Площадь ликующе загудела.
– Долгих дней царице Русудан!
– Да здравствует царица, да здравствует Грузия!
– Умрем за родную столицу!
Кричали, подбрасывали шапки, потрясали кулаками и саблями.
Мамуку тоже захватила волна возбуждения. Он тоже кричал и грозил кому-то кулаком, как пьяный, бегал по площади и кричал, кричал. Толпа понесла его в дальний угол площади, где раздавали оружие. В толпе было много армян. Мамука не удивился этому. Тбилисские армяне почти ничем уж не отличались от грузин, по крайней мере в любви к столице. Но зато кузнецу не понравилось, что тбилисские персы все столпились впереди и старались получить оружие даже раньше грузин. Они хватали сабли, щиты, стрелы, луки, громко клялись в верности Грузии и еще громче проклинали врага.
Получив оружие и узнав о месте сбора войска, Мамука заторопился к Цаго.
Накануне был пир, и Ваче изрядно выпил. Голова после вчерашнего бражничанья слегка гудела. Ваче лежал на постели, а дочка, очаровательная девочка по имени Цаго, ползала по отцу, щебетала и все старалась ухватиться ручонками за усы. Лела прибирала дом, напевая песенку.
В дверь громко, нетерпеливо застучали. Лела махнула Ваче рукой, чтобы тот накрылся одеялом, а сама побежала к дверям. Но Ваче не стал накрываться, он встал и быстро надел халат. Дверь отворилась, и в дом ворвался взволнованный, запыхавшийся Гочи.
– Извини, что пришел не вовремя, но я пришел не сам, меня привели плохие вести. – Голос у него осекся. – Мы погибли, Ваче, враги уничтожили нашу армию.
– Какую армию, о чем ты говоришь?
– Позавчера у Гарниси было большое сражение, наши войска развеяны и почти полностью истреблены.
– Но этого не может быть.
– Я тоже так думал. Но уже прискакали первые очевидцы, первые беглецы с поля боя.
– А как же Торели? – неожиданно для себя выпалил Ваче и чуть не прикусил губу.
– Торели и братья Ахалцихели находились в авангарде войск и погибли первыми.
У Ваче захватило дыхание. Сколько раз он мечтал, чтобы случилось такое, чтобы Торели убрался с его пути. Но сейчас, узнав о гибели своего счастливого соперника, Ваче услышал в себе не радость, но боль и горе.
– Джелал-эд-Дин со дня на день будет здесь. Пока царица соберет новую армию, город от врага будем защищать мы – жители Тбилиси. Все вооружаются и готовятся к сражению.
Ваче сорвал со стены щит и саблю своего учителя Деметре.
– Сразу надевай кольчугу и латы, может быть, не будет времени еще раз зайти домой.
Гочи наклонился к девочке. Маленькая Цаго ухватилась обеими руками за волосы знакомого ей дяди Гочи, и лицо зодчего, измененное горем и болью, разгладилось и успокоилось. Гочи улыбнулся.
Ваче тем временем облачился в кольчугу, перепоясался мечом и опять неожиданно для себя спросил:
– Но знает ли Цаго о гибели своего мужа?
– Зайдем и узнаем.
– Если враг подходит к столице, нужно успеть вывезти семьи. Место ли на войне Леле и ребенку.
– Городские ворота закрыты наглухо. Но что-нибудь придумаем, я помогу.
Ваче поцеловался с женой, обнял девочку, и мужчины вышли.
Не сговариваясь, пошли к дому Торели. Еще издали заметили: на дворе полно народу. Слышится плач, скорбные голоса. У Ваче ноги подкосились, он попросил своего друга:
– Ты сходи, узнай, а я тебя подожду.
Гочи начал пробираться сквозь толпу к дверям дома, а Ваче присел на камень около широких, теперь раскрытых ворот.
