Чтобы спастись от кровной мести, отец переселился в Кахети. Его давно нет в живых, а я первый раз пришел из Велисцихе поклониться нашей Лашарской святыне. Кровники узнали мою мать и напали на меня…
– Хочешь стать моим телохранителем? – спросил Георгий.
– Если сочтешь меня достойным, государь… – Лухуми, не в силах продолжать от радости, бросился в ноги царю.
Царь поднял своего нового слугу, позвал его противников и пригласил всех четверых к столу. Им поднесли турьи роги, наполненные вином:
– Пусть не будет отныне меж вами крови и вражды, – сказал Георгий, обнимитесь и поцелуйтесь!
Когда стемнело, пир стал совсем уж шумным и беспорядочным.
К царю подошел пховский хевисбери Чалхия и тихонько спросил, не желает ли он отойти ко сну.
Георгий встал, дал знак Ахалцихели, Маргвели и Торели следовать за ним и незаметно удалился. Только Лухуми видел, как они скрылись меж крытых коврами арб.
Образ девушки в голубом, которая спасла его от верной гибели, неотступно стоял перед глазами Лухуми. После ухода царя он решил, что теперь и ему позволительно уйти, и неприметно спустился вниз, туда, где пировал простой люд.
Еще издали он заметил велисцихцев, освещенных факелами. Там, наверное, была и его мать, но сердце тянуло его в другую сторону, и он направился к шатру тушинов.
У шатра, перед скатертью, разостланной прямо на траве, сидели незнакомые Лухуми тушины. Захмелевшим гулякам не по душе пришлось появление незваного гостя. Они поглядели на него косо, но обычая гостеприимства не нарушили – протянули пришельцу полный турий рог.
Лухуми принял рог, все еще беспокойно оглядываясь по сторонам.
– Кого ты там ищешь, пей! – сверкнул на него глазами тушин, стоявший на коленях у скатерти.
Лухуми поднял рог и только приник к нему, как услышал голос матери:
– Это мой Лухуми, ищет меня, верно!
Мигриаули осушил рог и, удивленный, оглянулся на шатер: у входа стояла девушка в голубом. А ее мать рука об руку с его матерью приближались к нему. Мать девушки на этот раз не закрывалась платком, приветливая улыбка озаряла ее все еще красивое лицо.
– Пожалуй к нам, Лухуми! Кетеван – наша гостья, и ты заходи! ласково проговорила она.
Лухуми с изумлением глядел на женщин, не в силах двинуться с места.
– Хорошо, что ты нашел меня, сынок. Я просила наших передать тебе, что буду у Цицино. – Кетеван с любовью улыбнулась сыну.
Она взяла его за руку и повела за собой в шатер.
Лухуми жизни бы не пожалел, лишь бы очутиться в этом шатре, но ноги не повиновались ему, он едва ковылял, спотыкался на каждом шагу, и обе женщины чуть ли не силой тянули его.
– Лилэ, дочка, поди сюда – принимай гостя! – окликнула Цицино дочь.
Смущенная девушка стояла, низко опустив голову.
Лухуми тоже понурился и стоял, огромный, плечистый, неловкий, даже не догадываясь поздороваться с девушкой. Не вымолвив ни слова, опустился он на скамью.
Женщины завели беседу, но им не удалось вовлечь в нее Лухуми, он словно онемел от смущения.
– Твоему сыну скучно с нами, Кетеван! Ему, конечно, будет веселее с мужчинами, – обратилась наконец Цицино к матери Лухуми.
Она встала, выглянула из шатра и окликнула одного из тушинов:
– Утурга! К нам в гости пожаловал Лухуми Мигриаули – телохранитель царя. Примите его и попотчуйте по достоинству!
От группы пирующих отделился тот самый молодец, что давеча так грозно глядел на Лухуми, вразвалку подошел к шатру, взял гостя за руку и повел его к своим сотрапезникам.
Только глубокой ночью затихла Лашарская гора. Богомольцы спустились в лесок и расположились там на ночлег.
Было далеко за полночь, когда Ахалцихели, Маргвели и Чалхия Пховец поднялись на плоскую крышу пховского дома, отведенного под ночлег царю, разделись и легли, но ни один из них не мог уснуть. Они глядели в звездное небо и молчали, каждый уйдя в свои мысли.
Лашарский хевисбери Чалхия при жизни царицы Тамар был одним из самых близких к царю людей.
Безусым отроком покинул он родные места и обошел чуть ли не весь свет. Получив образование у философов Антиохии и Константинополя, Пховец долго проповедовал потом в грузинском монастыре на горе Синай. Его свободомыслие и смелые речи привлекали множество слушателей из разных стран, во всей Передней Азии появились у него ученики и последователи.
Для строгих ревнителей православия деятельность пховского мудреца не осталась незамеченной. Они запретили ему проповедовать, отлучили от церкви и, предав анафеме, изгнали из лавры.
