Мы. Комсомольское поручение выполняли. Ты туда не ходи. Это не твое дело.Старик поморгал узкими, без ресниц глазами и ничего не понял.– Зачем же этот костер? Ночью? – пробормотал он.– Ты же знаешь, у пионеров есть свой костер, – принялся растолковывать Мынор, – а это наш, комсомольский. Видел ты когда-нибудь пионерские костры?– Видел, конечно, – ответил сторож, успокаиваясь. – Я-то думал, что это такое случилось. Странный обычай – ночной костер.Сторож повернул обратно на свой пост, но навстречу уже выбегали охотники.Айвангу узнал Кавье, вынырнувшего из темноты.– Почему горит море? – крикнул он на ходу.– Комсомольский костер горит, – ответил ему сторож. – Вот ребята зажгли.Один за другим подходили взволнованные невыспавшиеся охотники, и скоро Мынор и Айвангу оказались в их тесном кольце. Мынор зашептал Кавье на ухо:– Я вам говорю, как члену партии… Ночью мы с товарищем Айвангу выполнили комсомольское поручение. Снимали шаманские знаки с яранг. Костер, который сейчас догорает в море, – это конец религии в Тэпкэне. Мы надеемся, что вы нам поможете.Айвангу никогда не видел таким растерянным самоуверенного и важного Кавье. Он с такой ненавистью посмотрел на Айвангу, что парень от неожиданности вздрогнул.– Расходитесь, расходитесь, – важно, но тихо произнес Кавье. – Ребята поступили правильно. Так им было сказано свыше, – Кавье запрокинул голову к пылающему небу. – Из районного комитета.– Они сожгли моих богов! – подал кто-то обиженный голос.– Это нужно! – твердо сказал Кавье. – Мы боремся против шаманизма.– Ничего себе борьба, – опять произнес кто-то из темноты. – Ночью, тайком, как воры…– Кто это так говорит? – грозно спросил Кавье. – Или захотели в лагерь? Он тут, недалеко от нас.Этот лагерь наводил ужас на всю окрестность. Там жил странный народ – убийцы, воры, насильники. Они, случалось, убегали из лагеря, грабили и жгли оленеводческие стойбища. Были, правда, там и другие люди…Послышались удаляющиеся шаги. Через минуту на морском льду, покрытом толстым слоем снега, остались трое: Кавье, Мынор и Айвангу.Мынор обратился к Кавье с каким-то вопросом, но тот ничего не ответил. Он круто повернулся и зашагал домой, тяжело дыша и бормоча под нос ругательства.– Почему он такой сердитый? – удивился Мынор.– Потому что у него дома, за портретом Ленина, спрятаны амулеты, – пояснил Айвангу.– Что ты говоришь! – недоверчиво воскликнул Мынор.– Спроси сам у него.
4 Через несколько дней в Тэпкэн примчался секретарь райкома комсомола Дима Комаров, молодой, розовощекий. Он собрал тэпкэнскую молодежь и обратился к ней с похвальной речью:– Вы, ребята, настоящие комсомольцы! Я смотрю на вас и даже не могу представить, что ваши отцы и деды все еще верят в добрых и злых кэлэ, обращаются к богу по всякому поводу. Растет новое поколение чукчей, которое не будет знать, что такое шаман, яранга и разные дикие обычаи… Давайте немного помечтаем. Представим Тэпкэн так лет через двадцать, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Ни одной яранги на всей косе. Вместо вельботов – большие промысловые суда, и вы на них, ребята, капитанами. Вся лагуна – лес мачт. А вокруг селения – сады. Фрукты. Не какой-нибудь там сухой компот, а настоящие плоды. Ну как, ребята, стоит для такой красоты потрудиться?– Стоит! – громко сказал Мынор.– Поэтому, – продолжал Дима, – надо решительно кончать с религиозными пережитками. Напрасно вы считаете, что эти ваши шаманские танцы под бубен и песни не имеют религиозной подкладки. Все в действительности идет от шаманства, и это давно доказано учеными. Какой же выход? Надо шире внедрять в ваш быт простые народные инструменты – гармонь, гитару, балалайку, учить людей нашим советским танцам.Айвангу поднял руку.– А как же песня Рэнто о Водопьянове? Ее хвалили даже в краевой газете. Он поет ее под шаманский бубен. А песни об охотниках и зверях, о жизни людей? Где же тут шаманство?– Я не согласен с тобой, – возразил Дима Комаров. – Все это можно исполнять с помощью названных мной народных инструментов. Надо перестраиваться, товарищи. Ведь придет время, когда вы перейдете жить в настоящие большие дома, с окнами и печками. Неужели вы туда потащите старые обычаи, разные там бубны?– Это трудно сделать, – задумчиво сказал Мынор. – Здесь так привыкли к нашим песням и танцам что без них жить не могут. Вот приедут гости – эскимосы Нуукэна, американцы, – что же мы, будем молчать?