И тут на тумбочке он увидел автоответчик. "Неужели я тогда не заметил его?" - удивился. Аппарат был пустой. Скорик выдвинул ящик тумбочки. Там среди тюбиков крема, губной помады, бижутерии, шпилек и капроновых бигуди лежало две кассеты. Он вставил одну, нажал пуск, долго ждал, прогнал пленку до конца, но она была либо чистой, либо все записи стерли. Со второй кассетой повторилось то же самое - ни звука, и только на самом конце пошли записи, их было три, с небольшим интервалом:
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь, и вы поможете мне. Жду вашего звонка".
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Назаркевич. Я пытался попасть к вам перед вашим отъездом в Германию. Но вы не пожелали меня принять. Теперь я не жалею. Так, на автоответчик мне легче: вы не перебиваете меня, а я не вижу вашего презрительного взгляда. Я отвергаю ваши обвинения, связанные с химфармзаводом. Напрасно вы не захотели меня выслушать. Когда-нибудь вы еще об этом пожалеете".
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи. Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните".
Скорик стоял, оценивая услышанное. Аппарат работал, кассета вертелась немо, вхолостую. Потом раздался щелчок, - кончилась пленка, "Ответчик" выключился автоматически. Прошло какое-то время, прежде чем Скорик, словно очнувшись, стал перематывать пленку, отыскивая то место, где начинал звучать голос Назаркевича. Прослушав внимательно его монолог еще раз и как бы примерив к своим размышлениям, Скорик выключил аппарат и вышел в столовую.
- Александр Павлович! - позвал он.
- Иду! - откликнулся Кубраков. - Ну, что там? - спросил, входя.
- Александр Павлович, кто это? - Скорик вынул из кармана фотографию.
- Где вы нашли? - удивился Кубраков. - Это Олег, бывший муж сестры, он всматривался в снимок. - Здесь он еще молодой. Этому фото, наверное, лет десять.
- С ним можно повидаться?
- С ним? - как-то задумчиво спросил Кубраков. - Н-е-е-т, - покачал он головой.
- Он в другом городе?
- А ведь какая-то чертовщина, - Кубраков словно отвечал своим мыслям. - Олег утонул шесть лет назад, купался в Иссык-Куле. Понимаете у-то-нул... как Лена, - он уставился в глаза Скорику, словно ожидая какого-то объяснения.
- Мистика, - наконец произнес Скорик.
- Вам еще долго... тут? - спросил Кубраков. - Мне пора ехать.
- Я видел там, - он указал на дверь в комнату Кубраковой, автоответчик. В прошлый раз я его не заметил.
- На время похорон и поминок мама его убрала в тумбочку.
- Он мне понадобится на какое-то время. И еще календарь со стола Елены Павловны.
- Берите.
- Нужны понятые.
- Мой шофер и солдат годятся?
- Вполне...
Из квартиры они вышли вместе.
- Куда вас подбросить?
- Если можно, в НИИ, - вдруг решил Скорик.
- К Яловскому едете?
- Да...
Чем еще могу быть полезен? - Яловский снял очки и пригладил ладонями волосы на висках.
- Да как вам сказать, - Скорик видел нерасположенность Яловского. Может и зря беспокою. В нашем деле бывает. Такая работа, - эти общие фразы коробили Скорика, произносить их приходилось не раз даже в беседах с теми, кто, казалось, должен все понимать и не ожидать от него этих банальностей, унижавших и собеседников и его. - Грязная наша работа, Альберт Андреевич, - словно озлившись, жестко сказал Скорик.
- Хоть овеяна тайнами, а романтики нет? - иронично спросил Яловский.
- Вы посиневший труп Кубраковой видели? - как бы осекая его, грубовато произнес Скорик. - Ладно. Не буду отнимать ваше время разговорами о том, где романтика, а где, так сказать, проза жизни. Накануне вашего с Кубраковой отъезда в Германию ночью вы звонили ей. Елены Павловны не оказалось дома.
- Она уходила в институт, - удивившись его осведомленности сказал Яловский.
- Вы не знаете, в связи с чем?
- Она сказала, что необходимо было.
- А вообще в такую пору случалось ей приходить сюда?
- Нет, вряд ли. Тут, видимо, была крайняя нужда.
- Кто мог ее видеть здесь тогда?
- Около часу ночи? Никто, кроме вахтера.
- И что, любой сотрудник может так ночью войти в здание?
- Нет, у нас это жестко регламентировано. Кроме меня, Елены Павловны и моего зама по общим вопросам вахтер никому не откроет.
- Вахтер постоянный, вернее, один и тот же?
- Да. Ночной. Каждый день с шести вечера до половины девятого утра. Взять еще одного, чтобы они чередовались, у нас нет денег.
- Альберт Андреевич, а конфликтные вопросы между Кубраковой и Назаркевичем решала только она?
- Наоборот. С какого-то времени она передавала мне все, как третейскому судье. Просила Назаркевича излагать письменно и решать сама не хотела, чтобы не давать повода обвинять ее в предвзятости.
- То есть, если отказ, пусть исходит от вас, а не от нее. Так?
- Совершенно верно.