С тех пор Чалхия не задерживался долго на одном месте. Он странствовал по большим городам Магриба и Машрика, сходясь с близкими ему по воззрениям людьми, преследуемый отцами церкви. Но шло время, и тоска по далекой родине поселилась в сердце Чалхии, – утомленный странствиями, он вернулся в Грузию.
Царица Тамар, чьей поддержкой и покровительством пользовались многие образованные и просвещенные люди страны, с радостью приняла уже забытого церковниками мудреца, пожаловала ему звание придворного врача и допустила его к воспитанию наследника престола.
Новый наставник покорил сердце царевича своим рыцарским благородством и обширными знаниями. Он увлекательно рассказывал о дальних странах и их истории, о самоотверженных героях, сложивших головы во имя счастья отчизны, о принявших мученичество за веру, о великих ученых и философах древности, о безграничности вселенной. С одинаковым вдохновением рассказывал он тянувшемуся к знаниям наследнику о сущности буддизма и христианства, о мудрости Платона и Аристотеля, о полной опасности жизни Юлия Цезаря и Александра Македонского, об их великой славе и победоносных походах.
Он внушал будущему царю Грузии веротерпимость и критическое отношение к догмам и канонам. Он же раскрыл ему красоту мифов и легенд, поэзию языческих верований, еще бытовавших в народе.
Тайком водил он переодетого в простое платье Лашу на языческие праздники – лампроба и лазареоба, на престольные праздники Илорского и Алавердского храмов, на торжества Гуданской и Лашарской святынь. Он объяснял царевичу, что христианство заимствовало у язычества много обрядов и традиций, без которых оно не могло бы укрепиться.
Себя Чалхия называл слугой и данником Гуданской и Лашарской святынь, и, невзирая на то что в горах у него не было ни дома, ни родни, пховцев он считал своими родичами, тайно и явно пекся о них.
Пховцы же слагали сотни сказаний о придворном лекаре царицы Тамар.
– Чалхия, – говорили горцы о своем соотечественнике, – был еще младенцем, когда его похитили злые духи – каджи. Жизнь в плену так опостылела ему, что он решил умереть. Увидел он раз, как каджи варят себе на обед змей. Дай, думает, съем змеиное мясо и умру. Но мало того что жив остался, – отведав змеиного мяса, научился понимать язык птиц и трав, великим мудрецом стал Чалхия…
Пховцы прозвали Чалхию змееедом и искренне верили в то, что он научился от каджей всяческим премудростям и искусству врачевания.
При дворе на Чалхию поглядывали косо. Вельможам не нравилось, что он подолгу просиживает один в башне звездочетов, редко ходит в церковь, водится с бродячими дервишами и принимает у себя пховских хевисбери. Он прослыл колдуном и чревовещателем, его тайно обвиняли в отречении от бога и в поклонении дьяволу.
Пастыри церкви и князья завидовали влиянию Чалхии при дворе. Не имея явных улик, они не осмеливались открыто выступать против любимого воспитателя царевича и искусного лекаря, но усиленно интриговали против него, внушали царице недоверие к нему.
А дело шло к тому, что после воцарения Георгия Лаши Чалхия Пховец несомненно занял бы место первого советника, если бы не важные события, происшедшие как в государстве, так и в личной жизни Пховца.
В последние годы царствования Тамар восстали горные области – Пхови, Мтиулети и Дидоэти.
До поры до времени жадные руки феодалов не дотягивались до отдаленных горных уголков, где ютилось бедное население. Занимаясь охотой и скотоводством, горцы кормились кое-как, потуже затягивая пояса и исправно платили подати. На них-то и позарился кахетинский эристави. Лелея мечту превратить свободолюбивых горцев в своих крепостных, он сначала пытался привлечь их уговорами и лживыми посулами. Когда эти попытки не увенчались успехом, эристави прибег к насилию. Начались набеги на селения горцев.
Пховцы, мтиульцы и дидойцы поднялись на борьбу, устраивали засады в ущельях и теснинах и, не ограничиваясь обороной, сами стали нападать на кахетинские села. В дело вмешалась царица Тамар: обуздав зарвавшегося эристави, она принудила его отказаться от мысли распространить свое господство на жителей гор. Но ущемила она и горцев: увеличила подати, стала преследовать пережитки древней языческой религии и силою насаждать христианство.
Царские зодчие начали строить церкви там, где раньше были языческие капища и молельни. Доставлять камень и возводить храмы обязаны были сами горцы.
Строительство каменных церквей в недоступных горах и ущельях, требовавшее огромных средств и множества рабочих рук, тяжелым бременем легло на плечи и без того бедствовавшего населения. Все это было не под силу истощенным, обнищавшим горцам. Насильственное обращение в христианство переполнило чашу терпения.
В горах вспыхнуло восстание.