– Вот-вот! – обрадованно поднял палец Комаров. – Пусть молодежь объявит бойкот отжившим песням и танцам. А одни старики, что они могут? Голосов-то у них нет. Понемногу и сойдет шаманство на нет.Молча расходились озадаченные тэпкэнские комсомольцы с этого собрания. Они медленно брели по улице и обдумывали большую жизнь, которую нарисовал им Дима Комаров.Айвангу мысленно представлял Тэпкэн далекого будущего. Уютно горят желтым светом окна клуба. Может быть, тогда будет другой клуб – огромное здание с большими окнами. Вместо раскатов бубнов несутся оттуда звуки гармошки и гитарный звон, а Рэнто, положив на колени инструмент, перебирает струны и поет о северо-восточном ветре. Тэпкэнские девушки пляшут, а им на балалайках подыгрывают Мынор, Айвангу и Кэлеуги.Старики ломали головы, почему их сыновья перестали ходить на песенные сборища. Мынор потребовал закупить в районном центре пять балалаек, четыре гитары и одну гармошку-хромку. Он представил список Сэйвытэгину, и председатель отдал распоряжение выделить деньги из фондов на культурное развитие колхоза.За инструментами Мынор и Айвангу поехали вдвоем. Весеннее солнце слепило глаза. Снег, покрытый подтаявшей, потом снова подмерзшей коркой, казался отполированным и отражал солнечные лучи.Чтобы не ехать врозь и иметь возможность разговаривать, Мынор и Айвангу связали упряжку на один потяг, а вторую нарту взяли на буксир.Ехать было тепло и легко. Собаки все время бежали легкой рысцой. К вечеру путники пересекли Кытрынский залив и увидали огни районного центра.За зиму построили несколько новых домов, и от этого поселок выглядел незнакомым, чужим. Парни остановили упряжку на берегу залива, закрепили ее, растянув на двух вбитых в снег остолах цепь, покормили собак. Никто не спустился к ним спросить новости. Странный поселок. Куда идти?– Где будем ночевать? – спросил Мынор.– Не знаю, – Айвангу пожал плечами.В любом другом чукотском селении им бы никогда не пришло в голову задавать друг другу такой вопрос. В каждой яранге были бы рады гостям, да еще бы возникло соревнование – кому принять приезжих. Если появлялся особенно долгожданный и дорогой гость, к примеру, искусный сказочник или певец, то он переходил из яранги в ярангу, ночуя то в одной, то в другой, чтобы не обидеть хозяев.– У меня здесь есть знакомая, Гальгана, – неуверенно сказал Айвангу.– А твой друг Белов? Разве он не пустит нас ночевать?– Не знаю… Все же он русский.За зиму на улицах Кытрына намело порядочно снегу. Огромные сугробы, как застывшие морские волны, скрывали большие дома. К окнам и дверям были прорыты туннели. Окна светились теплым желтым огнем.– Смотри! – Мынор показал на вывеску магазина. – Зайдем? Посмотрим, есть ли то, что нам нужно.Покупателей в магазине не было. За прилавком стоял продавец и читал книгу. Он мельком взглянул на вошедших и на ломаном чукотском языке бросил:– Эхимыл уйна! Водки нет.– Мы не за водкой, – ответил по-русски Мынор.– Тогда говори, что тебе нужно, – недружелюбно спросил продавец, недовольный тем, что его оторвали от чтения.Айвангу сказал Мынору:– Давай лучше зайдем завтра.Когда они выходили, продавец что-то проворчал им вслед. Айвангу и Мынор шли молча. Хорошо бы сейчас выпить чаю. Где-то здесь должна быть столовая.– Гляди, редакция! – Айвангу обрадовался, как будто встретил старого близкого друга.В окнах горел свет. Айвангу решительно двинулся к крыльцу. За ним зашагал Мынор.Они распахнули скрипучую, обитую разлохмаченной оленьей шкурой дверь и вошли в просторный тамбур, уставленный рулонами с типографской бумагой. Знакомый запах теплой краски ударил в нос. Во второй комнате за наборной кассой стоял Алим, все в том же синем халате и черном берете, что и в Тэпкэне. Он нисколько не изменился, остался таким же невозмутимым, спокойным. Улыбка, которая появилась на его лице, преобразила наборщика до неузнаваемости. Айвангу показалось, что перед ним совсем другой человек.– Айвангу! Я очень рад тебя видеть! Ты приехал?– Мы приехали, – сказал Айвангу и обменялся рукопожатием с наборщиком и печатником.– Я сейчас позову Петра Яковлевича! – заспешил Алим. Он быстро снял халат, накинул на плечи пальтишко и выбежал.Мынор впервые попал в типографию. Ему все было в диковинку. Айвангу со знанием дела посвящал друга в хитрости и тайны искусства делать газету. Он взял верстатку, поискал в кассе литеры и, набрав имя Мынора, сделал оттиск. Мынор с благоговением спрятал бумажку в кисет.Белов вошел шумно, с возгласом, что он очень рад видеть земляков.