Вопросы приводят к новым вопросам, подозрения повисают в воздухе. В целом дело мутное, как миска свежесваренного супа мисо. Мисо – соевая приправа, часто с добавкой риса и ячменя, ферментированная паста из вареных соевых бобов, используемая для заправки супов и соусов.


Мори плюхается на диван, размышляет. Чиновники – невидимая армия оккупантов. Им не надо делать вылазки из своей крепости в Касумигасэки. Их орудия контроля – правила и указы, постоянно меняющиеся административные предписания, разрешения, лицензии, субсидии. Их тактика – договариваться и недоговаривать, быть непредсказуемыми. В школе учат, что им надо сказать спасибо за то, что они построили современную Японию. Позже выясняется, что они просто написали все учебники.
Что обычные граждане знают о чиновниках и их работе? Не так уж много. Что Мори знает о внутренней кухне Министерства здравоохранения, организационной структуре персонала, методах влияния на внешний мир? Вообще ничего. И как бы он мог это выяснить? Будучи обычным гражданином – никак. Это закрытый мир. Чиновники никогда ничего не выносят наружу. Они поступают на работу в двадцать один год, работают три десятилетия, потом «спускаются с небес» на богато оплачиваемые синекуры в частных фирмах, которым нужны хорошие отношения с бюрократией. И так работает вся система, все частные организации любого рода – компании, школы, больницы, секты – чиновникам только этого и надо, жадность и жесткий прессинг. Газеты об этом тоже не распространяются. У каждого министерства – свой домашний пресс-клуб, журналистов из крупных изданий кормят информацией с ложечки. Старая история: кто знает, тот не говорит, а кто говорит, тот не знает.
Кроме Танигути. Танигути и знает, и говорит. И даже пишет. Танигути пишет, пишет и пишет, как будто жить без этого не может.
Мори снимает трубку и звонит Танигути. Пора подкопать корни.

Этот доктор, он такой смешной, думает Ангел. То, о чем он просит, – так мало, это может любая женщина на свете. А взамен дает так много. Дарит одежду. Дает пользоваться домом и машиной. Платит деньги – больше, чем Ангел когда-либо зарабатывала. Пугающее благородство. Оно заставляет Ангела думать о мире, где можешь купить все, что пожелаешь, и при этом тебе все равно будет грустно.
Может, поэтому такому человеку, как доктор, нужна Ангел. Когда она вернулась, он плакал, как ребенок, пряча мокрое лицо у нее между грудями. Он был счастлив. Они оба были счастливы, а в жизни Ангела с мужчинами такое случалось нечасто.
Сегодня она занималась тем, что радовало их обоих: бродила по бутикам Харадзюку и примеряла модные шмотки. Доктор любит заходить с ней в примерочные и смотреть, как она одевается и раздевается. Он почти ничего не говорит – стоит и сияет. Продавщицам это не нравится, но они своих чувств не показывают. Изображают учтивость, приветствуя покупателей глупыми писклявыми голосками, которыми японские женщины обычно пытаются привлечь мужчин. Ангел может себе представить, какие вещи они говорят о ней потом, когда они уходят. Какие подлинные чувства слышатся в их голосах. Но это ее совершенно не беспокоит. Скорее, забавляет.
Когда шоппинг заканчивается, они идут в кафе-мороженое и Ангел заказывает огромный фруктовый десерт с клубникой, вишнями, шоколадом и кофейным мороженым. Доктор берет себе чашку английского чая, сидит и смотрит, как она ест. Он любит смотреть, как она ест мороженое. Дома он иногда просит ее есть его особенным образом – так же, как и бананы. Простая вещь, от которой он, похоже, счастлив. А Ангел любит мороженое – все равно каким способом его есть.
Доктор – как хороший папа, не такой, как ее настоящий отец, который был очень злой и все время пьяный. Доктор спас ее от вонючей свиньи в белом костюме, нашел хорошего человека Мори, чтобы вернуть ее. Доктор – как хороший папа, а Мори – как строгий брат. У Ангел пять братьев, и старший похож на Мори. Он работает учителем в глуши, ничего не знает о городе. Но он спокойный, как озеро, сильный, как гора. Если решил что-то сделать – не остановится, пока не сделает. Серьезный мужчина; Ангел любит серьезных мужчин. Никаких уступчивых улыбочек, никаких насмешливых словечек. В Японии только один такой мужчина – Мори. Остальные играют в игры.

