Скидки, аккуратно доставили
!
Я восхищался ею как человеком и женщиной, я наслаждался ею вволю и выше всех доступных возможностей как любовницей. И я уже твердо знал, что пора возвращаться к Анастасии, ибо чувствовал, физически ощущал: чем выше поднимается радость Алевтины, тем одновременно все ниже падает уровень жизнеспособности Анастасии. Буквально считанные сантиметры отделяют ее от невозвратной черноты, и если это случится — не будет мне самому ни спасения, ни покоя во веки веков! Все, что мог отдать Алевтине, я ей отдал, она узнала счастье любить и быть любимой. Дальше цена ее радости становилась ценой жизни другой женщины. Пора было прощаться, но как — этого я не знал, потому что это значило для меня рвануть свою душу с невыносимой болью.
Почему, почему нельзя жить с ними обеими? Я когда-то задавал осторожный вопрос Анастасии, могла бы она представить себе полигамный брак? Неожиданно легко она ответила, что да, конечно, она могла бы жить в мире и согласии еще с какой-либо близкой мне женщиной, но при одном условии: если бы так было принято у нас всюду, если бы это было повсеместной нормой. А потому, милый ты мой, не мечтай о таких вещах и не нацеливайся на сторону. Ты — мой навеки, никому я тебя не отдам, а если отдам, то вместе со своим последним дыханием. Отдам и тут же умру!.. — такой вот был веселый разговор, когда я уже маялся неожиданным чувством к Алевтине.
Алевтина со своей дьявольской интуицией несомненно чувствовала что-то. Во время нашего очередного знойного, беспредельного в своем наслаждении свидания, она спросила меня: — Ты рад, что я у тебя есть?
Никогда я не лгал ей, и как мне было сказать, что это «есть» для меня становится уже горем, приближается к трагедии. Я промолчал, и она сразу это ухватила. Сильно пластаясь своей атласно мягкой грудью о мою волосатую, тесно прижавшись к моему бедру лобком, она спросила:
— Ты знаешь, что в Ливии разрешено многоженство, но при одном условии: если каждая жена имеет свой собственный дом? Господин время от времени навещает каждую из семей, а жены чаще всего дружат, как сестры, и ходят друг к другу в гости. Ты хотел бы так?
— Поехали в Ливию! — согласился я. — Почему ты со мной никогда не говоришь об Анастасии? — Потому что она умирает. Алевтина обмякла и долго молчала. — Она тебе об этом говорила? — Нет, я сам знаю. Она отвернулась от меня и замерла. Потом плечи ее начали вздрагивать. Я молча прижался к ней, приобнял. — Ну почему, почему, — по-бабьи, навзрыд плача, промолвила она, в какой-то Ливии можно, а у нас нельзя? — Не дозрели. — А когда? Когда дозреем?! — Не знаю. — Но ведь людям всюду должно быть хорошо! — Анастасия не согласится на такую жизнь. — Ты будешь ко мне приходить? — после долгой паузы, помертвевшим голосом спросила она. Я промолчал. Больше ничего не было сказано. Это была прощальная ночь. Под утро, когда Алевтина бездыханно спала, я встал, оделся, поцеловал ее недвижную руку и ушел к себе. Там меня ждала телеграмма от Насти и детей.
Алевтина на работу не явилась. Она позвонила по телефону и глухим голосом попросила разрешения не являться в контору, так как у нее много дел, связанных с оформлением выезда. Я согласился с нею.
Вечер я потратил в магазинах на поиски подарков. Ночь спал плохо.
Утром перед работой я с чемоданом пришел к своей Насте и детям — и внутренне ужаснулся тому, что сделали с нею эти недели, и порадовался, что время еще не упущено.
Настя никогда не спрашивала, как я жил без нее, и я никогда об этом с нею не говорил. Мое дело было спасти ее, свою любимую, свою жену богоданную. При любых наветах я отрицал бы все, как партизан на допросе, но, к счастью, никогда не было повода для этой лжи. Действительность, как многотонный бульдозер, стальными траками с лязгом прокатилась по нашим душам, но мы выжили и сохранили себя друг для друга.
