— раздраженно повернулся к пульту Берже. — Перестаньте отвлекать меня всякой ерундой.
Он отключил интерком и продолжил рассказ.
— Одна из женщин захотела посмотреть на мои деньги. Я кинул к ее ногам содержимое того самого ящика — молескиновый мешочек с восемьюдесятью долларами. Женщина развязала тесемки, взглянула на серебряные монеты и судорожно перевела дыхание. Это, сказала она, из Уайтмарша.
Я ничего не ответил.
Компания молча переглянулась. Я сунул руку под куртку и нащупал пистолет. «Нам очень нужны деньги, — сказал один из мужчин. — Эти суки нас совсем затравили. Они нам в затылок дышат, я прямо вонь их чувствую».
Женщина выгребла из мешочка горсть новеньких, зеркально-блестящих монет. «Этот чеканщик, — сказала она, — исчез незадолго до рейда. Его монеты раздавали всем, кто хотел, — подходи и бери. Лично я не захотела. И подумать только, — пожала она плечами, — как быстро все меняется».
Эти люди считали, что я ограбил какого-то их собрата, смотрели на меня как на мародера. А вы-то, кстати сказать, знаете хоть что-нибудь про зачистку Уайтмарша?
— Нет, — покачал головой чиновник.
— Так, отдельные слухи, — пожала плечами Чу. — В школе про это не проходят.
— И очень зря, — возмущенно фыркнул капитан. — Пусть бы дети знали, на что способно драгоценнейшее наше правительство. Это было очень давно, когда Приливные Земли только-только еще заселялись, когда всюду, как грибы после дождя, появлялись различные коммуны и утопии. Сообщества безвредные и немощные, они возникали словно ниоткуда, существовали месяц-другой и бесследно исчезали. Колдовские культы Уайтмарша были совсем иного свойства, они распространялись, как лесной пожар. Люди, и мужчины и женщины, начинали разгуливать в чем мать родила. Они не ели мяса. Устраивали ритуальные оргии. Отказывались служить в ополчении. Заводы и фабрики закрывались — никто не хотел там работать. Урожай гнил на корню — никто его не убирал. Дети не получали образования. Каждый, кто ни попадя, чеканил собственные монеты. У этих людей не было руководителей. Они не платили налогов. Такого положения не стерпело бы ни одно правительство.
Эту заразу выжгли каленым железом. Одним ударом, за один-единственный день, культы были сметены, немногие уцелевшие ударились в бега. Они, эти самые уцелевшие, насмотрелись таких кошмаров, что никогда уже не осмелятся снова поднять голову. Я понимал, что нахожусь в огромной опасности, но старался не выказывать ни малейшего страха. Ну так что, спросил я, нужны вам деньги или нет?
Один из мужчин взял мешочек, взвесил его на ладони, а затем, как я и надеялся, рассовал часть монет по карманам. «Мы разделим их поровну, — сказал он. — Пока мы не сломлены — Уайтмарш жив». Затем он кинул мне сверток каких-то трав, замотанный в грязную тряпку, и сказал, издевательски усмехнувшись: «От этого мертвый встанет, не говоря уж о твоей хлипкой принадлежности».
Я сунул сверток в тот самый свинцовый ящик, повернулся и ушел. Дома я измолотил Изольду в кровь и вышвырнул на улицу. Подождав с неделю, я сообщил в органы, что где-то здесь, неподалеку, скрывается группа беглых сектантов. И дня не прошло, как обнаружились монеты, а вместе с монетами и беглецы. Я так и не знаю, кто из этих приятелей испоганил мою Изольду, но монеты все еще были при них, так что виновный наказан. Да уж, наказан так наказан.
— Извините, — сказал чиновник, — но я не совсем вас понимаю,
— Меня засылали в Уайтмарш с заданием, за несколько дней до зачистки. Я убрал чеканщика, а затем облучил всю его продукцию — начальнички снабдили меня специальным прибором. Многие из смывшихся имели в своих карманах горячие монеты — и никак не могли понять, каким это образом органы так быстро их отлавливают. А потом у них появились радиационные ожоги — и в самых к тому же неприятных местах. У меня сохранились снимки — пакостное, доложу вам, зрелище.
Капитан сунул руки в карманы, помолчал и добавил:
— А отраву эту я скормил Изольдиному псу. Помучался бедняга и сдох. Вот и верь после этого волшебникам.
— Запрещенная технология, — заметил чиновник. — Планетарное правительство не вправе использовать подобные излучатели. Слишком велика опасность.
— Опытная ищейка делает стойку! Давай, ловец человеков, бери след — если он не слишком остыл за эти шестьдесят лет, — горько усмехнулся Берже, повернувшись к своим экранам. — Я смотрю вниз и вижу всю свою жизнь. Мы стартовали в районе Измены Изольды, известном еще под названием «Рога». Дальше следуют Ожидание Пенелопы, Ранняя смерть и Развод. В самом конце маршрута расположен мыс Разочарования, чем и завершается список моих супруг. Я отстранился от этой земли, но не могу покинуть ее окончательно. Я жду. Чего? Может быть — рассвета.