Все, кто собрался здесь, пришли, по обычаю, выразить соболезнование семье погибшего человека. Они стояли кружками, переговариваясь между собой, и Ваче был слышен их разговор.
– Пятьсот тысяч было у хорезмийского хана.
– Преувеличивают. Более сведущие люди говорят, что было не больше четырехсот.
– Хотя бы и четыреста. Разве мало? Наших было в десять раз меньше. Конечно, их осилили. Разве могло быть иначе.
Ваче прислушался к другому кружку.
– Какая женщина овдовела!
– Как она будет жить? Много ли мог оставить ей поэт? А ведь нужно растить ребенка!
– Горевать нужно о том, кто умер. Что горевать о живой? Хозяин найдется. Такая красавица не останется без присмотра и утешения. Она еще молода и лучше многих и многих незамужних. Помяните мое слово, если вскорости она снова не пойдет под венец. И, вероятно, ей будет лучше, чем за поэтом.
Лицо Ваче пылало. Сердце рвалось из груди. Неизвестно, как бы он повел себя в следующую минуту, но тут вернулся Мухасдзе.
– Знает? – только и спросил у него Ваче.
– Да. Один из беглецов, не зная, что она жена Торели, брякнул, что никто из авангарда не уцелел.
– А потом?
– Потом она упала в обморок. Потом распустила волосы и расцарапала себе все лицо.
– Очень заметно на лице? – вырвалось у Ваче. Тотчас же ему стало стыдно собственной глупости.
– Все лицо в глубоких царапинах и в крови. Плакать она не может, только кричит. – Гочи и сам едва не расплакался.
– Чем же ей помочь?
– Никто и ничем ей не поможет. Главный помощник в этом деле – время. Ты-то почему не зашел? Сказал бы какое-нибудь слово, ободрил.
– Не могу, – только и выговорил Ваче.
Если бы после Гарнисской битвы Джелал-эд-Дин со своим войском двинулся на Тбилиси, он взял бы столицу Грузии без боя. Но султан не знал, что у Грузии совсем нет больше войск и что столица не защищена. Он верил в могущество Грузии и считал взятие Тбилиси делом очень трудным даже после тщательных приготовлений.
После Гарнисской битвы он послал в глубь Грузии только часть войска под командованием своего брата Киас-эд-Дина. С братом он послал эмиров, мало отличившихся в Гарнисском бою, дабы они рвением и жестокостью искупили свою вину.
Сам султан с основной частью войска временно повернул к Тавризу. Дело в том, что еще до Гарнисской битвы Джелал-эд-Дин узнал о большой неприятности. Правитель города Тавриза, один из влиятельнейших людей в Адарбадагане, Эт-Торгай устроил заговор против султана. Целью заговора было изгнание Джелал-эд-Дина и передача Тавриза вновь атабеку Узбегу. Заговорщики уговорили Узбега выступить против султана, находившегося в походе на Грузию. Они надеялись, что султан не сможет бороться сразу с двумя противниками и покинет Адарбадаган.
Все это Джелал-эд-Дин знал еще до Гарнисской битвы. Но никому не выдал тайны. Действовал, как будто ничего не произошло. После победы он мог позволить себе разобраться в делах в Тавризе. Он даже счел наказание заговорщиков более неотложным делом, чем взятие и разгром Тбилиси. Но тем самым он дал возможность грузинам прийти в себя.
Царские гонцы всполошили всю Грузию. Со всех сторон потянулись в Тбилиси отряды воинов. Правда, это были наспех сколоченные отряды, но все же приход каждого отряда прибавлял воодушевления и бодрости защитникам города. Первым вошел в столицу двухтысячный отряд месхов под предводительством братьев Джакели.
Добрались до Тбилиси и военачальники, уцелевшие под Гарниси. Они постепенно пришли в себя, возглавили новобранцев и даже выступили навстречу Киас-эд-Дину. Во время этой же передышки царские послы начали переговоры с визирем Джелал-эд-Дина о выкупе пленных грузин, в особенности вельмож и военачальников.