Когда назавтра я пришел на работу, заведующая кадрами сообщила мне, что Алевтина по телефону попросила ее прийти пораньше, чтобы оформить документы — ввиду открывшейся возможности срочно вылететь в длительную командировку за рубеж, забрала бумаги, попрощалась и отбыла в командировку. Я согласно кивнул головой и попросил оформить соответствующий приказ. В папке «К докладу» я увидел запечатанный пакет, и в сердце снова вошла длинная, забытая было игла. Я вскрыл письмо. На листке чернело несколько слов, набросанных неровными буквами: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу. (Это цитата)».
РАЗМЫШЛЯЕТ ВСЛУХ НИНА ТЕРЕНТЬЕВНА
ПОЧЕМУ ТВЕРДЫЙ, БУДТО ЛИШЬ С ГРЯДКИ ОГУРЕЦ ПОЛЕЗНЕЙ, ЧЕМ ВАРЕНАЯ ЛАПША
Эпиграфы к главе
Огуречик, огуречик, Не ходи на тот конечик, Там мышка живет, Тебе кончик отгрызет!
Детская дразнилка
Проснулась жена посреди ночи да как закричит: — Мужика! Мужика мне! Муж от ее крика тоже проснулся и уговаривает: — Тише, милая, тише! Где же я тебе мужика в три часа ночи достану?..
— Что же ты? — сказала она. — Разве поцелуи мои так противны? Или мужество твое ослабло от поста? Или, может быть, подмышки мои пахнут потом?..
Краска стыда залила мне лицо, и даже остатка сил я лишился; все тело у меня размякло, и я пробормотал:
— Царица моя, будь добра, не добивай несчастного…
— Поверь мне, братец: я сам не считаю, не чувствую себя мужчиной. Похоронена часть моего тела, некогда уподоблявшая меня Ахиллу…
«Киркея — Полиэну — привет.
Говорю тебе, юноша, бойся паралича. Ни разу не встречала я столь опасного больного. Ей-богу, ты уже полумертв!.. Но все равно: хотя ты и нанес мне тяжкое оскорбление, я не откажу страдальцу в лекарстве. Будь здоров, если можешь».
Убедившись, что я прочел все эти издевательства, Хрисида сказала мне: Это может случиться со всяким, особенно в нашем городе, где женщины способны и луну с неба. свести… Ведь и от этого можно вылечиться. Ответь только поласковей моей госпоже и искренностью чувства постарайся вернуть ее расположение. Ведь, по правде сказать, с той поры, как ты оскорбил ее, она вне себя.
«Полиэн — Киркее — привет.
…Захочешь моей смерти, я приду с собственным клинком; если удовольствуешься бичеванием — я голым прибегу к повелительнице. Не забывай только, что не я пред тобой провинился, а мое орудие. Готовый к бою, я оказался без меча. Не знаю, кто мне его испортил. Может быть, душевный порыв опередил медлительное тело. Может быть, желая слишком многого, я растратил страсть на проволочки…»
Бодрый духом и телом, поднялся я на следующий день и отправился в ту же платановую рощу, хотя и побаивался этого злосчастного места… Хрисида появилась, ведя за собою какую-то старушку.
— Ну-с, праведник, уж не начинаешь ли ты браться за ум?
Тут старуха вытащила из-за пазухи скрученный из разноцветных ниток шнурок и обвязала им мою шею. Затем плюнула, смешала плевок свой с пылью и, взяв получившейся грязи на средний палец, несмотря на мое сопротивление, мазнула меня по лбу.
Произнеся это заклинание, она велела мне плюнуть три раза и трижды бросить себе за пазуху камешки, которые уже были заранее заворожены и завернуты в кусок пурпура; после этого она протянула руку, чтобы испытать мою мужскую силу. В одно мгновение мышцы подчинились приказанию… Старуха, не помня себя от восторга, воскликнула: — Смотри, моя Хрисида, смотри, какого зайца я подняла на чужую корысть!..
…Потрясенная явным оскорблением, матрона решила отомстить и кликнув спальников, приказала им бичевать меня. Потом, не довольствуясь столь тяжким наказанием, она_ созвала прях и всякую сволочь из домашней прислуги и велела им еще и оплевать меня. Я только заслонял руками глаза без единого слова мольбы, ибо Узнавал, что терплю по заслугам. Наконец, оплеванного и избитого, меня вытолкали за двери. Вышвырнули и Прокселену; Хрисиду высекли…
Улегшись в кровать, всю силу своего негодования я обратил против единственной причины всех моих несчастий:
Я трижды потряс грозную сталь, свой нож двуострый, Но… трижды ослаб, гибкий, как прут, мой стебель вялый… Трус сей, трепеща, стал холодней зимы суровой, Сам сморщился весь и убежал чуть ли не в чрево, Ну, просто никак не поднимал главы опальной…
Пока я таким образом изливал свое негодование, он на меня не глядел и уставился в землю, потупясь, и оставался, пока говорил я совсем недвижимым, стеблю склоненного мака иль иве плакучей подобен.