* * *

Опять дождь – равнодушный, теплый, он падает на город огромными прозрачными складками. Мори выезжает на автостраду в Асакусабаси и прибывает в офис к Танигути сразу после пяти.
Называть это офисом – некоторое преувеличение. Это комната на шесть татами, где Танигути живет и работает. Дом Танигути олицетворяет для Мори триумф современной инженерной мысли. Если его собственный дом не переживет землетрясения в пять баллов по японской шкале, то дом Танигути не переживет и наезда случайно сбившейся с пути автоцистерны с бензином.
Материалы: губчатые деревянные балки; гипсокартоновые щиты, облицованные для крепости гофрой. Крыша сбилась набок. Передняя стена покрыта – или, может, удерживается – какими-то ползучими растениями, достаточно уродливыми и сильными, чтобы буйно разрастаться в воздухе, отравленном дымом. Всего три этажа. На первом – маленькая якитория. Никаких стульев, только одна скамья, на которой могут усесться добрых две дюжины людей, при условии что они умеют есть и пить, не двигая локтями. На втором этаже – ночной клуб на пару нулей дешевле, чем клуб Кимико Ито. Девушки молодые и приветливые, в основном – студентки школы косметологов, что неподалеку.
– Хорошо выглядишь, Мори-сан. Как всегда.
– Ты тоже.
Хотя в данном случае это не совсем правда. На самом деле Танигути выглядит ужасно – серое лицо, отекшие красные глаза. Он стоит и смотрит на Мори с неубедительной улыбкой. Мори знает, что и его улыбка столь же неубедительна. Существует одна тема, которой нельзя избежать, как бы они оба ни старались.
– Хочешь выпить чего-нибудь?
– Давай, – говорит Мори. – У тебя есть зеленый чай?
Танигути немного смущается.
– Гм – нет, я имел в виду…
Мори знает, что он имел в виду. Танигути всегда был пьяницей – даже в те стародавние времена, когда он был восходящей звездой социального отдела гэндайской газеты «Ежедневные новости». Когда его уволили – по просьбе видного политического деятеля, чьи финансовые дела он расследовал в то время, – запои сделались чаще и дольше. Потом пришлось развестись – неизбежность, которой сам Танигути не мог не осознавать. С точки зрения его жены, брак больше не имел смысла. Человек, за которого она выходила замуж – скорее, за которого ее выдали родители, – должен был стать элитным законодателем мнений, включенным в тайный круг влияния, контролирующим блоки и клапаны японского индустриального государства. А вместо этого – что? Ее муж превращается в свободного «разгребателя грязи», публично обнажающего язвы политического и корпоративного мира в желтых еженедельных журнальчиках где-то между порнографическими манта и сплетнями шоу-бизнеса. Ее отца, одного из руководителей национальной телекомпании, наверное, пробирает дрожь всякий раз, как он проходит мимо стенда с новостями.
Танигути берет две чашки, наливает в них немного зеленого чая из термоса. Потом идет к шкафу и достает тяжелую глиняную бутыль. Это сётю, дешевая ячменная водка с Кюсю.
– Чайная церемония в стиле Танигути. – Он снисходительно ухмыляется и наливает полдюйма ячменного пойла себе в чашку.
Грубые вонючие пары поднимаются к ноздрям Мори. Танигути наклоняет носик бутылки к его чашке. Мори качает головой.
Танигути заглатывает содержимое и наливает себе еще. На этот раз соотношение – пятьдесят на пятьдесят. Лицо понемногу наливается цветом. Мори осторожно заводит разговор. Начинает с пары упоминаний о проигрыше гэндайских «Гигантов» кансайским «Тиграм» в двойном матче. Танигути качает головой и принимается, как обычно, оправдывать любимую команду. Он уже не работает в огромном гэндайском информационно-развлекательном конгломерате, но по-прежнему ярый фанат «Гигантов». Для него они не просто первая в Японии бейсбольная команда, за которую болеет 70 % населения. Они – боги, а стадион Гэндай – святой храм. Мори, с другой стороны, анти-«Гигант» до мозга костей. Всегда был и всегда останется.
Они говорят о звезде – питчере «Гигантов». Один из журналов, для которых Танигути пишет, застукал, как он выходил из «лав-отеля» с дикторшей гэндайской сети.
– Неудивительно, что он теперь такой вялый, – говорит Мори.
– Все герои похотливы, – улыбается Танигути, цитируя одну из своих любимых пословиц.
– Но не все похотливцы – герои.
Они как-то раз уже обменивались этими фразами лет двенадцать тому назад. Мори помнит это явственно. А Танигути? Скорее всего, нет. Он стирает прошлое из памяти – все, кроме результатов бейсбольных матчей.
Танигути наливает себе еще чашку двадцатипроцентного зеленого чая. Разговор касается более серьезных тем. Мори хвалит последнюю затею Танигути: глубокий анализ теневых сделок, кроющихся за огромной застройкой токийской набережной. Как это часто бывает в статьях Танигути, схемы, которые он освещает, так закручены – городские власти, крупные торговые фирмы, банковские доверительные операции, религиозные организации, лоббисты разных политических партий, специально учрежденные за границей фирмы, – что пришлось нарисовать головоломную схему денежных потоков на полстраницы.
– Ты хорошо поработал, – говорит Мори. – Наверное, потребовалось много сил и времени.
– Два месяца, но не сплошь, – буднично отвечает Танигути.
Мори понимает, что Танигути имеет в виду под «не сплошь». В жизни этого человека осталось две вещи выпивка и работа. А сколько ему платят за статью? В желтых журналах, вроде этого, максимум – сто тысяч иен. Едва хватит на двухмесячный запас выпивки.
– Ну ты их славно пригвоздил. Любой читатель разозлится, что приходится платить налоги этому государству.
– Тут ты не прав, Мори-сан. Никто не злится. Всем все равно.
– Что ты хочешь сказать? – говорит Мори изумленно.
Танигути бьет кулаком по столу, так что зеленый чай расплескивается.
– Ты знаешь, что я хочу сказать! – орет он. – Ты отлично знаешь, что я хочу сказать!
Танигути внезапно раскаляется от ярости. Краснорожий, с натянувшимися, как тетива, жилами на шее, он на одном дыхании произносит гневную тираду о деградации современного общества.
– Все любят винить политиков и бюрократов, – гремит он. – Все любят читать эти скандальные статьи. Но это просто порнография, это вроде моральной мастурбации. Все равно мы в итоге продолжаем выбирать политиков, мы продолжаем просить бюрократов о протекции. Если бы не было политиков и бюрократов, мы бы сами ничего не смогли! Вот до чего докатилась эта страна! Школьницы, священники, университетские преподаватели, врачи, полицейские, инженеры – все продаются. Покажите мне сараримана, который не утаивает своих расходов. Покажите мне лавочника, который платит все налоги…
Он останавливается утереть пот со лба и глотнуть чая. Потом снова принимается выкрикивать бессвязные речи. Ни логики, ни структуры. Мори никогда не видел своего старого друга таким. Это его беспокоит. Танигути всегда был вспыльчив. Но теперь его личность пропитана легковоспламеняющейся смесью: алкоголь и трагедия.
– Этому надо положить конец, Мори-сан. Если не остановить, страна утонет. И даже если не утонет, все равно. Это война, а когда мы проиграем войну, ничего не останется. Вся мораль, все ценности – все пропало. Люди стали такими тупыми. У них такие пустые, тупые лица. Какой смысл жить среди таких людей? Какой смысл оставаться на этом свете?
Танигути уже воет, как женщина, впервые брошенной любовником. Закрывает лицо ладонями, поднимает плечи. Наступает молчание, которое следует как-то прервать.
– Я сварю кофе, – говорит Мори, вставая.
Он проходит в угол комнаты, которая служит Танигути кухней, и ставит чайник. Рядом с маленькой плитой – самодельный книжный шкаф из досок и бетонных блоков, такие бывают в комнатах у студентов. Здесь Танигути хранит свои любимые книги по истории до эпохи Мэйдзи. Эпоха Мэйдзи – период правления императора Муцухито (1868–1912), во время которого Япония испытала на себе влияние западной культуры.