- Вас это устраивало?
- А что поделать? Не давать же их отношениям разгореться до пожара.
- Чем Кубракова была занята последнее время?
- Она закончила очень интересную работу над поликаувилем.
- Что это такое, если не секрет?
- Универсальный лак. Аналогов в мире не имеет.
- Поездка в Германию была связана с этим?
- Да. Немцы проявили большой интерес.
- Хотели лицензию?
- Да. Но Елена Павловна воспротивилась. Она не любит торговать идеями. Предпочитает реализовывать их здесь, в стране.
- А вы?
- Я смотрю на это несколько иначе: надо считаться с нашими технологическими возможностями. Я ведь мыслю, как реалист-администратор. Одно дело изготовить ведро какого-то продукта экспериментально, в условиях лаборатории, другое - наладить его промышленное производство.
- Разве Кубракова этого не понимала?
- Понимать-то понимала, - сказал Яловский как-то задумчиво и посмотрел в окно.
- Что ж, Альберт Андреевич, у меня все. Пока все, - добавил Скорик.
- Желаю успеха, - Яловский не прореагировал на слово "пока".
Не обмениваясь рукопожатием, они попрощались...
Внизу в вестибюле за стеклянной перегородкой сидел вахтер. Это был тот пожилой человек со странным загаром, которого Скорик видел мельком дважды: впервые давно в кабинете помпрокурора, а второй раз недавно в приемной Кубраковой, когда тот принес ключи. "Сердюк Анатолий Филиппович", - вспомнил Скорик.
- Здравствуйте, Анатолий Филиппович, - поздоровался Скорик.
Вахтер поднял голову, кивнул. В руках он держал маленькую отвертку. На столе перед ним лежали какие-то детали то ли небольшого трансформатора, то ли реле - сердечник, обмотка, конденсаторы разных номиналов.
- Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры... Трудитесь, смотрю. Вы электротехник?
- И электротехник, и шофер, и слесарь, и лесоруб... А это, - он указал на стол, - хобби, что ли. Делать-то нечего по ночам, вот и копаюсь.
- А по образованию?
- Учитель, - в глазах его промелькнула насмешка.
- Анатолий Филиппович, недели три назад перед отъездом в Германию Елена Павловна ночью приходила в институт. Входную дверь ей открывали вы?
- Нет, она своими ключами, - сказал вахтер, скользя глазами по лицу Скорика, словно изучая.
- Она долго пробыла в лаборатории?
- Не знаю. Она пришла, когда я был наверху, делал обход, увидел ее, когда уже уходила.
- Вас не удивило ее ночное появление?
- Она хозяйка, чего ж мне удивляться.
- Разговаривали с нею о чем-нибудь?
- О чем говорить? Пожелала спокойной ночи и ушла.
- А вы не заметили ничего необычного в ту ночь?
Ответил вахтер не сразу, но может на такой вопрос и полагалось прежде чем отвечать, сперва подумать, вспомнить?
- Все было, как обычно, - наконец произнес вахтер.
- Она ничего не уносила с собой?
- Не заметил.
- Что ж, спасибо, Анатолий Филиппович. До свидания.
21
Щербы не было - ушел к председателю областного суда по какимто делам. В четверть десятого утра сидели в кабинете криминалистики у Войцеховского вдвоем. Дважды прокрутили кассету автоответчика с гневным монологом Назаркевича, заканчивавшимся чуть ли не угрозой: "...вы еще об этом пожалеете". Затем Скорик пересказал свой разговор с Яловским и вахтером.
- Придраться не к чему, зацепиться не за что. Ни у Яловского, ни у вахтера. Вата. Ночной визит Кубраковой в институт можно объяснить чем угодно, самым невинным поводом, - сказал Скорик. - Все, что они говорили, может быть стопроцентной правдой, но в такой же степени и ложью, весь вопрос - зачем? Но ответить мы не в состоянии...
Скорик говорил, а Войцеховский, откинувшись в кресле слушал, но взгляд его как бы кружил по лицу собеседника по каким-то непонятным орбитам.
- На бумагах Назаркевича, которые Джума нашел в "бардачке" машины, есть пальцы Кубраковой, - вдруг сказал Войцеховский.
- Она могла читать эту докладную и три, и четыре недели назад, когда угодно, - сказал Скорик.
- Нет. Бумага датирована 13-м июня. Это воскресенье. А во вторник рано утром Назаркевич уже вез Кубракову в Богдановск. И зачем деловую бумагу он держал в "бардачке"?
В это время загудел дверной звонок, Войцеховский нажал кнопку. Через минуту вошел Агрба.
- Ну что, витязи? - Агрба плюхнулся в кресло.
- Осторожней, Джума, кресло казенное, рассчитано на более деликатную задницу, - подмигнул Войцеховский. - Что скажешь?
- Ни аптеки, ни парфюмеры тубов с названием "Метах" никогда не получали и не слышали о таких.