Из романа «Сатирикон» Петрония, римского аристократа времен Нерона
Наташа (снимая рубашку):
Смотри-ка, вот я обнажилась до конца и вот что получилось, сплошное продолжение лица, я вся как в бане. Вот по бокам видны как свечи мои коричневые плечи, пониже сытных две груди, соски сияют впереди, под ними живот пустынный, и вход в меня пушистый и не длинный и две значительных ноги, меж них не видно нам ни зги… И шевелился полумертвый червь, кругом ничто не пело, когда она показывала хитрое тело…
Наташа (надевая кофту):
Гляди, идиот, гляди на окончание моей груди. Они исчезают, они уходят, они уплывают, потрогай их дурак. Сейчас для них наступит долгий сон. Я превращаюсь в лиственницу.
Куприянов (надевая пиджак):
…Прощай дорогая лиственница Наташа. Восходит солнце мощное как свет. Я больше ничего не понимаю.
Он становится мал мала меньше и исчезает. Природа предается одинокому наслаждению.
Из пьесы обэриута Александра Введенского «Куприянов и Наташа» (1931 г.)
Я расскажу только суть. Для сведения: мужу пятьдесят четыре года, мне пятьдесят три с половиной, сыну тридцать один год, снохе — тридцать. Внук пошел в первый класс. Сын рос крепким, здоровым парнем, учился, в армии не служил. Но оказался не способным девушку сделать женщиной. Сломать целку. Это своей будущей жене. От волнения не получалось, от восхищения и преклонения перед нею. Сын стал нелюдимым, злым и стал выпивать, забросил учебу. С его девушкой у меня были хорошие отношения. Короче, девочка подробно мне рассказала все. Все, как было, и мне стало по-настоящему страшно. В деревне на этой почве повесился юноша после армии. Знаю доподлинно еще несколько случаев, когда парни — уже мужчины, не женятся по этой причине. Муж переживал еще сильнее меня. Пошли к сексопатологу, но это ни к чему не привело. Разыскала ряд книг, но книги — одно, а на практике часто другое. И состояние сына ухудшилось, член перестал подниматься даже при объятиях, а не только перед сношением. Девочка плакала, т. к. сын перестал с ней встречаться. Я бросилась к бабкам, пошла к одной, хорошо знакомой с детства женщине. Она и сказала: «А ты никуда не бегай, а лечи сама!» Как? Чем?.. «Ласками своими, стань ему на время женой!» Для меня этот совет был словно гром среди ясного неба. Есть от чего прийти в замешательство. Но мы обстоятельно все обговорили с ней. У нее, Оказывается, кое-какой опыт был. Все обговорили с мужем, и он уехал «на курорт». Уехал, чтобы не смущать и не мешать. Только я и сын _ Знаем, что нам стоило найти общий язык и прийти к согласию. И вот она — счастливейшая минута, моя и сына, и мы ее никогда не забудем… X… сына встал. Да, да, да — х…, х…, х..! Я не хочу никаких замен. Я смотрю в глаза сына, наполненные счастьем и радостью, и слышу его стон: «Мама, мамочка! Он же лопнет, треснет, мама!» Ах… действительно, как кол вересовый, твердый, длинный, толстый. Только женщина может оценить красоту его!!! Не лопнет, не треснет, родной мой, — мы ему не дадим. И было первое половое сношение, потом второе, третье. В эту ночь мы не сомкнули глаз. А днем я кричала в телефонную трубку и ревела, как белуга: «Милый, родной мой, он е… меня, е…, е..!» Через два дня сын пошел к девушке и пришел в слезах. Плакал как маленький мальчишка, не стесняясь. Пока шел к ней, рассказывал сын, х… всю дорогу стоял, она быстро разделась и легла. И вот как увидел всю ее божественную красоту, он стал обмякать и лег. Мы оба приняли ванну и легли в постель. Я нежно гладила сына, потом стала ласкать х…, и вновь сын е… меня всю ночь. И я поняла: надо, чтобы девушка так же спокойно, нежно приласкала бы его, чтобы не от него, а от нее шли ласки. Милая, она его искренне любила и любит. Она приняла мое предложение, и какое же было удивление сына, когда, придя с работы, он увидел нас обеих в легких летних халатиках. Этой ночью мы в постели были втроем. Этой ночью девочка убедилась в правоте слов своего возлюбленного: «С мамой у меня все получается», — убедилась, ибо увидела все своими глазами. Еще несколько часов, и спальня огласилась несильным криком: «Ой, больно!» Финал вы знаете — их сынишка пошел в первый класс.