– Вы где остановились? – спросил он с порога.– На берегу залива.– Будете спать у меня, – решил Белов. – Я получил новую квартиру.Квартира Белова состояла из одной небольшой комнаты с кухней. Молчаливый Алим притащил откуда-то оленьи постели и подушки, набитые волосом. Белов вскипятил чай и открыл банку мясных консервов. Айвангу отодвинул консервы в сторону и положил на стол большой кусок мороженого моржового мяса, завернутый в газету. Все, в том числе и Белов, вооружились ножами и стали строгать моржатину.Белов выставил на стол бутылку.– Нам только что сказали в магазине, что спирта нет, – заметил Мынор.– У нас его продают один день в неделю – по субботам.– А у нас только в праздники. Так что по сравнению с нами вы живете более культурно. – С тех пор как Мынора выбрали секретарем комсомольской организации, он взял привычку вставлять в свою речь разные новые слова.Айвангу подробно рассказал о новостях в Тэпкэне, кто родился, кто умер, у кого какие радости и печали.– А как у вас комсомольские дела? – поинтересовался Белов. – Ездил тут к вам Дима Комаров. Хвалил, говорил, что вы объявили непримиримую борьбу шаманству.– Есть такое, – сдержанно согласился Мынор. – Боремся.Айвангу поведал все, как было на самом деле.– Вот за балалайками приехали.Белов расстроился.– Неумно, друзья, очень неумно, – повторил он несколько раз. – Ладно, давайте спать. Утро вечера мудренее.
На совещание собрались у председателя райисполкома Пряжкина.По словам Димы Комарова, выходило, что тэпкэнские комсомольцы сделали очень нужное и важное дело, срезав с яранг амулеты.Белов попросил, чтобы Айвангу повторил свой вчерашний рассказ.Его выслушали молча и внимательно.– Вот только с бубнами ничего не могли поделать, – добавил Мынор. – Все еще пользуются у нас для веселья этими самыми…Белов произнес горячую речь в защиту национального искусства чукчей. Он говорил не только о бубнах. Он сказал о том, что косторезную мастерскую превратили в цех ширпотреба, который выпускает только мундштуки и пуговицы. По его словам выходило, что даже ь далеком будущем чукчи будут петь свои песни, бить в бубны и находить в этом красоту и удовольствие.– А замена бубнов балалайками и гармошками – это глупость, – заключил он.Последним говорил Пряжкин.– Дорогие друзья! – начал он проникновенно. – Новая жизнь наступает на старые обычаи и привычки. Вместо кожаной байдары чукчи охотятся на деревянном вельботе, вместо весла и паруса – рульмоторы, гарпун и древний лук со стрелами давно заменены ружьями и гарпунными пушками… Чукчи делают гигантский прыжок от общественного строя низшей формации, от первобытности – в социализм! Еще немного времени, и яранга исчезнет с чукотской земли. Все идет к этому. То же самое в национальном искусстве. Эти самые завывания, барабанный грохот – музыка прошлого, и она должна уступить место музыке будущего.– Разве балалайка и баян – музыка будущего? – спросил Белов.– Для чукотского народа – да! – безапелляционно заявил Пряжкин. – А бубен – это пережиток прошлого, пережиток шаманизма.– Но разве то, какая кому нужна музыка, не сам народ решает? – возразил Белов.– Ай-ай-ай! – Пряжкин покачал головой, укоризненно поглядывая на Белова. – А еще редактор газеты! А партийное руководство искусством?– Но национальная форма… – продолжал было Белов. – А вы помалкивайте насчет национальной формы. –Пряжкин махнул в его сторону. – Вы знаете, товарищи, – обратился он к присутствующим, – какую штуку выкинул Айвангу? Не знаете! У меня есть письмо секретаря партийной организации колхоза Тэпкэн товарища Кавье. Правильный, партийный сигнал. Суть в том, что Айвангу самовольно, без всякого на то разрешения и утверждения изобразил в камне нашего Владимира Ильича!Пряжкин обвел испытующим взглядом присутствующих.– И как изобразил! – Голос его загремел. – Ленин полностью похож на чукчу! Товарищи! Только благодаря бдительности большевика Кавье мы были избавлены от грубейшей политической ошибки. Это нам урок на будущее – вот к чему может привести увлечение национальной формой… Товарищ Белов, вы живете на Чукотке давно, чуть ли не с первых лет советской власти, а рассуждаете так, будто ничего не знаете о живучести и реакционности обычаев прошлого. Давно ли в селениях и стойбищах Чукотки душили стариков и инвалидов? Вспомните! Это было еще вчера! Так что же плохого в том, если Айвангу и Мынор увезут в родное селение гармошки и балалайки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36