Вот когда все будут знать, что это он, атабек, добился новых успехов, он пойдет на войну.
– Какие же доводы он выдвигает, чтобы оправдать свое бездействие?
– Атабек так заявил царю и дарбази: нельзя непрестанно гнуть лук и натягивать тетиву – в нужную минуту они могут отказать.
– Да разве не знает атабек, какими соседями окружена Грузия? Они только того и ждут, чтобы мечи наши заржавели в ножнах. Пусть ты храбрец и богатырь, но, когда ты спишь, тебя одолевает и бессильный трус. Не дело отвыкать нам от бранной доблести, не время забывать меч и копье.
По лестнице неслышно поднялся Георгий Лаша. Он был утомлен долгим и шумным днем. Услышав голоса, он насторожился и тихо опустился на ступеньку.
– Атабек считает, что Грузии сейчас никто не грозит, ни с запада, ни с востока, – отвечал Ахалцихели. – Почему бы нам не отдохнуть, говорит он, не насладиться плодами наших побед.
– Да, хорошо, если соседи наши рассуждают так же. Но дадут ли они нам спокойно пожинать плоды победоносных войн? Будут ли данники платить нам дань, когда увидят, что богатырь погрузился в глубокий сон?
– Атабек говорит, что у нас достаточно неприступных крепостей и дозорных башен на границах – враг не застанет нас врасплох.
– Много стран видел я на своем веку, любезный Шалва, бывал на Востоке и на Западе, и знаю, что не крепостями и башнями сильны царства. В странах слабых в самом деле всегда много крепостей и замков. Но они не спасают от вторжения сильного неприятеля, не уберегают народ от разорения. Если я не прав, пусть меня поправит Маргвели. Много стран объездил он, будучи послом грузинского царя, лучше нас знает, на чем мир держится.
– Правда твоя, Чалхия, – подтвердил молчавший до сих пор Гварам Маргвели. – Больше двадцати лет езжу я по белу свету. И не видел я крепостей в расцветающих государствах, ибо, могучие и грозные, они сами наводят страх на соседей. А вот в слабых странах – крепости на каждом шагу, да что в них толку! От вторжения мощного войска не уберегут ни крепости, ни стены неприступные!
– Вот еще о чем говорил Мхаргрдзели, – продолжал Шалва, – нас, грузин, мало, а вокруг великое множество иноверных, и нам со всеми не справиться. Если, мол, мы хотим одолеть их, вам нужна мирная жизнь, дабы население увеличилось, и тогда мы сможем закрепить за собой покоренные страны, распространяя веру Христову, превращая инородцев в подданных Грузинского царства.
– Не так уж нас мало, – возразил Чалхия. – С тех пор, как большая часть армян с нами, подчинены горские племена, Трапезундская империя зависит от нас, Ширван – наш данник, Адарбадаган, Хлат и Арзрум исправно платят нам дань, – не назовешь Грузию маленьким государством! А мир, о котором говорит атабек, очень скоро придется защищать с мечом в руке. Наш царь станет непобедимым, и дела его пребудут в веках, если он сумеет поставить перед всей страной, ее союзниками и данниками великую цель, если он вселит во всех единую волю, единую мысль, единое стремление.
– Как же может свершить все это наш царь! – вскричал Ахалцихели. – Он ведь не властью владеет, а лишь троном да венцом. Вельможи, а особенно атабек, чрезмерно возгордились. Я бы сказал, что они стали выше самого царя и не подчиняются царскому слову и царской воле.
– И самые непокорные покоряются сильному, могучая десница повергает всякого врага. Мне думается, что у моего воспитанника хватит сил, чтобы взять в свои руки управление страной. Помни, Шалва, всего важнее для царя – ясный разум и живая мысль.
Чалхия и Ахалцихели умолкли, погрузившись в раздумья.
Георгий жадно ловил каждое слово. Его тронули рассуждения о высоком призвании и долге государя.
– С той поры, как Иванэ Мхаргрдзели стал амирспасаларом и получил звание атабека, – снова заговорил Ахалцихели, – он роздал все важные должности своим родственникам и приближенным. Он отобрал верховную власть у мцигнобартухуцеси, лишил его сана первого визиря страны и отстранил от дел.
– Величайшее бедствие для государства, когда один властолюбец распоряжается десятью делами, а десяток честных людей стоит в стороне от управления. За время болезни Тамар Мхаргрдзели удалось забрать большую власть в свои руки, теперь будет нелегко его обуздать.
– Твои мудрые советы и твоя поддержка, Чалхия, были бы очень полезны юному царю. Думаю, ты не захочешь остаться в стороне от той борьбы, которая разгорается между Георгием и вельможами. Если бы ты стал мцигнобартухуцеси, ты бы возвысил и укрепил власть первого визиря страны, как это было в царствование нашего великого Давида Строителя или при Георгии Третьем.
