Да как же без труда, без преобразований?
ОБЛОМОВ. Труд – наказание, наложенное еще на праотцев наших. Добрые люди любить его не могут, и всегда от него избавляются, где есть случай. Добрые люди не встают с зарей, и не ходят по фабрике у намазанных салом колёс, у пружин. Оттого всегда цветут здоровьем и весельем, оттого живут долго. Мужчины в сорок лет походят на юношей. Старики, дожив до невозможности, умирают легко. Как будто украдкой.
ШТОЛЬЦ. Да кто же так живет? Так никто не живет. Какие такие «добрые люди»?
Обломов молчит.
ОБЛОМОВ (потерянно). Никто. Потому что сама история только в тоску повергает. Вот-де настала година бедствий, вот человек работает, гомозится, терпит и трудится, всё готовит ясные дни. Вот настали они – тут бы хоть сама история отдохнула! Так нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Никак не остановятся ясные дни. Всё ломка да ломка.
Обломов натянул на себя одеяло.
(Кричит). Захар!
Появляется Захар.
Обломов молчит.
Захар тихо идет к дверям.
Куда же ты, Захар?
ЗАХАР. Что ж тут стоять-то даром?
ОБЛОМОВ. У тебя разве ноги отсохли, что не можешь постоять? (Помолчав.) Впрочем, иди!
Молчание.
Помнишь, как в детстве… Пора домой, там светятся огни. На кухне стучат в пятеро ножей. Жаркая плита – котлеты, пироги… Мешают клюквенный морс… Колют орехи… В гостиной светло. В окна заглядывают из сугробов зайцы. В гостиной музыка… Casta diva…
Напевает себе под нос.
Замолкает, потому что глаза его становятся мокрыми.
Casta diva… Не могу равнодушно вспомнить Casta diva… Как её пела матушка! Отчего, ведь у ней всё было хорошо, – я, папенька, Матрёша, Игнашка… Какая грусть!.. И никто не знает вокруг – отчего… Она одна… Что за тайна?
ШТОЛЬЦ. Ты любишь эту арию? Я очень рад, – её прекрасно поет Ольга Ильинская.
ОБЛОМОВ. Ольга? Ильинская? Кто она? Неужели ты, Андрей…
ШТОЛЬЦ (смеясь). Пока нет! Я познакомлю тебя с ней. Вот голос, вот пение!
Сцена четвертая.
Вечер у Ильинских.
Ольга играет на рояле.
Рядом на двух стульях сидят Обломов и Штольц.
У Штольца спина прямая, он весь в музыке, на лице блаженство.
Обломов же, напротив, вертится на стуле, скучает.
То одно ухо зажмёт, то другое. А то оба разом. А потом отведёт руки, послушает музыку, и снова уши зажмёт.
ШТОЛЬЦ (толкнув локтем). Ты Ольге Сергеевне помешаешь.
Обломов складывает руки на манер подзорной трубы, внимательно разглядывает Ольгу.
Ольга, слегка повернув голову, замечает “подзорную трубу” Обломова, направленную на нее.
Пьеса кончена.
ОБЛОМОВ. Видел? Ты её видел?
ШТОЛЬЦ. Ольгу Сергеевну? Что, хороша?
ОБЛОМОВ (радостно). Слава Богу, не красавица. Ни белизны в ней, ни ярких щек, ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту. Особенно хорошо, что не горят у ней лучами глаза.
ШТОЛЬЦ (неприятно уязвлён). Тише, Илья! Замолчи!
ОБЛОМОВ (свистящим шепотом). Ни миньятюрных рук. Ни пальчиков в виде винограда!
Внезапно Обломов осекается на полуслове.
Он видит, что Ольга повторяет его маневр – сложенные руки трубочкой, – разглядывает (в отместку) Обломова.
ОБЛОМОВ (в панике). Зачем она смотрит на меня? Наверное, у меня выпачкан нос. Или развязан галстук? Или волосы всклокочены. На другого ни на кого не смотрит так.
Штольц знакомит Ольгу с Обломовым.
ШТОЛЬЦ. Илья Ильич Обломов! Ольга Сергеевна Ильинская!
ОБЛОМОВ. Я знаю, зачем вы так смотрели на меня. Верно, Андрей вам рассказал, что на мне вчера были надеты чулки разные?
Ольга смеется.
Да что это такое? На смех, что ли, я вам дался? Вот мученье! Ни над кем другим не смеетесь так. Я посмирнее, так вот вы… Зачем вы так смотрите на меня?
ОЛЬГА. Разве нельзя? Может быть, у вас есть тайны?
ОБЛОМОВ. Может, есть.
ОЛЬГА. Да. Это важная тайна – надевать разные чулки.
