Придя в себя после кесарева, я через каждые десять минут спрашивала, родила ли я Севочку, какой рост, вес, целы ли руки-ноги, тут же засыпала, забывая, просыпалась и выпытывала снова, врач смеялся и говорил: «Сейчас опять забудешь, спи», — но я все спрашивала и спрашивала до тех пор, пока на следующие сутки мне не принесли крохотный комочек, который я узнала бы из охапки таких же драгоценных личинок, которых разносят добрые феи по палатам. Это было МОЕ! Это была точная копия моего мужа Саши — овал лица, глаза, подбородок, губки. Дрожа задыхаясь от волнения, взяла невесомый сверточек а руки и сказав: «Здравствуй, сын мой», омыла лицо его слезами, которые градом покатились из моих глаз, и осыпала поцелуями. А он спал и просыпаться не хотел, а я все мечтала увидеть его глаза, пришла сестра, потрепала его за нос и подбородок, он завозился, зачмокал и открыл их голубые, а я все хотела, чтоб на меня был похож!.. Приложила его к груди, да как-то неловко, неумело, медсестра подивилась этому — ведь тридцать семь, я уже в годах — подсунула мне его под мышку, и я почувствовала, как опадает напряжение в мышцах и живительная влага орошает крохотный ротик, захвативший грудь, и такое умиротворение и нега разлилась по всему телу, такое блаженство переполнило все мое существо, что силы покинули меня, кроме силы в руках, прижавших к сердцу сокровище, и слезы текли непрерывно, и не было сил отвести взгляда от личика — Господи, Боже мой, кровь моя, плоть моя, счастье мое, любовь моя, цветочек мой, ангел светозарный…
С самого первого дня он не был похож на остальных младенцев — ни красным, ни сморщенным его личико не было, все удивлялись и бегали на него смотреть, когда их собирали на каталку, — сытеньких и спящих, красненьких и сморщенных, курносеньких — мой сын лежал среди них с лицом серьезного человека, глядел сытыми глазами в окошко, не морщил лобика и носика, а думал о том, как все-таки прекрасна эта неведомая штука под названием Жизнь…
В четыре месяца мы с ним дуэтом запели «После дождичка небеса просторны», служившей ему колыбельной, к шести месяцам он дул на «паука» на потолке, играл на дудочке и просто свистел, в семь-восемь месяцев узнавал лампочку, торшер, шкаф, кроватку, все игрушки, к десяти месяцам различал на открытках кенгуру, собачек, белочек и прочую живность, а когда ровно в десять месяцев мы пришли на прием к невропатологу и он с порога показал пальцем на портрет за спиной врача и сказал: «О! о!» — она прошептала: «Он что, его узнает?!» — и чуть не потеряла дар речи… И многое, многое знает и все понимает.
А в первый свой день рождения 2 марта 1990 года он проснулся в кроватке, я услышала, но делала вид, что сплю, а он все заглядывал мне в лицо, а когда я открыла глаза, поднялся, заулыбался, я подошла, он протянул ручки, взяла его на руки, сердце мое забилось, он начал гладить меня по лицу, тихонечко повторять — мама, мама, обнимет за шею, прильнет к щеке, целует, отстранится, заглянет в глаза — мама, мама, — опять прильнет, опять поцелует. Боже, я чуть с ума не сошла, такого сроду не бывало, невольно подумалось: неужели благодарит за подаренную ему жизнь? (Ведь ровно год назад в это время у меня отошли воды и меня готовили к операции…) И мы с ним лежали в обнимку на диване, и он все ластился, шептал, а я, конечно, заливалась слезами и смеялась и целовала, целовала эти крохотные пальчики, лобик, глазки, щечки, подбородочек, носик, животик, попочку, ножки, и все молилась и молилась Богу: Господи, спаси и сохрани!.. И за двадцать минут до 10.10 он сладко уснул, раскинувшись на моей руке, и все улыбался во сне, а я думала — а как бы он повел себя в 10.10, в то время, когда год назад родился? Господи, мистика или не мистика, но я верю, что он неспроста так вел себя, он что-то чувствовал!!!
Господи, мой Боже, спаси и сохрани — ведь я нередко молилась глядя на Рафаэлевскую Мадонну…
Из письма, присланного Автору через год после того, как сыграл свою жизненную роль восковой биоэнергетический аккумулятор, прописанный женщине тридцати семи лет, безмерно страдавшей от выкидышей

Расчет случаен и неверен, —
что обо мне мой предок знал,
когда почти подобен зверю,
в неолитической пещере
мою праматерь покрывал?
И я сама, что знаю дальше
о том, кто снова в свой черед
из недр моих, как семя в пашне,
в тысячелетье прорастет?