У меня есть муж и любовник — мой сын, у мужа я, его жена, и любовница молодая сноха. Когда нам дарят со снохой ласки мужчины наши, то у нас «вырастают крылья», но они вырастают и ничуть не меньше, когда мы дарим друг другу ласки. Вот такая история приключилась со мной и моими близкими. Может быть, я нарушила все моральные устои, но зато я спасла сына, его любовь…
Из письма в газету «Двое» (№ 3 за 1992 г.)
…Но есть у меня проблема, с которой мне никак не удается справиться, которая отравила всю мою жизнь (и если б только мою, не было бы так больно) и которая, по всей вероятности, является одним из главных виновников моих тяжелых депрессий.
Собственно говоря, ради нее я и пишу к Вам. С первых дней супружеской жизни не заладились у нас интимные отношения с женой. «Тугой» темперамент у нее, быстрые эякуляции у меня — все заканчивалось раньше второго горба пика (если вспомнить Вашего двугорбого верблюда), жена не успевала получать удовлетворения. И не то, чтобы я был безграмотен в этих вопросах; прочитал, кажется, все, что печаталось у нас в стране об этом. Знал, что и как должен делать настоящий мужчина, когда он вступает с женщиной в определенные отношения и чьи интересы он должен ставить выше своих — иначе не страдал бы, а был бы счастлив по-животному в одиночку. Но, несмотря на мои старания, совместить горбы-пики удавалось нечасто. После первых пяти-шести лет супружеской жизни в наших отношениях возникла трещина, начались размолвки, жена не скрывала своего разочарования. Но я все же надеялся, что все образуется, ведь у нас все хорошо получалось, когда предпринималась повторная попытка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я восхищался ею как человеком и женщиной, я наслаждался ею вволю и выше всех доступных возможностей как любовницей. И я уже твердо знал, что пора возвращаться к Анастасии, ибо чувствовал, физически ощущал: чем выше поднимается радость Алевтины, тем одновременно все ниже падает уровень жизнеспособности Анастасии. Буквально считанные сантиметры отделяют ее от невозвратной черноты, и если это случится — не будет мне самому ни спасения, ни покоя во веки веков! Все, что мог отдать Алевтине, я ей отдал, она узнала счастье любить и быть любимой. Дальше цена ее радости становилась ценой жизни другой женщины. Пора было прощаться, но как — этого я не знал, потому что это значило для меня рвануть свою душу с невыносимой болью.
Почему, почему нельзя жить с ними обеими? Я когда-то задавал осторожный вопрос Анастасии, могла бы она представить себе полигамный брак? Неожиданно легко она ответила, что да, конечно, она могла бы жить в мире и согласии еще с какой-либо близкой мне женщиной, но при одном условии: если бы так было принято у нас всюду, если бы это было повсеместной нормой. А потому, милый ты мой, не мечтай о таких вещах и не нацеливайся на сторону. Ты — мой навеки, никому я тебя не отдам, а если отдам, то вместе со своим последним дыханием. Отдам и тут же умру!.. — такой вот был веселый разговор, когда я уже маялся неожиданным чувством к Алевтине.
Алевтина со своей дьявольской интуицией несомненно чувствовала что-то. Во время нашего очередного знойного, беспредельного в своем наслаждении свидания, она спросила меня: — Ты рад, что я у тебя есть?
Никогда я не лгал ей, и как мне было сказать, что это «есть» для меня становится уже горем, приближается к трагедии. Я промолчал, и она сразу это ухватила. Сильно пластаясь своей атласно мягкой грудью о мою волосатую, тесно прижавшись к моему бедру лобком, она спросила:
— Ты знаешь, что в Ливии разрешено многоженство, но при одном условии: если каждая жена имеет свой собственный дом? Господин время от времени навещает каждую из семей, а жены чаще всего дружат, как сестры, и ходят друг к другу в гости. Ты хотел бы так?