ОБЛОМОВ. Странно! Вы злы, а взгляд у вас добрый.
ОЛЬГА (смутилась). Хотите, я вам покажу коллекцию итальянских акварелей?
ОБЛОМОВ. Не хочу. Вы стараетесь по обязанности хозяйки занять меня?
ОЛЬГА. Я хочу, чтоб вам не было скучно. Вы любите цветы?
ОБЛОМОВ. Не люблю. В поле еще так, а в комнате – противно, сколько возни с ними…
ОЛЬГА. А музыка вам нравится?
ОБЛОМОВ. Нет. Иной раз даже уши зажмешь.
ШТОЛЬЦ. Спойте, Ольга Сергеевна! Casta diva!
ОЛЬГА. А если мсье Обломов вдруг уши зажмет?
ОБЛОМОВ. А если вы дурно поете?
ОЛЬГА. Вы не хотите, чтоб я пела?
ОБЛОМОВ (указывая на Штольца). Это он хочет.
ОЛЬГА. А вы?
ОБЛОМОВ. Я не могу хотеть, чего не знаю.
ШТОЛЬЦ. Ты грубиян, Илья! Вот что значит залежаться дома и надевать чулки…
ОБЛОМОВ (быстро). Помилуй, Андрей! Мне ничего не стоит сказать: «Ах! Я очень рад буду, счастлив, вы, конечно, чудесно поете… мне это доставит…» Да разве это нужно?
ОЛЬГА. Но вы могли пожелать по крайней мере, чтоб я спела… хоть из любопытства. (Штольцу). Ну, тогда я вам спою.
ШТОЛЬЦ. Ну, Илья, готовь комплимент!
Ольга садится к роялю.
ПоетCasta diva.
Обломов приготовился зажать уши.
Но вдруг руки его опустились, взгляд, устремленный в одну точку, померк.
Ольга закончила пение.
ОБЛОМОВ (бормочет). У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться. Тут я чувствую что-то лишнее. Чего, кажется, не было. У сердца, в левом боку, как будто болит. Даже дышать тяжело. Не успеваю ловить мыслей. (Громко.)Ах!..
ШТОЛЬЦ (торжествуя). Вот он, комплимент!
Ольга вспыхнула.
ОЛЬГА. Что с вами? Какое у вас лицо! Отчего? Посмотрите в зеркало, глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!
ОБЛОМОВ. Нет, я чувствую… не музыку… А… (Тянет к ней руки.) Любовь!
Ольга, недослушав, стремительно уходит.
ШТОЛЬЦ. Ты сошел с ума, Илья! Не нужно говорить все, что тебе на ум приходит. Не хотел даже слушать пения, я тебя почти насильно заставил. А теперь вдруг как из пушки стреляешь: любовь! Ты смутил Ольгу Сергеевну. Какую еще любовь ты выдумал?
ОБЛОМОВ. Обыкновенную, с приливами к голове. Сухость во рту. И сердце щемит. Это любовь, приметы точные.
Штольц и Ольга.
ОЛЬГА. Кого вы привели?
ШТОЛЬЦ. Медведя. А что? Да он ручной, не бойтесь. И у него доброе сердце.
ОЛЬГА. Вы рассказывали о нем, но я и предположить не могла, что он таков.
ШТОЛЬЦ. Живет на диване, штор поднимать не разрешает. Спит днем, плотно ужинает на ночь.
ОЛЬГА. Он болен?
ШТОЛЬЦ. Ленив.
ОЛЬГА. Мужчина – ленив? Я этого не понимаю.
ШТОЛЬЦ. Вы разбудили его.
ОЛЬГА. Да чем же?
ШТОЛЬЦ. Casta diva! Я давно его таким не видал. Подумайте, Ольга Сергеевна, возвратить человека к жизни – сколько славы доктору! Особенно, когда он спасет безнадежного больного.
Обломов и Ольга.
ОЛЬГА. Если б вы ушли, не сказав мне ни слова… Если б вы не сказали – «ах» после моего пения… Я бы, кажется, не уснула ночь. Может быть, плакала бы.
ОБЛОМОВ. Отчего?
ОЛЬГА. Сама не знаю.
ОБЛОМОВ. Вы так самолюбивы?
ОЛЬГА. Самолюбие – двигатель, управляющий волей. Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы всё…
ОБЛОМОВ. Что? Лежу? И чулки разные. И рубашка часто бывает надета наизнанку. Это правда. Но теперь… Мне отчего-то больно, неловко. Жжет меня. (Помолчав.) Можно, я пойду?
ОЛЬГА. Куда?
ОБЛОМОВ. Домой.
ОЛЬГА. Я вас не держу… Постойте! Вы такой странный. Вас как будто гонит кто-то.