– Меня не привлекает жизнь при дворе, да и силы у меня уж не те, чтобы бороться с сильными мира сего. На своем долгом веку я изведал и славу и унижение. Теперь мне вконец опостылел двор с его церемониями, все эти козни и интриги, чуткий, тревожный сон… Я вернулся к своему народу, полюбил первозданную чистоту, трудолюбие и простодушие. Я не променяю пховскую одежду не то что на наряд визиря, но и на царскую порфиру. Что принесла мне близость к трону? Только лишь горечь. Я понял теперь одно: хотя разумный царь и должен собирать вокруг себя мудрецов, мудрецу должно избегать царей. Лучший из царей тот, кто ищет общества мудрецов, но худший из мудрецов тот, кто стремится все время быть на виду у царя. Я уже немолод, в таком возрасте трудно прельститься роскошью и богатством, они только умножают заботы и связывают крылья. Пусть я нынче беден, но я ближе к родной земле, а от нее и до неба недалеко. Хоть и летаю невысоко, да вижу далеко. Заботы мои невелики, да крылья широки и крепки.
– Счастливец ты, Чалхия! – вздохнул Ахалцихели и, отвернувшись к стене, сомкнул отяжелевшие веки.
"И ты счастливец", – мысленно произнес Лаша. Он осторожно поднялся по лестнице, подошел к приготовленному для него ложу, разделся и лег. Утомленный впечатлениями дня, Георгий тотчас уснул.
Утром, когда солнце стояло уже высоко, царь со свитой тронулись в путь.
Кетеван прижала к груди своего сына Лухуми, свою единственную отраду. Со слезами радости и сожаления провожала она его. Впервые покидал он родительский очаг и ступал на путь славы и величия или, кто знает, быть может, на путь опасностей и испытаний.
Лилэ с Лашарской горы смотрела на едущего впереди свиты царя. Не только взгляд, но и сердце ее устремлялось вслед за всадником, чье величие и блеск околдовали ее. О нем промечтала она ночь напролет, первую в жизни ночь, когда девушка почувствовала себя взрослой.
Толпа людей – конных и пеших – провожала царскую свиту. Песня в честь Лашарской святыни гремела в ущелье и гулким эхом отдавалась в горах.

Помчался Лашарелы конь,
Тряхнув своею черной гривой.
И облака над головой
Сопровождают бег ретивый.
Пусть сердце верных день и ночь
Надеждой полнится счастливой.


ГЛАВА ВТОРАЯ

Довольствоваться малым свойственно людям робким… Желающий сидеть на ковре величия должен печься о больших доходах, а желающий возвыситься и достигнуть венца должен опоясаться поясом дерзания.
«Калила и Димна»

Визири и царедворцы встретили царя у северных ворот столицы. Толпы горожан, вышедших встречать царя, стояли по обеим сторонам дороги. Ветви деревьев были унизаны детворой, глазевшей на пышную свиту. Матери высоко поднимали младенцев и с волнением ожидали появления царя.
Заиграли трубы, и в ворота въехал царь на сером жеребце. В солнечных лучах ослепительно сверкали доспехи Георгия. Жеребец шел рысью, грива его развевалась, и ветер срывал пену с закушенных удил.
Поравнявшись с придворными, царь придержал коня.
Лухуми, ехавший за Лашой, окинул взглядом встречающих и вдруг почувствовал, что кто-то пристально на него глядит. Царский телохранитель обернулся и встретил взор двух горящих глаз. Эти глаза так глядели из-под черных ресниц, словно собирались поглотить юношу. На левой щеке красавицы темнела родинка.
Не выдержав вызывающего взгляда, Лухуми опустил голову и, чтобы не свалиться с коня, схватился за луку седла.
Серый жеребец царя шел медленно. Понурившись, ехал за царем Мигриаули. Когда он наконец поднял голову, то увидел группу знатных горожан, направляющихся с подношениями к царю.
Лухуми поглядел на Шалву Ахалцихели. Тот понял немой вопрос телохранителя, кивком головы позволил допустить горожан и шепотом пояснил:
– Царю подносят дары богатейшие купцы города. Тот, что впереди, купеческий старейшина Шио Кацитаисдзе.
Купцы опустились на колени перед царем. Кацитаисдзе поднес ему драгоценный подарок, поздравил с благополучным возвращением и склонился, чтобы приложиться к полам царской одежды. Георгий подобрал поводья, собираясь спешиться. Лухуми молнией слетел с коня, чтобы поддержать стремя. Но, опустившись на землю, он почувствовал, что наступил кому-то на ноги и испуганно отскочил в сторону.
За его спиной кто-то охнул. Лухуми обернулся и увидел ту самую женщину, которая давеча привлекла его внимание. Вымученная улыбка блеснула на ее побледневшем от боли лице.
– Чуть не раздавил меня, медведь! – прошептала она едва слышно.
В этих словах Лухуми почувствовал больше ласки, чем упрека. Растерявшись, он не сумел даже извиниться – ринулся к царскому коню и схватился за стремя.