***
Бесплотная невидимая стая, —
свиваясь облаком вокруг любовных пар,
колдуют легкие, умело вызывая
и в теле трепеты и на ланитах жар.
А после сторожат в ночи зачатный час,
чтобы войти и воплотиться в нас.
Из женских стихов Марии Шкапской. (20-е гг. XX в.)

Если рождение детей есть свет, идущий от любви, то этот свет идет от большого огня. И в этом непрестанном огне, в котором горит все человечество и весь мир, вырабатываются, утончаются все силы человеческого духа и гения.
Из книги «Искусство и любовь», принадлежащей перу теософа Петра Успенского, ученика Георгия Гурджиева

У одной женщины было двенадцать сыновей и всех она назвала Викторами. Когда ее спросили, как она их различает, она ответила: «По отчеству».

Ты моих помыслах такая: Небесная голубизна — светла, ясна. В прозрачности глубоких красок неизъяснимой чистоты, с глазами голубых мечтаний остановилась ты, подняв дитя, чтобы оно могло взглянуть на уходящий к роще путь в лучащемся тумане. А на лице твоем Покой и Благодать — две спутницы твои и каждой женщины, которая готова страдать и ждать, когда дитя — ей, первой ей, произнесет свое вот-вот родившееся слово. Как не гордиться ей, одной из матерей, начальным зернышком огромной жизни, которому она дала родиться — как каждая на свете мать, что миру дарит детство, пренебрегая мукою своей.
Так солнце дарит миру на рассвете свой первый луч, младенца нового земного дня. И тот, кто может взвесить на руке песчинку, незаметную в песке, способен ощутить весь вес планеты. Так и мать, свое дитя подьемля, — всю Землю держит. И только потому ее святой позволено назвать. Так, в красках Рафаэля возникая, равно держа и Землю и зерно, ты в помыслах моих такая.
Эдуардас Межелайтис. Женщина (отрывок)