Посреди верхней полки – стопка компакт-дисков. Мори вытаскивает один: Восьмая симфония Малера, Гэндайский симфонический, дирижирует Ростропович, – и сует в проигрыватель. Великая музыка заполняет комнату.
Мори сознательно не спешит с кофе. Вернувшись с двумя чашками в руках, он с удивлением видит, что Танигути совершенно спокоен и смотрит ему в глаза.
– Прости, пожалуйста, – дружелюбно говорит Танигути. – Я, кажется, слишком сильно реагирую. Трудно нормально все воспринимать с тех пор, как умерла Хироми.
Вот она, эта неизбежная тема: дочь Танигути покончила с собой три года назад. По сравнению с этим потеря работы и жены – ничто, воробьиные слезы. Мори понимает это умом. Но у него никогда не было ни жены, ни ребенка, ни престижной работы, и он не может по-настоящему оценить утраты. Он понимает, что не обладает нужным опытом, и ему поэтому неловко.
– Она была замечательная. Тебе ее ужасно не хватает.
– Да, она была замечательная – слишком замечательная, чтобы так умереть.
Танигути машинально смотрит на ряд фотографий в рамках на стене. Сплошь фотографии Хироми, ни одного снимка жены. Пятилетняя Хироми стоит у алтаря в оранжевом кимоно. Младшеклассница Хироми, одна, сжимает теннисную ракетку. Хироми в колледже: сидит на скамейке в парке, голова на плече бойфренда. Четыре замерших мгновения жизни, которая закончилась слишком скоро. Мори не может не думать о других фотографиях, которых никогда не будет: выпускной в колледже; свадьба; мать и малыш.
Симфонический оркестр меняет передачу. Мори вспоминает последний раз, когда он видел Хироми. Это было в суси-ресторане в Симбаси, всего за несколько месяцев до того, как она наелась этих таблеток. Она была в тот вечер спокойна – но она всегда была спокойна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45