ОБЛОМОВ. Стыд. Поначалу я обрадовался, увидев вас. Ни белизны, ни жемчугу во рту.
ОЛЬГА (растеряна). Monsieur Обломов!..
ОБЛОМОВ. Постойте! У вас же нет ярких щек? Нет коралловых губ? И не горят у вас, слава Богу, глаза лучами!
ОЛЬГА. Monsieur Обломов, я… Я не знаю, продолжать ли разговор с вами?
ОБЛОМОВ. И вдруг… Ни с того, ни сего… (Зажмурился. После паузы.) Я полюбил вас!
ОЛЬГА (в панике). Я… Простите, я должна идти…
ОБЛОМОВ. Постойте минуточку! Мне стыдно. Поверьте, это вырвалось невольно. Я не смог удержаться. Я сам теперь жалею! Бог знает что дал бы, чтоб воротить глупое слово. Забудьте! Тем более, что это – неправда.
ОЛЬГА. Неправда? Что неправда?
ОБЛОМОВ. Уверяю вас, это только минутное. От музыки.
ОЛЬГА. Все же я пойду. Ma tante ждет.
ОБЛОМОВ. Вы в салочки играете? Или в пятнашки? Это очень просто, я вас мигом научу. Хотите, сейчас и начнем? А лучше – в жмурики! У вас платок есть?
ОЛЬГА. Платок?
ОБЛОМОВ. Как же! Без платка нельзя. А то будете подглядывать – я вас знаю! (Жалобно.) Вы сердитесь на меня. (Решительно.) Нет, кончено! Я не стану больше слушать вашего пения!
ОЛЬГА. Я… Я и сама не стану петь! (Порывается уйти.)
ОБЛОМОВ. Стойте! Если вы вдруг уйдете… Я… Пожалейте, Ольга Сергеевна! Я буду нездоров, у меня колени дрожат, я насилу стою. Под ложечкой тяжесть. Ноги отекают. В сердце отверделость. Дыханье тяжело. Приливы к голове.
ОЛЬГА. Отчего?
ОБЛОМОВ (мотает головой). Не скажу! А то вы уйдете! Мне опять плакать хочется, глядя на вас. Никак не слажу с собой!.. Может быть, вы споете еще раз?
ОЛЬГА. Ни за что!
ОБЛОМОВ. А в пятнашки? Или в горелки? Вы платок для жмурок обещали!
ОЛЬГА (смеясь). Monsieur Обломов!.. Честно говоря, я в растерянности… Не знаю чего в вас больше – наивности или коварства? Или, может…
ОБЛОМОВ. …глупости? Может быть. Я ленив и толст. Наверное, не очень умён… Ах, как жаль, что у вас одна нога не короче другой! Тогда бы вы меня полюбили.
ОЛЬГА (смеясь). Вас нельзя любить! Посудите сами, как же любить человека, который не сходит с дивана?
ОБЛОМОВ. Я слезу! Вот увидите! Я даже, знаете, что сделаю? Ради вас. Я… Я в Гостиный Двор пойду!
ОЛЬГА. Вот подвиг! Почему – в Гостиный?
ОБЛОМОВ (поёжился). Там очень страшно.
ОЛЬГА (смеясь). Я таких жертв не приму! Обещайте мне вот что…
ОБЛОМОВ. Обещаю.
ОЛЬГА. Не ужинать на ночь.
ОБЛОМОВ (ошарашен). Совсем?
Ольга молчит, испытующе смотрит на Обломова.
(В панике.) И бараньего ребрышка нельзя? И рябчикова крыла тоже?
ОЛЬГА. Нельзя.
ОБЛОМОВ (помолчав). Хорошо. Я обещаю.
ОЛЬГА. Господин Обломов! Если б кто-нибудь слышал наш с вами разговор… Я не смогла бы объяснить… о чем мы с вами тут разговаривали… Но поверьте, скучно мне с вами не было ни минуты! Я, кажется, не усну ночь. Может быть, захвораю…
Ольга убегает.
Сцена пятая.
Входит Аркадий, доктор.
Он в очках, на лице у него белая марлевая повязка.
Он проходит прямо к столу с зеленой скатертью, стучит.
АРКАДИЙ. Эй! Кто-нибудь дома?
ОБЛОМОВ (из-под стола). Нет! Зачем так кричать? Я и так слышу. Никого дома нет.
АРКАДИЙ. Совсем-совсем никого? А разве это не ваш голос?
ОБЛОМОВ. По-моему, нет.
АРКАДИЙ. А это разве не вы?
ОБЛОМОВ. Не я.
АРКАДИЙ. Я должен проверить. Вылезайте!