Нажимом кнопки Берже раздвинул шторы, и чиновник болезненно сморщился. В ярком свете, хлынувшем сквозь стекло лобового фонаря, лицо капитана с бледными складками щек выглядело дряблым и немощным. Внизу проплывали крыши, башни и шпили, среди которых вздымался золотой, ощетинившийся антеннами купол Лайтафута.
— Я только червь, слепо извивающийся в темнице этого черепа, — задумчиво, словно самому себе, сказал Берже.
Странная реплика застала чиновника врасплох. Он неуютно поежился, осознав вдруг, что эти пристальные глаза вглядываются не в ужасы прошлого, а в будущее. В медленной, с остановками, речи чувствовались первые признаки одряхления; капитан словно заглядывал в пропасть жалкого, беззубого существования и таящуюся в глубинах этой пропасти смерть. Жизнь и смерть, столь же неразличимые, как океан и небо на далеком горизонте.
Чиновник и Чу направились к выходу.
— Так я надеюсь, лейтенант, — заговорил, словно проснувшись, Берже, — что вы будете меня информировать. Очень интересно, чем же закончится ваше расследование.
Когда дверь рубки закрылась и трап остался позади, Чу негромко рассмеялась.
— Вы обратили внимание на эту его жвачку?
— Еще бы, — буркнул чиновник.
— Шаманское снадобье от импотенции. Готовится из травы, корешков, бычьей спермы и Бог еще знает какой мерзости. Вот уж правда, горбатого могила исправит. Знаете, а он ведь никогда не вылезает из этой своей конуры, даже спит там. Чем и знаменит.
Чу смолкла, заметив, что никто ее не слушает.
— Он где-то здесь, рядом. — Затаив дыхание, чиновник всматривался в темноту. — Прячется.
— Кто?
— Твой двойник. Шпаненок этот. Реконструируй генетический код, — обратился чиновник к своему чемоданчику, — а затем изготовь локатор. Тогда мы его быстренько.
— Запрещено, — невозмутимо отрезал чемоданчик. — Я не имею права пользоваться такой технологией на поверхности планеты.
— Вот же мать твою!
Воздух в узком проходе почти звенел от напряжения, как туго свернувшаяся, готовая к броску змея. А источник этого напряжения — лже-Чу, который наблюдает за ними из темноты. Наблюдает — и беззвучно смеется.
— Не надо. — Чу тронула чиновника за руку; глаза ее смотрели очень серьезно. — К противнику нужно относиться спокойно, безо всяких эмоций. Иначе он все равно что держит тебя за яйца. Расслабься. Смотри на все это как посторонний наблюдатель.
— Я не…
— … нуждаюсь в советах сотрудников провинциальной охранки. Знаю. — Чу ехидно ухмыльнулась, вся ее серьезность куда-то исчезла, вновь сменившись цинизмом. — Местные органы безопасности буквально всех планет славятся своей продажностью и неэффективностью. И все равно к моим словам стоит прислушаться. Я здешняя. Я знаю противника.
— Па — берегись!
Чиновник торопливо отодвинулся. Четверо мужиков вытаскивали из грязи тяжеленное бревно, явно намереваясь закинуть его в кузов грузовика. С лебедкой, установленной на том же грузовике, управлялась рыжая коренастая женщина. Везде, куда ни посмотри, царила, как принято выражаться в изящной литературе, мерзость запустения. Ни одного приличного здания — все домишки ободранные, сто лет не крашенные, щелястые, половина оконных стекол выбита. Северные стены облеплены коростой плотно сросшихся морских раковин.
Под ногами — слякоть. Чиновник скорбно осмотрел свои безнадежно загубленные ботинки.
— Что тут у вас такое? — спросил он.
С крыльца одной из халуп — лавки, если судить по вывеске — за погрузкой наблюдал тощий низкорослый старик, почти терявшийся в складках непомерно просторной одежды. И не поймешь, усмехнулся про себя чиновник, то ли хмырь этот усох в два раза, то ли хламида его выросла под животворными лучами местного солнца, или как там они его называют.
В левом ухе болтается серьга, миниатюрный серебряный череп — мирный деревенский лавочник был когда-то бравым космическим десантником; в левой ноздре сверкает увесистый рубин — ветеран Третьего воссоединения.
— Тротуар сдираем, — мрачно сообщил старикашка. — Самый взаправдашний морской дуб, да к тому же — мореный. Пролежал в этом болоте чуть не сто лет. Это дед мой мостил, когда поселка еще считай что не было. В те времена — грошовый материал, а через год сколько я спрошу за эти колобахи — столько мне и заплатят.
— А как тут у вас насчет лодку нанять?
—— А никак. Пристань всю порушили, так и лодок совсем не осталось. — Он кисло ухмыльнулся, любуясь ошарашенным лицом собеседника. — Пристань, она ведь тоже была из дуба. Вот ее и разобрали, месяц еще назад, чтобы успеть вывезти по железной дороге, пока не сняли рельсы.