- Правильно, Джума. Но твоя информация и запоздавшая, и бесполезная. - Войцеховский открыл ящик письменного стола, извлек толстый альбом. Вчера, Витя, - обратился Войцеховский к Скорику, - мы с тобой встретились в конторе, где работает твоя Катерина. Ты возвращался сытый и ублаженный, как кот, а я, сирый и голодный, шел туда заниматься делом. Я вспомнил, что у них есть этот самодельный гроссбух, - он постучал пальцем по переплету. - Здесь среди прочего наклеены вырезки из разных заграничных проспектов и журнальчиков - рекламные картинки баллончиков специфического назначения. Так вот в этом кустарном каталоге баллончиков со слезоточивым и иными газами обнаружился и наш - "Метах". Полюбуйтесь, - он открыл в нужном месте альбом.
Аккуратно вырезанный из какого-то рекламного изделия, сфотографированный почти в натуральную величину, прекрасно полиграфически исполненный, красным глянцем сиял баллончик с белым колпачком. Крупными буквами его опоясывала надпись "Метах". Под снимком на немецком, английском и французском языках было напечатано пояснение и инструкция, как пользоваться этим газом в целях защиты, учитывая содержащийся в нем удушающий компонент.
- Поляки привозят, - сказал Джума. - Да и наши тоже.
Скорик задумчиво молчал.
- Что мы имели в нашей авоське в самом начале? - спросил Войцеховский. - Столкнули в реку здоровую сильную женщину, к тому же хорошо плавающую. И она утонула. Вываливается все это из авоськи, слишком большие в ней дырки для такого сюжета. Ты, Витя, мудро заметил, что для этого ее сперва должны были глушить. Но никаких прижизненных следов оглушения нет. Асфиксия налицо. Но опять же никаких следов, что это механическое удушение. Я, если помнишь, вслух тогда подумал: а если не механическое? Тогда что же? Острый токсикоз, тут же потеря сознания, Кубракова упала в реку и утонула? Пищевое отравление? Не укладывается, слишком скоротечно. И почему тот, кто был с нею, рядом, не бросился спасать и потом не сообщил о происшедшем несчастном случае? К этому альбому привел меня твой колпачок, Джума. И твои слова, Витя, о лекарственных баллончиках-аэрозолях. Теперь получается складно: струя газа в лицо, мгновенный спазм дыхательных путей с потерей сознания, ее сталкивают, а вода завершает дело...
- Загудел зуммер телефона. Войцеховский снял трубку:
- Я, Галя... Слушаю... Когда? Так... Так... Больше никаких подробностей?.. Спасибо, - он опустил трубку. - Это Галя, из приемной. Туда звонил из Богдановска майор Мотрич. Он разыскивал Джума и тебя, Витя. Они нашли какого-то свидетеля. Поедешь?
- Дашь машину?
- С условием, что тут же отправишь ее обратно.
- Хорошо... Я, правда, вызвал на десять утра Вячина... Черт с ним, потом извинюсь.
За трояк в ладошку дежурный швейцар впускал их в Дом офицеров, где в полуподвальном помещении находилась биллиардная, у маркера всегда можно было с переплатой купить пиво. Два-три раза в месяц Лагойда и Вячин ходили сюда погонять шары в "американку"...
- На что играем? - спросил Лагойда, снимая деревянный треугольник с пирамиды шаров.
- На пиво с креветками, - ответил Вячин, натирая мелом кий.
- Лукич, - обратился Лагойда к маркеру, - какое сегодня пиво?
- "Московское".
- А нему что?
- Соленые палочки и баночка креветок.
Сыграв две партии, решили сделать перерыв. Устроились в углу у окна за столиком маркера. Пиво было теплым, но все равно пили с удовольствием. Потягивая из стакана, Лагойда все время что-то говорил, Вячин не мог понять, слушает ли он Лагойду или думает о чем-то. Затем он вдруг сказал:
- Меня на завтра в прокуратуру вызывают. Повестка пришла.
- Ну и что? Я же тебе сказал: следствие идет. Меня уже допрашивали, махнул рукой Лагойда.
- А я тут причем?
- А я причем?
- Ты все-таки работаешь еще в институте, а я давно ушел.
- Серегу Назаркевича тоже допрашивали. Следователь даже в больницу к нему ездил.
- С поликаувилем теперь ничего не выйдет.
- Как сказать. Может, без Кубраковой легче будет.
- У нас металл кончается.
- Договорись с Владиком. Я поеду заберу.
- Все через задницу, - раздраженно сказал Вячин. - С тем договорись, тому сунь, третьего напои и накорми с икрой.
- Пора бы привыкнуть, Коля. Мы ведь живем не как нормальные люди. У нас только навыки и инстинкты. Навыки идти в очередь за колбасой, инстинкт спрашивает при виде очереди: "Что дают? Что выбросили?". Кто же это с Кубраковой так? Как думаешь? - спросил Лагойда.
- Черт его знает... Действительно...
- А Серега Назаркевич не мог? Он же у нас немного шизонутый.
- Между нами говоря, такая мыслишка у меня промелькнула. Отношения у них были, как у кошки с собакой. Но чтобы Серега... такое, - Вячин как бы с сомнением пожал плечами.
- Ну что, сгоняем еще?
- Идем.
Они вернулись к биллиардному столу...
- Это наша местная продукция, потребкооперация делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26