» Представь только, что сделают из этой фразы другие газеты!;
Гилрой встал и отодвинул стул.
– Ну пора идти, – сказал он вместо ответа. Репортер накинул пальто и небрежно нахлобучил шляпу.
– Куда? – спросил редактор.
– К Моссу, разумеется, если только у вас на примете нет более подходящего для визита места.
– Это безумие, – хрипло сказал редактор. – В жизни не делал ничего более глупого. Почему бы нам для разнообразия не проявить благоразумие и не обратиться в полицию?
– Да? – презрительно фыркнул Гилрой. – А какое обвинение вы предъявите Моссу?
– Как какое?! Обвинение в похищении людей! – выпалил редактор.
Не смешите меня. Тело Вуда находится в госпитале, под наблюдением врачей. Как вы докажете, что именно Мосс похитил его?.. А о трех других кататониках и говорить нечего.
Редактор угрюмо кивнул.
– Обвинение в вивисекции!.. – как-то само собой вдруг вырвалось у него.
– Вот это другое дело, аргумент, как говорят… Это надо обдумать…

Выйдя из дома, они без труда поймали такси.
Гилрой назвал адрес. Услышав его, Вуд оскалил зубы. До Мосса было рукой подать, и сопровождали его два человека, которые лучше кого бы то ни было могли убедительно, связно и красноречиво изложить все его требования, а в случае необходимости поднять в его защиту общественное мнение!
На улице, где жил Мосс, Гилрой попросил шофера сбавить скорость. У дома хирурга стояли два черных автомобиля с охраной.
– Высадите нас за углом, – сказал Гилрой.
Они вбежали в подъезд ближайшего дома.
– Черный ход там есть, Вуд? – спросил репортер.
Пес отрицательно замотал головой.
– Тогда нам остаются только крыши, – решил Гилрой.
Выйдя из подъезда, он окинул взглядом здания, отделяющие их от дома Мосса.
– Здесь шесть этажей, следующие два пятиэтажные. Здание, соседнее с Моссом, шестиэтажное, а в доме Мосса три этажа. Придется нам полазить вверх и вниз по пожарным лестницам, чтобы добраться до этой проклятой крыши.
Он вошел в подъезд, и все поднялись на верхнюю площадку. Дверь чердака была закрыта на крючок, наглухо приржавевший к петле. Гилрой обмотал руку платком и одним ударом сбил его. Через чердак вышли на гудронированную крышу, черную и холодную.
Впереди было самое трудное и опасное. Темнота усугубляла риск, да и Вуд был нелегкой ношей.
По лестнице во двор, по лестнице на крышу… по лестнице во двор, по лестнице на крышу… – в строгой последовательности. Это повторилось четыре раза, пока, вконец обессиленные, они не оказались на крыше дома Мосса.
– Как будто… нас… никто… не заметил… – прерывисто и еле слышно прошептал Гилрой.
– Да, – отрешенно выдохнул редактор.
– По-моему, – отдышавшись, снова прошептал репортер, – из нас вышли бы неплохие воздушные акробаты… Так что, если нас уволят, мы не пропадем…
После короткой передышки осмотрели крышу. Единственное чердачное окно вело внутрь дома.
Гилрой потянул раму на себя, потом попытался вдавить ее – безрезультатно. Тогда он вынул перочинный нож и начал выковыривать сухую замазку. Она легко поддавалась. Потом, всадив нож в верхний угол рамы, он подцепил и осторожно извлек стекло.
Они влезли в окно и очутились в темной комнате. Вуд возбужденно принюхивался, чувствуя близость человека, которого ненавидел и который один только мог вернуть ему его тело.
Гилрой осторожно повернул ручку двери. Та легко отворилась, забрезжил слабый свет. В центре тускло освещенного холла была видна лестница. Они осторожно спустились вниз.
Из-за прикрытой двери доносились еле слышные голоса.
– Сядьте, док, – сказал Тальбот. – Машина скоро придет. Не теряйте головы, док! Эти кататоники говорить не могут, а собака, по всей вероятности, роется где-нибудь в отбросах. Нет причин для бегства.
– Я уезжаю в загородный дом только из предосторожности. Вы недооцениваете силу человеческой изобретательности, даже если она и ограничена собачьим телом и потерей речи.
Гилрой вынул револьвер и взялся за ручку двери. Редактор сделал невольное движение, пытаясь остановить его. Но было поздно – дверь распахнулась.
Вуд и Гилрой вошли в комнату, редактор последовал за ними. На револьвер Тальбот даже не обратил внимания, ему не раз приходилось смотреть в черное дуло, но при виде Вуда челюсть его отвисла. Он закричал и испуганно рванул рубашку на груди – Тальбот задыхался от сильнейшего приступа стенокардии.