Чиновник с тоской посмотрел на восток, вслед «Левиафану», почти уже скрывшемуся за горизонтом. Рой мошкары — то ли комаров, то ли еще какой гадости, — угрожающе крутившийся неподалеку, утратил почему-то агрессивные намерения и тихо, без излишней суеты, смылся. Мошкара, дирижабль, железная дорога, тротуар, пристань с лодками — Лайтфут не давал себя потрогать, ускользал из-под пальцев, подхваченный огромной, неудержимой волной. Чиновник почувствовал головокружение, легкую тошноту, его словно засосало в безвоздушное пространство, в невесомость, где перепутаны верх и низ и нет почвы под ногами.
Бревно шлепнулось наконец в кузов грузовика, сопровождаемое громкими, торжествующими криками. Женщина, управлявшая лебедкой, весело трепалась со стоящими чуть не по колено в грязи парнями.
— А платье у меня будет — вы все тут сдохнете. Вырез — вот досюда.
— Что, Беа, собираешься продемонстрировать нам свои сиськи, самый краешек? — поинтересовался один из парней.
— Краешек! — пренебрежительно фыркнула женщина. — Вырез почти до самых сосков. На выставке будут представлены товары, о существовании которых вы, пентюхи, даже и не догадывались.
— Ну, я-то, в общем, догадывался. Только не появлялось как-то желания заниматься этим всерьез.
— Приходи сегодня вечером в Роуз-Холл. Посмотришь — пальчики оближешь.
— Только пальчики? А может, что-нибудь еще? — Парень ухмыльнулся и тут же отскочил в сторону, заметив, что плохо привязанное бревно угрожающе двинулось к опущенному борту грузовика.
— Ты там, поосторожнее! С тобой, дурой, и пошутить нельзя — сразу ноги норовишь отдавить.
— За ноги не беспокойся, я тебе не ноги, я тебе другое отдавлю!
— Извините, пожалуйста, — вежливейшим голосом начал чиновник, — это ваш грузовик? Я хотел бы его арендовать.
— Мой, — повернулась рыжая женщина. — Только он вам не подойдет. У меня тут поставлена батарея от другой машины, от большой, поэтому приходится понижать напряжение. А трансформатор мой при последнем издыхании. Поработает минут двадцать, ну — полчаса, и начинает гореть. Приходится нянчиться с ним, как с ребенком. У Анатоля есть запасной, но он требует за него какие-то несуразные деньги, три шкуры хочет содрать. Так что я решила с этим делом повременить. Думаю, поближе к юбилею он образумится малость и скинет цену.
— Послушай, Аниоба, — вмешался лавочник. — Сколько раз я тебе говорил, что могу купить у Анатоля эту хреновину раза в два дешевле, чем…
— А заткнуться ты не можешь? — раздраженно воскликнула женщина. — Что у тебя, Пуф, за привычка соваться куда не просят.
Чиновник вежливо откашлялся.
— У меня и дело-то совсем пустяковое, — пояснил он, прихлопнув впившегося в руку комара. — Съездить в усадьбу чуть ниже по течению, и сразу назад.
— Ничего не выйдет. Тут еще подшипники заедают, давно их не смазывала. Покупать смазку — значит, идти к Жиро, а этому старому козлу денег мало, он же зажмет тебя в угол и начинает лапать. Чтобы получить целую банку смазки, мне придется, небось, встать перед ним на колени и изобразить из себя доильный аппарат.
Парни молча ухмылялись.
— Господи, — тяжело вздохнул Пуф, — даже и не знаю, как я без всего этого буду жить.
Только теперь чиновник заметил на запястьях старика потертые, окислившиеся разъемы глубокого психоконтроля. Ну кто бы мог подумать, что этот божий одуванчик — каторжник, оттрубивший срок на Калибане? Любопытный экземпляр.
— Вот все обещают встречаться, поддерживать связь, а переедем в Пидмонт, так никто обо мне и не вспомнит. И чего, спрашивается, языком зря чесать?
— Ну вот, — фыркнула Аниоба, — опять этот скулеж. С такими деньгами ты нигде без дружков-приятелей не останешься, еще палкой разгонять придется. Старые знакомые, может, и пропадут, так тебе же один хрен, что те, что другие.
Еще одно бревно, на этот раз — последнее, Аниоба выключила лебедку, подняла борт. Рабочие не расходились, терпеливо ожидая приказа рыжей хозяйки. Один из них, молодой петушок с копной черных, жестких, как проволока, волос, начал лениво разглядывать выложенные на лотке связки ярких птичьих перьев — то ли амулеты, то ли мушки для рыбной ловли. Когда парень распрямился, Чу коршуном бросилась вперед и схватила его за руку.
— Я все видела! — Развернув ошалевшего от неожиданности работягу, она ударила его спиной о косяк. — Что у тебя под рубашкой?
— Н-н-ничего! Т-ты что, с-д-д-дурела?
Аниоба выпрямилась и уперла руки в бока. Все остальные присутствующие — трое парней, чиновник и лавочник — тоже замерли, молча наблюдая странную сцену.
— Раздевайся! — рявкнула Чу, — Быстро! Парень беспрекословно подчинился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35