— Поехали в Ливию! — согласился я. — Почему ты со мной никогда не говоришь об Анастасии? — Потому что она умирает. Алевтина обмякла и долго молчала. — Она тебе об этом говорила? — Нет, я сам знаю. Она отвернулась от меня и замерла. Потом плечи ее начали вздрагивать. Я молча прижался к ней, приобнял. — Ну почему, почему, — по-бабьи, навзрыд плача, промолвила она, в какой-то Ливии можно, а у нас нельзя? — Не дозрели. — А когда? Когда дозреем?! — Не знаю. — Но ведь людям всюду должно быть хорошо! — Анастасия не согласится на такую жизнь. — Ты будешь ко мне приходить? — после долгой паузы, помертвевшим голосом спросила она. Я промолчал. Больше ничего не было сказано. Это была прощальная ночь. Под утро, когда Алевтина бездыханно спала, я встал, оделся, поцеловал ее недвижную руку и ушел к себе. Там меня ждала телеграмма от Насти и детей.
Алевтина на работу не явилась. Она позвонила по телефону и глухим голосом попросила разрешения не являться в контору, так как у нее много дел, связанных с оформлением выезда. Я согласился с нею.
Вечер я потратил в магазинах на поиски подарков. Ночь спал плохо.
Утром перед работой я с чемоданом пришел к своей Насте и детям — и внутренне ужаснулся тому, что сделали с нею эти недели, и порадовался, что время еще не упущено.
Настя никогда не спрашивала, как я жил без нее, и я никогда об этом с нею не говорил. Мое дело было спасти ее, свою любимую, свою жену богоданную. При любых наветах я отрицал бы все, как партизан на допросе, но, к счастью, никогда не было повода для этой лжи. Действительность, как многотонный бульдозер, стальными траками с лязгом прокатилась по нашим душам, но мы выжили и сохранили себя друг для друга.
Когда назавтра я пришел на работу, заведующая кадрами сообщила мне, что Алевтина по телефону попросила ее прийти пораньше, чтобы оформить документы — ввиду открывшейся возможности срочно вылететь в длительную командировку за рубеж, забрала бумаги, попрощалась и отбыла в командировку. Я согласно кивнул головой и попросил оформить соответствующий приказ. В папке «К докладу» я увидел запечатанный пакет, и в сердце снова вошла длинная, забытая было игла. Я вскрыл письмо. На листке чернело несколько слов, набросанных неровными буквами: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу. (Это цитата)».
РАЗМЫШЛЯЕТ ВСЛУХ НИНА ТЕРЕНТЬЕВНА
ПОЧЕМУ ТВЕРДЫЙ, БУДТО ЛИШЬ С ГРЯДКИ ОГУРЕЦ ПОЛЕЗНЕЙ, ЧЕМ ВАРЕНАЯ ЛАПША
Эпиграфы к главе
Огуречик, огуречик, Не ходи на тот конечик, Там мышка живет, Тебе кончик отгрызет!
Детская дразнилка
Проснулась жена посреди ночи да как закричит: — Мужика! Мужика мне! Муж от ее крика тоже проснулся и уговаривает: — Тише, милая, тише! Где же я тебе мужика в три часа ночи достану?..
— Что же ты? — сказала она. — Разве поцелуи мои так противны? Или мужество твое ослабло от поста? Или, может быть, подмышки мои пахнут потом?..
Краска стыда залила мне лицо, и даже остатка сил я лишился; все тело у меня размякло, и я пробормотал:
— Царица моя, будь добра, не добивай несчастного…
— Поверь мне, братец: я сам не считаю, не чувствую себя мужчиной. Похоронена часть моего тела, некогда уподоблявшая меня Ахиллу…
«Киркея — Полиэну — привет.
Говорю тебе, юноша, бойся паралича. Ни разу не встречала я столь опасного больного. Ей-богу, ты уже полумертв!.. Но все равно: хотя ты и нанес мне тяжкое оскорбление, я не откажу страдальцу в лекарстве. Будь здоров, если можешь».
Убедившись, что я прочел все эти издевательства, Хрисида сказала мне: Это может случиться со всяким, особенно в нашем городе, где женщины способны и луну с неба. свести… Ведь и от этого можно вылечиться. Ответь только поласковей моей госпоже и искренностью чувства постарайся вернуть ее расположение. Ведь, по правде сказать, с той поры, как ты оскорбил ее, она вне себя.