– Вот вам наглядный урок, Тальбот, – безучастно сказал Мосс. – Никогда нельзя недооценивать противника. Не так ли?
Ответа не последовало. Вошедшие в ужасе смотрели, как на глазах у них умирал человек. Вскоре Тальбот мешком рухнул на пол. Это был конец.
Вуд перевел взгляд с Тальбота на жесткие глаза Мосса, в которых не было и тени страха. Хирург даже не сделал никакой попытки защищаться, даже не попытался позвать на помощь охранявших дом бандитов. Он смотрел на вошедших, сохраняя полное самообладание.
– Конец вашим планам, – рявкнул Гилрой. Мосс пожал плечами в вежливом презрении.
– Нашим? У Тальбота были свои планы, у меня – свои. К тому же его общество никогда не доставляло мне удовольствия.
– Возможно. Но удовольствие вам доставлял запах его денег. Тальбота нет, и теперь никто не сможет по мешать нам опубликовать вот это…
Гилрой вынул из кармана несколько машинописных листков и протянул их Моссу.
Небрежно прислонившись к стене, хирург с интересом просмотрел их и вежливо вернул Гилрою.
– Все ясно, – сказал он. – Меня обвиняют в том, что я человека превратил в собаку. Более того, вы даже описываете якобы разработанный мной метод.
– «Якобы»! – зло усмехнулся Гилрой. – Вы что же, намерены все отрицать?
– Разумеется. Ну не фантастика ли?.. – Мосс улыбнулся. – Но суть не в том. Даже признайся я, на основании каких доказательств меня могли бы осудить? Как мне представляется, у вас есть только один свидетель – собака по имени Вуд. А я что-то не припомню, чтобы собаки выступали свидетелями в суде.
Вуд был ошеломлен. Он не ожидал, что Мосс так нагло опровергнет все обвинения. Любой другой человек на его месте уже сдался бы.
Съежившийся редактор растерянно повторял одну и ту же фразу:
– У нас есть доказательства преступной вивисекции.
– Но нет доказательств, что хирургом был именно я.
– Вы единственный человек в Нью-Йорке, способный совершить подобную операцию.
– И что с того?
Они позволили Моссу перехватить инициативу, и он теперь хладнокровно и насмешливо парировал их удары. Ничего удивительного, что он даже не пытался бежать. Он был уверен в полной безнаказанности. Вуд с ненавистью зарычал. Мосс лишь окинул его презрительным взглядом.
– Хорошо. Допустим, в суде мы доказать ничего не сможем, – сказал Гилрой, стиснув в руке револьвер. – Но нас это не так уж волнует. Ваше любопытство ученого может найти удовлетворение в операции, которую вы сделаете Вуду, чтобы вернуть его в собственное тело.
Презрительная мина на лице Мосса не изменилась ни на йоту.
Он смотрел на палец, напрягшийся на спусковом крючке, с выражением полнейшего безразличия.
– Ну? – выдохнул Гилрой, многозначительно по ведя револьвером.
– Заставить меня оперировать вы не можете. А к своей смерти я отношусь так же безразлично, как и к смерти Тальбота. – Улыбка его стала еще шире, углы рта опустились, обнажая зубы в гримасе, которая была цивилизованным подобием оскала Вуда. – И тем не менее эта ваша история о якобы возможной операции подобного рода заинтересовала меня. Я готов попробовать за мое обычное вознаграждение.
Вуд перехватил взгляд издевающихся, жестких, зловещих глаз Мосса.
– И конечно же, – мягко добавил Мосс, – я выполню операцию. В конце концов, я даже настаиваю на этом.
Угроза, скрытая в его словах, не прошла мимо Вуда. Как только он ляжет под нож Мосса, ему конец. Неверное движение скальпеля, небрежность в приготовлении газовой смеси, умышленно занесенная инфекция – и Мосс навеки снимет с себя обвинение. Ему достаточно будет сослаться на то, что такая операция оказалась ему не под силу. Следовательно, вивисектором был не он.
Пес отпрянул, бешено тряся головой.
– Вуд прав, – сказал редактор. – Он-то Мосса знает. И знает, что этой операции ему не пережить.
Гилрой нахмурил лоб. Револьвер в его руке стал воплощением бесплодной силы. Даже Мосс знал, что он им не воспользуется. Не сможет воспользоваться, потому что хирург был нужен им только живым. Их цель заключалась в том, чтобы заставить Мосса сделать операцию. «Что ж, – подумал он, – мы своего добились. Мосс сам вызвался оперировать». Но все четверо отлично знали, что в этой операции Вуд был обречен. Мосс искусно обернул их победу полным поражением.
– Что же, черт побери, нам теперь делать? – взо рвался Гилрой. – Ты что скажешь, Вуд? Рискнешь? Или лучше останешься жить в собачьей шкуре?
Вуд оскалился, отползая в угол.