Из-под стола вылезает Обломов.
Узнать его невозможно, – вместо вечного халата на нем теперь бордовый фрак с желтой бабочкой.
(Критически оглядывая Обломова.) Действительно, это не вы.
ОБЛОМОВ (пугаясь). Вы кто? Что вам нужно?
АРКАДИЙ. Я ваш доктор. Аркадий Михайлович.
ОБЛОМОВ (представляясь). Обломов. Илья Ильич.
Пауза.
Присматриваются друг к другу. Узнали.
АРКАДИЙ. Вас, видно, сбила с толку марлевая повязка?
ОБЛОМОВ. А вас?
АРКАДИЙ. Фрак… Где же теперь ваш халат?
ОБЛОМОВ. В шкапу. Я его больше не надену.
АРКАДИЙ. Что-то случилось?
ОБЛОМОВ. А с вами? (Указывая на марлевую повязку.)
АРКАДИЙ (указывая на стол). Может, пройдем в дом?
ОБЛОМОВ (быстро). Нет-нет!
АРКАДИЙ. Видите ли, Илья Ильич… После первого моего визита к вам, придя домой, я почувствовал легкое недомогание. На которое поначалу не обратил должного внимания. Помните, вы чихнули под столом? Я лег на диван и встал лишь к обеду другого дня. Потом снова лег и заснул. А проснувшись… Мне не захотелось больше вставать.
ОБЛОМОВ (быстро). Ужинали на ночь?
АРКАДИЙ. Необычно плотно. На другой день – то же самое. Нет сил встать с дивана. Зачем? Одеваться, идти куда-то и что-то делать? (Воодушевляясь.) Я тут же сел писать письмо доктору Шмитке об открытии, которое я сделал: душевные болезни заразны! Болезнь передается воздушно-капельным путем.
ОБЛОМОВ. Чихнул. От пыли.
АРКАДИЙ. Вот вам захватывающий научный эксперимент! Я буду проводить его сам над собою. Как доктор Рёдель, – он привил себе свиную лихорадку и погиб. Но оставил потомкам дневник наблюдений над болезнью, и тем самым спас множество жизней! Мой коллега по Аугсбургской школе нервных патологий, доктор Шмитке, должен по достоинству оценить это научное наблюдение. (После паузы.) Правда, письмо я так и не отправил. Потому что не дописал до конца… А вы? Что означает ваш фрак?
ОБЛОМОВ. Я?.. Я теперь читаю газеты, статьи. Обо всем. О торговле и нравственных вопросах времени. Речи депутатов. Об эманципации женщин, наконец. Знаю, зачем войско послано на Восток. И отчего английский посланник спешно выехал из Константинополя, и когда проложат новую дорогу в Германии. Я догнал жизнь.
Пауза.
Аркадий осматривает Обломова каким-то новым, очень придирчивым взглядом.
АРКАДИЙ. Кто она? Какова собою?
ОБЛОМОВ (смутившись). Какова? Ах, ты Господи, не сказать. У ней одна бровь никогда не лежит прямо, а все немного поднявшись. И не нащипана пальцем в ниточку. Нос выпуклый, губы ровные. Росту среднего. Кушает с аппетитом. А как в пятнашки играет, как увертывается! А догнав, пятнает по спине довольно сильно.
АРКАДИЙ. Хм… Фрак и бабочка! А халат теперь висит в шкапу. Послушайте, Илья Ильич, – это меняет всю картину! А ведь я уже, было, составил вашу историю болезни, гисторию морби … Чем ей не понравился ваш халат? Отдайте его мне. О чем вы говорите с нею?
ОБЛОМОВ. Что не нужно ужинать плотно на ночь. Стоит только поесть хорошенько, да полежать дня два, особенно на спине, так непременно сядет ячмень. А когда зачешется глаз, то надо примачивать простым вином, ячмень и не сядет. Ее этому няня научила. Что у меня нет цели в жизни. Что не знаю, для чего живу. Разве может быть жизнь ненужной? – говорит. Может. Например, моя. Ах! Ох!, – вы клевещете на себя! Я уж, говорю, прошел то место, где была жизнь. А впереди мне искать нечего – для чего, для кого? Тут она губку закусила… И говорит – слышите ли вы, Аркадий Михайлович! – она говорит: для меня. Для нее, то есть… Тут со мной сделалась лихорадка.
АРКАДИЙ. Это лихорадка жизни.
ОБЛОМОВ. Видите, что со мной теперь происходит? Мне даже говорить трудно. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, будто лег большой камень. Отчего это, доктор, и в горе, и в счастье, – в организме одно и то же?
АРКАДИЙ. Постойте, она сказала – для нее жить?
1 2 3 4 5 6