«Полиэн — Киркее — привет.
…Захочешь моей смерти, я приду с собственным клинком; если удовольствуешься бичеванием — я голым прибегу к повелительнице. Не забывай только, что не я пред тобой провинился, а мое орудие. Готовый к бою, я оказался без меча. Не знаю, кто мне его испортил. Может быть, душевный порыв опередил медлительное тело. Может быть, желая слишком многого, я растратил страсть на проволочки…»
Бодрый духом и телом, поднялся я на следующий день и отправился в ту же платановую рощу, хотя и побаивался этого злосчастного места… Хрисида появилась, ведя за собою какую-то старушку.
— Ну-с, праведник, уж не начинаешь ли ты браться за ум?
Тут старуха вытащила из-за пазухи скрученный из разноцветных ниток шнурок и обвязала им мою шею. Затем плюнула, смешала плевок свой с пылью и, взяв получившейся грязи на средний палец, несмотря на мое сопротивление, мазнула меня по лбу.
Произнеся это заклинание, она велела мне плюнуть три раза и трижды бросить себе за пазуху камешки, которые уже были заранее заворожены и завернуты в кусок пурпура; после этого она протянула руку, чтобы испытать мою мужскую силу. В одно мгновение мышцы подчинились приказанию… Старуха, не помня себя от восторга, воскликнула: — Смотри, моя Хрисида, смотри, какого зайца я подняла на чужую корысть!..
…Потрясенная явным оскорблением, матрона решила отомстить и кликнув спальников, приказала им бичевать меня. Потом, не довольствуясь столь тяжким наказанием, она_ созвала прях и всякую сволочь из домашней прислуги и велела им еще и оплевать меня. Я только заслонял руками глаза без единого слова мольбы, ибо Узнавал, что терплю по заслугам. Наконец, оплеванного и избитого, меня вытолкали за двери. Вышвырнули и Прокселену; Хрисиду высекли…
Улегшись в кровать, всю силу своего негодования я обратил против единственной причины всех моих несчастий:
Я трижды потряс грозную сталь, свой нож двуострый, Но… трижды ослаб, гибкий, как прут, мой стебель вялый… Трус сей, трепеща, стал холодней зимы суровой, Сам сморщился весь и убежал чуть ли не в чрево, Ну, просто никак не поднимал главы опальной…
Пока я таким образом изливал свое негодование, он на меня не глядел и уставился в землю, потупясь, и оставался, пока говорил я совсем недвижимым, стеблю склоненного мака иль иве плакучей подобен.
Из романа «Сатирикон» Петрония, римского аристократа времен Нерона
Наташа (снимая рубашку):
Смотри-ка, вот я обнажилась до конца и вот что получилось, сплошное продолжение лица, я вся как в бане. Вот по бокам видны как свечи мои коричневые плечи, пониже сытных две груди, соски сияют впереди, под ними живот пустынный, и вход в меня пушистый и не длинный и две значительных ноги, меж них не видно нам ни зги… И шевелился полумертвый червь, кругом ничто не пело, когда она показывала хитрое тело…
Наташа (надевая кофту):
Гляди, идиот, гляди на окончание моей груди. Они исчезают, они уходят, они уплывают, потрогай их дурак. Сейчас для них наступит долгий сон. Я превращаюсь в лиственницу.
Куприянов (надевая пиджак):
…Прощай дорогая лиственница Наташа. Восходит солнце мощное как свет. Я больше ничего не понимаю.
Он становится мал мала меньше и исчезает. Природа предается одинокому наслаждению.
Из пьесы обэриута Александра Введенского «Куприянов и Наташа» (1931 г.)