Визирь Джелал-эд-Дина, алчный, как, вероятно, все восточные визири, передал через посланников длинный список грузин, плененных в тот черный для Грузии день. Против каждого имени стояла выкупная цена.
Проставляя эти цены, визирь не скупился на цифры. Огромным количеством золота, которое надеялся получить, он не только заслужил бы милость Джелал-эд-Дина, но и набил бы свои карманы.
Правители Грузни изучили списки. Выкуп Шалвы Ахалцихели и еще нескольких вельмож поручили государственной казне. Выкуп остальных предоставили родным и близким.
Узнав о том, что муж ее не убит и даже не ранен, а всего лишь в плену, Цаго возрадовалась великой радостью. Радость ее сейчас была острее, чем когда она была вместе с Торели.
Она сняла траур, разоделась, как невеста, похорошела. Она уж представляла себе Турмана возле себя, и все его ласки, и все игры с ним, она прыгала от радости, как ребенок, только не хлопала в ладоши. Но постепенно до нее дошло истинное положение вещей: выкупить мужа было не на что.
В списках визиря против имени Торели стояло – тридцать тысяч золотом. Раздобыть столько золота было бы трудно не только бедной семье поэта, но и богатым вельможам и даже крупным купцам. Озабоченная Цаго тотчас обратилась к брату, златокузнецу Мамуке.
– Совсем ничего нет в дому? – спросил Мамука, хотя знал заранее, что у беззаботного поэта ничего не припасено на черный день.
– Обручальное кольцо да еще вот серьги, подарок Турмана.
– А! Очень уж мало!
– Продадим дом. Если Турман не вернется, он мне не нужен, а если вернется, построим новый.
– Кто его купит! Столица ждет нашествия хорезмийцев. Не такие дома бросают теперь на произвол судьбы.
– Что же мне делать? – простонала Цаго, глядя на брата с мольбой.
– Все, что у меня есть, – твое. Но этого мало. Надо сообщить Павлиа, друзьям Торели. – Мамука вышел в другую комнату и принес оттуда свою кубышку – старинный резной ларец. Он открыл свою сокровищницу и высыпал золото на стол. Здесь было все, что он накопил за долгую жизнь, полную труда и бережливости. Он берег деньги для женитьбы и для нового дома. Раньше, пока не была устроена Цаго, он все откладывал этот шаг. Нужно было содержать семью, оставшуюся без отца. Но когда Цаго вышла замуж, притом так счастливо, Мамука все чаще думал о том, что пора устраивать свой очаг. На Гарнисском поле, вместе с грузинским войском, погибла и эта мечта Мамуки. Мог ли он думать о себе, если его родная сестра в таком горе, а зять в плену.
Цаго, увидев кучу золота, просияла, упала на колени перед братом, припала к нему плача.
– Какой ты добрый, мой брат, неужели отдашь все это золото, и тебе не жалко?
– Ведь этого мало.
– Как, эта куча золота мала, нужно больше?
– Гораздо больше, глупенькая моя сестра.
– Значит, Турман погиб!
За эти дни Цаго столько уж раз кидалась от отчаяния к радости, от радости снова к отчаянию.
– Попросим у Павлиа, будем собирать.
На другой день пришел к Цаго Гочи Мухасдзе. Он вывернул перед ней кошелек и извинился, что нет больше.
– Как я могу взять у тебя это золото, если нет надежды его вернуть?
– Не об этом речь. Для Турмана не жалко не только золота, если бы подвернулся дьявол, заложил бы и душу. Беда в том, что негде взять. Но есть надежда: вернулся Аваг, сын Иванэ Мхаргрдзели. Он любит Турмана и, я думаю, не пожалеет денег. Кроме того, есть у меня хороший друг, художник… Да он ведь из ваших краев. Я говорю о Ваче Грдзелидзе.
– Ваче!..