– В собачьей шкуре он хоть наверняка жить останется, – отрешенно сказал редактор.
Мосс улыбнулся, заверяя их любезно-издевательским тоном, что сделает все возможное, чтобы вернуть Буду его тело.
– За исключением несчастного случая, разумеется, – сплюнул Гилрой. – Не пойдет, Мосс. Он и так проживет, но вы свое получите.
Он хмуро посмотрел на Вуда и многозначительно кивнул в сторону Мосса.
– Пошли, шеф, – сказал он, выводя редактора за дверь и закрывая ее за собой. – Старые друзья хотят остаться наедине. Им есть о чем потолковать…
Мгновенно Вуд прыгнул вперед, отрезая Мосса от двери, угрожающе впившись в него полными ярости глазами. И в первый раз за все время с хирурга слетела маска безразличия. Он осторожно сделал шаг в сторону и вдруг понял, что перед ним зверь… И тут нервы его сдали. Он нырнул вбок и метнулся к двери. Вуд прыгнул, сбив Мосса с ног. Зубы его сомкнулись.
Мосс проиграл, но остаток своих дней Вуд был обречен прожить в собачьей шкуре. Да и остаток этот был невелик: продолжительность жизни собаки всего пятнадцать лет В лучшем случае Вуд мог рассчитывать еще лет на десять.

Вуд так и не нашел себе работы в обличье человека. У него была специальность, он был образован, но в мире конкуренции не было места для таких, как он.
И тот же человеческий разум в красивом теле овчарки колли стал ценным рыночным товаром. Это была диковинка, феномен, на который стоило поглядеть.
– Люди всегда питали слабость к уродам… – размышлял Гилрой по пути в театр, где Вуд выступал в тот день.
Такси остановилось у служебного входа. С зазывающих красно-желтых афиш скалилось приукрашенное изображение морды Вуда.
– Бог ты мой! – раскрыл рот таксист. – Будет о чем рассказать! Вез Говорящую собаку!
Специальный наряд полиции быстро разогнал толпу зевак и проложил проход к двери.
– Стыдно, должно быть, – сказал полисмен. – Такой шум подняли, и из-за кого? Из-за какого-то пса!
Вуд обнажил клыки и заворчал на него. Полицейский сразу попятился назад.
– Что, ты и теперь думаешь, что он тебя не понимает? – кто-то засмеялся в толпе.
«Семь тысяч в неделю, надо же! – размышлял про себя Гилрой, ожидая за кулисами своего выхода. – И за что? За чепуху, на которую способен любой болван из публики». За прошедший год ни он, ни Вуд так и не привыкли к растущим цифрам в своих банковских книжках. Выступления, фото и статьи в журналах – и все по астрономическим ставкам… Но Вуду никогда не набрать достаточно денег, чтобы выкупить человеческое тело, в котором он голодал.
– Эй, Вуд, – прошептал Гилрой, – наш выход.
На сцене их встретил оглушительный гром аплодисментов. Вуд работал безупречно. Опознавал предметы, названные конферансье, вытаскивая их из общей кучи.
Капельдинеры шли между рядами, собирая записки с вопросами зрителей, и передавали их Гилрою.
Вуд отвечал как автомат. Горечи он больше почти не испытывал, ее сменило тоскливое и безнадежное чувство поражения. Он смирился со своей собачьей жизнью. На его счету в банке числилась цифра с шестью знаками слева от десятичного – такой цифры он даже в самых необузданных мечтах никогда не представлял. Но ни один хирург на свете не сможет ни вернуть его тело, ни продлить срок жизни более десяти оставшихся ему лет…
И вдруг в глазах его померкло. Исчез Гилрой, исчез щит с буквами, исчезло море лиц, таращивших глаза.

Он лежал на койке в больничной палате. Реальность чистых простынь под ним и тяжесть одеяла, укрывавшего его, не вызывали никаких сомнений, как не вызывало сомнений и то, что его тело вытянулось в длину на кровати.
И независимо от всей ладони его палец поднялся, повинуясь его воле.
Дежуривший в палате врач посмотрел прямо в зажегшиеся мыслью глаза Вуда. Потом оба перевели взгляд на сгибающийся и разгибающийся палец.
– Вы возвращаетесь, – сказал врач.
Я возвращаюсь, – тихо успел ответить Вуд, прежде чем палата исчезла.
Теперь он знал, что мозг и тело составляют единое целое. Мосс ошибся. Личность человека – это нечто большее, чем просто маленькая железа у основания мозга. Пересаженные ткани собаки поглощались телом человека и перестраивались по его подобию.
Что-то говорило Буду, что эти возвращения в свой естественный облик будут продолжаться чаще и чаще, до тех пор, пока он снова и уже навсегда не обретет свое истинное «я».



1 2 3 4 5