Георгий неторопливо спешился, с улыбкой приветствовал вельмож и горожан, приветил каждого, как то подобало его сану, обласкал детей. Затем вновь сел на коня и, миновав городские ворота, направился ко дворцу.
Проехав немного, Лухуми оглянулся. За царской свитой следовали купцы. Взгляд Мигрпаули снова встретился с горящим взглядом черных глаз. Красавица, сидевшая в седле боком, по-женски, ехала рядом с купеческим старейшиной и все так же вызывающе улыбалась Лухуми.
Торели, заметив смущение новичка, чуть отстал от Георгия и, поравнявшись с Мигриаули, прошептал ему на ухо:
– Эта женщина, которую ты едва не раздавил, жена Шио Кацитаисдзе, дочь персидского купца. Она известна не только своей красотой. От отца ей досталось большое наследство, и муженек обязан ей своим богатством.
Католикос в неистовстве терзал свою бороду, меряя быстрыми шагами большую приемную палату Мхаргрдзели.
Еще вчера он получил подробные сведения о том, что происходило на Лашарской горе. Католикос пребывал в ярости. По его мнению, юный царь своим поведением оскорблял христианскую церковь. Поездка на праздник Лашарской святыни, да еще свершение обряда жертвоприношения – это ли не поощрение язычества!
Еще больше возмущало католикоса пожалование Лашарской святыне новых угодий. И это в то время, когда царь не только не жаловал земель церкви, но сильно урезывал ее владения! Пример царя мог отвратить от церкви и народ, влияние христианства могло уменьшиться, а язычество, еще жившее в народе, могло усилиться и начать новую борьбу против истинной веры. Раскол грозил упадком могущества церкви, ослаблением государства.
Католикос, убежденный ревнитель христианства, не страшился схватки за веру даже с самим царем. Осторожный и предусмотрительный, кормчий церкви хорошо понимал, какого сильного союзника приобретало в лице Георгия язычество.
Тревога охватила и Иванэ Мхаргрдзели.
Молодой государь отошел от атабека, окружил себя его недругами, действовал вопреки советам и намерениям многоопытного визиря.
Поездку царя на лашарское торжество Иванэ расценивал как открытое выступление против него самого. Еще бы! Ведь совсем недавно атабек лично расправился с восставшими, примерно наказал мятежников и полностью подчинил их трону.
Великая Тамар по достоинству оценила преданность Мхаргрдзели, осыпала его милостями и благодеяниями. Вся страна, казалось, восхваляла амирспасалара за его искусные действия и военные успехи.
Но нет конца злобе и зависти в этом мире! До слуха атабека уже доходили язвительные насмешки: что-де, вместо того чтобы миром привлечь горцев на сторону царской власти, объединить все грузинские земли и совместно противостоять внешнему врагу, он, Мхаргрдзели, проявил доблесть в избиении своих соотечественников.
На злые наветы атабек не обращал внимания до тех пор, пока его враги – Шалва Ахалцихели и Цотнэ Дадиани, Торгва Панкели и Кваркварэ Цихисджварели – не осмеливались высказывать свои мысли вслух.
Теперь же, когда на грузинский престол вступил Георгий Лаша, все изменилось. Царь приблизил явных противников своего бывшего воспитателя и сделал их своими советниками. Правда, он не мог отнять у атабека его громадную власть – царь для этого был слишком слаб, – но кто мог поручиться за то, что произойдет впоследствии, когда Георгий укрепится?
Лаша с детства отличался упрямством и своенравием. Избалованный родителями, он привык своевольничать и не считаться ни с чьим мнением. Невзлюбив кого-нибудь, он упорствовал в своей неприязни. Но, доверившись кому-нибудь однажды, он полагался на него во всем.
Царевичу шел пятый год, когда Иванэ Мхаргрдзели прибыл к царице в Гегути, где она проводила зиму.
Иванэ пользовался правом входить к царице без доклада. Как раз в момент его прихода Давид Сослан, супруг Тамар, играл с сыном. Став на четвереньки, он изображал коня, а Лаша, усевшись ему на спину, погонял его длинной плетью.
Царь смутился, что Мхаргрдзели застал его за таким занятием. Быстро поднявшись, он взял сына на руки и шагнул навстречу гостю.
Мальчик, разозлившись на пришельца, помешавшего забаве, вцепился ему в бороду.
Несмышленое дитя нанесло жестокое оскорбление герою Басиани, Ниали, Шамхора. Иванэ страшно обиделся, но сдержался и только улыбнулся, беспомощно разведя руками.
Давид с трудом оторвал от него царевича. Избалованный мальчик ревел и снова тянулся к длинной бороде царедворца.
На плач наследника сбежались няньки и мамки; они выхватили Лашу из рук отца и унесли прочь.
Мхаргрдзели, оглаживая растрепанную бороду, успокаивал смущенного Сослана: ребенку-де все простительно.
Тем временем вошла Тамар. Обеспокоенная происшедшим, она усадила визиря рядом с собой и стала извиняться перед ним за сына, чрезмерно избалованного Давидом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44