Я расскажу только суть. Для сведения: мужу пятьдесят четыре года, мне пятьдесят три с половиной, сыну тридцать один год, снохе — тридцать. Внук пошел в первый класс. Сын рос крепким, здоровым парнем, учился, в армии не служил. Но оказался не способным девушку сделать женщиной. Сломать целку. Это своей будущей жене. От волнения не получалось, от восхищения и преклонения перед нею. Сын стал нелюдимым, злым и стал выпивать, забросил учебу. С его девушкой у меня были хорошие отношения. Короче, девочка подробно мне рассказала все. Все, как было, и мне стало по-настоящему страшно. В деревне на этой почве повесился юноша после армии. Знаю доподлинно еще несколько случаев, когда парни — уже мужчины, не женятся по этой причине. Муж переживал еще сильнее меня. Пошли к сексопатологу, но это ни к чему не привело. Разыскала ряд книг, но книги — одно, а на практике часто другое. И состояние сына ухудшилось, член перестал подниматься даже при объятиях, а не только перед сношением. Девочка плакала, т. к. сын перестал с ней встречаться. Я бросилась к бабкам, пошла к одной, хорошо знакомой с детства женщине. Она и сказала: «А ты никуда не бегай, а лечи сама!» Как? Чем?.. «Ласками своими, стань ему на время женой!» Для меня этот совет был словно гром среди ясного неба. Есть от чего прийти в замешательство. Но мы обстоятельно все обговорили с ней. У нее, Оказывается, кое-какой опыт был. Все обговорили с мужем, и он уехал «на курорт». Уехал, чтобы не смущать и не мешать. Только я и сын _ Знаем, что нам стоило найти общий язык и прийти к согласию. И вот она — счастливейшая минута, моя и сына, и мы ее никогда не забудем… X… сына встал. Да, да, да — х…, х…, х..! Я не хочу никаких замен. Я смотрю в глаза сына, наполненные счастьем и радостью, и слышу его стон: «Мама, мамочка! Он же лопнет, треснет, мама!» Ах… действительно, как кол вересовый, твердый, длинный, толстый. Только женщина может оценить красоту его!!! Не лопнет, не треснет, родной мой, — мы ему не дадим. И было первое половое сношение, потом второе, третье. В эту ночь мы не сомкнули глаз. А днем я кричала в телефонную трубку и ревела, как белуга: «Милый, родной мой, он е… меня, е…, е..!» Через два дня сын пошел к девушке и пришел в слезах. Плакал как маленький мальчишка, не стесняясь. Пока шел к ней, рассказывал сын, х… всю дорогу стоял, она быстро разделась и легла. И вот как увидел всю ее божественную красоту, он стал обмякать и лег. Мы оба приняли ванну и легли в постель. Я нежно гладила сына, потом стала ласкать х…, и вновь сын е… меня всю ночь. И я поняла: надо, чтобы девушка так же спокойно, нежно приласкала бы его, чтобы не от него, а от нее шли ласки. Милая, она его искренне любила и любит. Она приняла мое предложение, и какое же было удивление сына, когда, придя с работы, он увидел нас обеих в легких летних халатиках. Этой ночью мы в постели были втроем. Этой ночью девочка убедилась в правоте слов своего возлюбленного: «С мамой у меня все получается», — убедилась, ибо увидела все своими глазами. Еще несколько часов, и спальня огласилась несильным криком: «Ой, больно!» Финал вы знаете — их сынишка пошел в первый класс.
У меня есть муж и любовник — мой сын, у мужа я, его жена, и любовница молодая сноха. Когда нам дарят со снохой ласки мужчины наши, то у нас «вырастают крылья», но они вырастают и ничуть не меньше, когда мы дарим друг другу ласки. Вот такая история приключилась со мной и моими близкими. Может быть, я нарушила все моральные устои, но зато я спасла сына, его любовь…
Из письма в газету «Двое» (№ 3 за 1992 г.)
…Но есть у меня проблема, с которой мне никак не удается справиться, которая отравила всю мою жизнь (и если б только мою, не было бы так больно) и которая, по всей вероятности, является одним из главных виновников моих тяжелых депрессий.
Собственно говоря, ради нее я и пишу к Вам. С первых дней супружеской жизни не заладились у нас интимные отношения с женой. «Тугой» темперамент у нее, быстрые эякуляции у меня — все заканчивалось раньше второго горба пика (если вспомнить Вашего двугорбого верблюда), жена не успевала получать удовлетворения. И не то, чтобы я был безграмотен в этих вопросах; прочитал, кажется, все, что печаталось у нас в стране об этом. Знал, что и как должен делать настоящий мужчина, когда он вступает с женщиной в определенные отношения и чьи интересы он должен ставить выше своих — иначе не страдал бы, а был бы счастлив по-животному в одиночку. Но, несмотря на мои старания, совместить горбы-пики удавалось нечасто. После первых пяти-шести лет супружеской жизни в наших отношениях возникла трещина, начались размолвки, жена не скрывала своего разочарования. Но я все же надеялся, что все образуется, ведь у нас все хорошо получалось, когда предпринималась повторная попытка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53