Чалхия, находясь в столице, употребил все свое влияние, чтобы защитить горцев от притеснений кахетинского эристави. И в этом он преуспел. Но когда было решено обложить племена дополнительной данью и обратить их в христианство, Чалхия оказался бессилен. Визири даже не допускали его к царице. Убедившись, что он ничем не может помочь восставшим, находясь при дворе, Чалхия ушел в горы и стал во главе непокорных, обнажив меч за свободу и исконную веру горцев.
В открытую и тайком, днем и ночью повстанцы преследовали, уничтожали и захватывали в плен проповедников христианства, сборщиков податей и других царских посланцев.
Восстание разрасталось, охватывая все новые и новые области и принимая опасный характер.
Царица Тамар обратилась за помощью к оставшимся верными трону горским племенам, вместе с тем она бросила против ослушников крупные отряды, командование которыми было поручено Иванэ Мхаргрдзели.
Мхаргрдзели поступил хитро: он не пошел прямо на повстанцев, засевших в неприступных теснинах, а обошел их с тыла, поднявшись на вершину Хади, возвышавшуюся над пховскими и дидойскими горами.
Все лето царские войска совершали набеги на горские селения: сжигали и опустошали дома, безжалостно истребляли жителей. Силы были неравны, и наконец упорство повстанцев было сломлено. Горцы, зажатые со всех сторон, выдали атабеку заложников, обещали повиноваться, хранить верность престолу, платить подати и исполнять все повинности.
Самым важным заложником был Чалхия.
Атабек готовил суровую кару вдохновителю и вождю повстанцев. Однако снисходительность Тамар и заступничество царевича спасли его от казни. Тем более что, находясь в темнице, Чалхия выразил желание постричься в монахи. Пострижение состоялось в монастыре Джручи.
Но не долго удержался Чалхия в слугах Христовых. Не по вкусу пришлась ему монастырская жизнь. Он бежал в горы. Пховцы с радостью и великими почестями приняли «змеееда», не покидавшего их ни в горе, ни в радости, и возвели его в хевисбери Лашарской святыни. Теперь, когда горцы верно служили трону и держались в повиновении, судьба постриженного в монахи и, как все думали, окончательно сокрушенного Чалхии никого не трогала.
Никто не вспоминал о нем до тех пор, пока Тамар была здорова и благополучно управляла царством. Но шло время, и неведомый недуг поразил царицу. Знаменитые лекари Востока и Запада были приглашены в столицу для излечения Тамар. Из разных стран доставлялись всевозможные снадобья и лекарства. Но все было тщетно. Государыня угасала.
Тогда ее приближенные и члены царской семьи, а в первую очередь царевич Лаша, вспомнили о Чалхии Пховце, придворном лекаре, постриженном в монахи.
Мхаргрдзели не желал допускать во дворец «колдуна» и бывшего главаря бунтовщиков, но, когда последняя надежда на спасение царицы была потеряна и оставалось только служить молебны, атабек не мог более препятствовать воле царевича.
Сам Георгий Лаша в сопровождении Шалвы Ахалцихели и Турмана Торели поехал в горы за Лашарским хевисбери.
Нелегко было Чалхии идти во дворец, но, видя горе воспитанника, он без колебаний последовал за ним.
Едва вступив в опочивальню царицы, Чалхия понял, что его искусство бессильно. Он опоздал, Тамар находилась уже во власти смерти. Бывший главарь повстанцев пал на колени перед ее ложем и попросил прощения.
– Да простит тебя бог! – прошептала Тамар. Она хотела перекрестить повергнутого ниц Пховца, но рука ее, бледная, словно воск, безжизненно упала на постель.
Тамар дала знак приблизиться детям – Лаше, с трудом удерживавшему слезы, и заплаканной Русудан.
Ошеломленный Чалхия, едва держась на ногах, вышел из покоев царицы.
Тамар окружили вельможи. Слабеющим голосом продиктовала она завещание, причастилась и опочила вечным сном.
Как только жизнь царицы оборвалась, Чалхия покинул дворец, не дожидаясь погребения.
– Спишь, Чалхия? – нарушил молчание Ахалцихели.
– Не до сна мне. Думы одолели.
– О чем же твои думы, Пховец?
– Я сегодня гадал на песке и по звездам: тревожные времена ждут страну нашу.
– Что ж, царь наш любит беспокойную жизнь.
– Тогда отчего же не стремится он к бранной славе и войнам?
– Он-то стремится, да власти у него маловато.
– Это как же?
– А так. Ты, брат, давно в Тбилиси не был, не знаешь, что происходит. Иванэ Мхаргрдзели еще при жизни Тамар достались и должность амирспасалара, и звание атабека. У наследника не осталось почти никакой власти. Он и хотел бы действовать, но не может самолично объявить войну и управлять государством. Иванэ же будет воевать только тогда, когда это прославит его имя. При деятельном царе он будет бездеятелен, ибо успех царя ничего ему не принесет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44