ЕГОР. Высвобождение. Наслаждение
У нас с Анастасией начался новый медовый месяц длиною в… не знаю, во сколько месяцев, а точнее, лет или десятилетий. Будто горный поток долго копил силы и прорвал наконец возникшую плотину и неудержимо хлынул вниз, снося на своем пути все преграды, смывая прочь накопившееся в русле наносы и заносы. А солнышка наверху, а запасов застывшей воды на вершине неисчислимо, так что не иссыхать потоку долго, очень долго!.. Этот образ неистощимого грохочущего водопада, когда-то давно поразившего мое воображение в горах, где мы были с Дарьей, вставал из Небытия при каждой нашей нынешней встрече с Анастасией.
У нас началась не только новая любовная жизнь, как будто под излучением света и тепла жаркого расколдованного солнца, но новая жизнь вообще. Новая особенно для меня, потому что я исподволь действительно переставал быть только придатком, функциональным рычагом своей работы. Дело постепенно превращалось в одну из важнейших сторон жизни вместо того, чтоб быть ее единственным смыслом, а смыслом и целью жизни мы поставили строительство самой жизни — полнокровной, по возможности всесторонней, разнообразной, совместной, счастливой.
Это был непростой, может быть, самый крутой поворот из всех, что я испытал на своем уже столь долгом пути.
Увидеть радость в общении и веселой возне с женой и детьми, а не помеху для прочтения тех срочных деловых бумаг, что я взял домой из конторы — это было непросто при инерции наката в десятки лет! Найти возможности для прочтения сложной художественной книги, которая с таким трудом пробивалась через мои заржавевшие мозги, но все же завертела маховики, не связанные вплотную с картографией, — это было как пройти через хирургическую операцию. Но после этой операции, что-то странное случилось с моим мышлением, как будто короста во многих местах обвалилась с него, будто темные шоры сняли с глаз, и я стал видеть мир и ярче, и шире, и острее…
Ощутить, что поход на рынок — это не только помеха работе и досадная трата времени, но и помощь любимой женщине, но и освоение каких-то любопытных, неведомых или забытых сторон реального мира, но и достойное строительство доброй реальной жизни: само собой, это было коренное изменение мышления, переориентация в пространстве.
Конечно, самое главное здесь было так перестроить отношения на работе, чтобы дело не пострадало: это нужно было не только для ублажения собственного самолюбия (из грязи да в князи), но и по фундаментальной причине — для проживания семейства в добром достатке, это было моим элементарным долгом кормильца и заботника. Надо сказать, что здесь мне весьма помогли наводки Автора по переустройству судьбы, которые он не только изложил мне, но и по которым провел со мной ряд, так сказать, семинарских занятий. Суть этого переустройства заключалась для начала в беспощадном анализе системы сложившихся в моей деловой жизни отношений, и оказалось, что добрую половину дел я выполнял вместо своих сотрудников, точнее за тех из них, кто работал медленно или с большой долей необязательности: у меня не хватало терпения дождаться необходимого результата и я брался за дело сам. Как следствие, одни откровенно начинали на мне паразитировать, у других я своим вмешательством отбивал стремление к инициативной работе: к чему стараться, если шеф все равно все сделает сам?.. Сначала по привычке тотчас реагировать на ситуацию, я хотел было рубануть саблей по сложившемуся узлу, да вовремя вспомнил, что дуги гнут с терпеньем и не вдруг. Какие претензии можно предъявлять к людям, если у них нет точных должностных инструкций? Я не стал сам составлять эти инструкции, я попросил каждого составить их для себя. Любопытная получилась картина: большинство из моих служащих составили их с превышением того круга обязательств, который они выполняли! И лишь одна фифа, из недавно принятых намаракала несколько невнятных строк, которые будучи зачитаны вслух на планерке у одних вызвали громовой смех («Ну, нет на тебя Жванецкого!»), у других брезгливые реплики.
Зачитал свою должностную инструкцию и я: ясно стало, что выработка стратегии, представительство в наиболее ответственных случаях и контроль за выполнением принятых решений — вот мое дело, а не бесконечная суета вокруг разнокалиберных дел, не подмена замов, не текучка. О, сколько времени высвободилось для действительно серьезной работы!..
Интересно, что после этой тарификации спокойно и без катаклизмов и в общем-то быстро был перетрясен штатный состав: сами по себе, без нажима ушли те, кому не понутру пришлись перемены, выдвинулись вперед и стали работать за двоих те, кому я прежде невольно связывал руки. Особенно выросла как человек и профессионал-диспетчер Наталья Ильинична, секретарша. Ее компьютерный стиль мышления нашел гораздо более рациональное, чем у меня, распределение моих визитов и приемов, звонков и совещаний. Иерархия, четкая структура, и как следствие — более дружная, я сказал бы, стремительная работа всей фирмы и бездна выявившегося времени у меня самого. Это не было подобием иерархии на военной службе, ибо здесь каждому можно было высказать в мой адрес свои разумные пожелания — в отличие от привычной для меня в армии, где приказ командира — закон для подчиненного. Но та сила, что заложена в четкой структуре, отличающейся от размазанной аморфной массы раскованной инициативой и четкой ответственностью каждого на своем уровне, уверенно соединила в мощный единый вектор усилия всех работников. Вроде бы не сделано было ничего особенного, а поди ж ты!..
Эта структурная перестройка, которая, ясно, имела прямое и самое непосредственное отношение к моей семейной жизни, принесла и еще одно последствие, косвенное, но, может быть не менее важное, чем высвобождение бездны времени для личной, не производственной жизни. Я имею в виду освобождение от тяжкой болезни конца XX века, именуемой «информационный синдром». Суть ее — в надрыве психики из-за необходимости одновременного решения в короткое время большого числа разных ответственных задач. Когда проделали опыт вроде павловского с собаками разного типа нервной системы, то получили такие результаты: собаки сильного типа, которые стремились отреагировать на большое число одновременно разнонаправленных сигналов, старательно вращались до тех пор, пока у них не наступал крутой нервный срыв. Собаки слабого типа нервной системы поступали и вовсе по-простому: вскоре сворачивались клубком и засыпали, а что касается всех этих задач, то гори они ясным пламенем… Поскольку я принадлежу явно к сильному собачьему типу и в клубок не сворачивался, то очевидно, что быстро надвигался и стоял уже вплотную совершенно предвидимый срыв, а точнее — обширный инфаркт. Освобождение, извлечение от тяжкой стадии информационного синдрома заключалось не только в однозначном разрешении трагической ситуации «Настя-Аля», но и в том, что с плеч моих осыпался напрочь целый сноп задач и задачек, казалось бы, обязательных именно для меня, а на деле предназначенных для моих сподвижников и помощников. Таким образом, дело заключалось не столько даже в высвобождении времени, сколько в высвобождении психики из-под бремени, угнетающего ее множества задач, требующих одновременного решения.
В этом изменении и уточнении приоритетов, как я сказал, теоретические и практические наводки дал мне Автор, с которым мы с Настей по-доброму сблизились после моего знакомства с его «Тремя китами здоровья». Исповедуемая им теория и практика пересоздания судьбы (и личности) в сторону, которая необычно и столь счастливо повернула направление моей жизни, отнюдь не сводится к организационной перестройке. Не мое дело однако рассказывать во всем объеме о том, что поведал он мне, особенно в плане личного воздействия человека не столько на свое сознание, сколько на собственное подсознание и, больше того, в плане выхода за конструктивной помощью в космические «инстанции».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53