– Ну да, наверное, у него есть деньги. Правда, он Турмана не знал так близко, но мне он друг и ни за что не откажет.
Вскоре Павлиа прислал с монахом свою долю. Он тоже вывернул кошелок наизнанку, не оставил себе даже на черный день. Он писал: "Поручаю богу судьбу твоего мужа, а моего зятя Турмана. Меня же пусть бог простит, что не могу быть около любимой сестры в столь тяжелый для нас час".
Покупателей на дом и правда не оказалось. Люди побогаче бежали из Тбилиси, бросая собственные дома. К тому же, по поручению царицы, уехал куда-то Гочи Мухасдзе. Со дня на день должны были отправиться к визирю Джелал-эд-Дина послы с выкупным грузинским золотом. А у Цаго не было и половины того, что нужно.
Помощи ждать было неоткуда. Цаго день и ночь ломала голову и не знала, что предпринять. Правда, у нее из головы не выходила фраза, брошенная Гочи Мухасдзе насчет Ваче. Что из того, что он не близок с Торели. С Цаго-то они друзья детства. Как жаль, что они не виделись с тех пор, как расстались в Ахалдабе. Все его хвалят, и сам Турман не раз восторженно отзывался об искусстве Ваче. Цаго мучила совесть: ни разу не пригласила к себе друга детства и юности. Ни разу не попыталась она взглянуть на живопись Ваче, о которой все говорят. И стар и мал знают имя живописца Ваче Грдзелидзе. Царица Русудан щедро наградила его за роспись дворца (потому-то и должны быть у Ваче деньги), и только Цаго, подруга юности, не удосужилась побывать в расписанных им палатах.
Получается очень нехорошо. Пока все было благополучно, Ваче был не нужен. А когда обрушилось несчастье, приходится идти к нему за помощью, да еще за какой!
В другое время самолюбивая Цаго ни за что не пошла бы к Ваче, а теперь ей было не до самолюбия. Жизнь Торели висела на волоске. Все равно у кого-нибудь нужно просить денег, так не лучше ли у земляка, у сверстника, чем у вовсе чужого, незнакомого человека.
Ободренная этими мыслями, Цаго пришла в дом Ваче. Увидев ее на пороге своего дома, Ваче побледнел и как будто даже онемел, потому что надо бы пригласить в дом словом или хотя бы жестом, но Ваче стоял, молчал и не двигался.
Цаго сама поздоровалась с Ваче, прошла в комнаты, познакомилась с Лелой, приласкала девочку. Она окинула взглядом внутренние комнаты, и было видно, что они ей понравились.
– Вот как хорошо, оказывается, ты живешь.
Лела глаз не могла оторвать от гостьи. Она даже не думала, что женщина может быть настолько красива и обворожительна. Взглядывала Лела и на своего покрасневшего, вконец растерявшегося мужа. Она и сама терялась, глядя на эту незнакомку, вместе с которой – она чувствовала – в дом вошла какая-то тайна, но все же гостеприимно предложила гостье стул. Впрочем, едва гостья присела, как хозяйка подхватила ребеночка и выбежала из комнаты. Ваче и Цаго остались одни.
– Ну, садись, Ваче. Ты не сердишься, что я пришла к тебе в гости?
Цаго улыбалась, улыбался и Ваче, усевшись против нее.
– Ты уж слышал, наверное, о несчастье, свалившемся на меня.
– Слышал и очень беспокоюсь о Торели.
– Хорезмийцы требуют слишком большой выкуп, наверное, знаешь.
– Нет, о выкупе никто мне не говорил.
Цаго начала рассказывать по порядку: как она горевала о потере мужа, как обрадовалась, узнав, что он жив. Плавно лился ее рассказ. Но, дойдя до главного места, Цаго все же запнулась. Она покраснела, язык ее начал заплетаться, униженная гордыня ее заставила выдумать почти что небылицы.
– У Турмана денег много, – говорила она, – но все в долгах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56