— Ну да… Но все равно в конце-то концов у кого больше акций, кто денег больше вложил, тот…
— Хозяева, у которых были деньги, чтобы купить себе шхуну, давно отсюда уехали… А к нам относятся очень хорошо… Правда, обмана никакого нет… Если думаете, что я вру, велите им показать записи, и вы сразу поймете.
Мужчина стоял растерянный, взволнованный. Он вдруг почувствовал себя жалким и беспомощным. Карта операции, где противник и свои войска были обозначены разным цветом, превратилась в какую-то загадочную картинку, на которой ничего нельзя разобрать. И не стоило так уж расстраиваться из-за этого журнала с карикатурами. Никого здесь не волнует, заливаешься ты дурацким смехом или нет… Он забормотал отрывисто, с трудом ворочая языком:
— Ну да… Да, конечно… Чужие дела… Это верно…
Потом с его губ сорвались слова неожиданные для него самого, не связанные с тем, что говорилось раньше.
— Надо бы не откладывая купить горшок с каким-нибудь растением. — Он сам поразился, но лицо женщины было еще более озадаченным, и он уже не мог отступить. — Мертво вокруг, даже глазу не на чем отдохнуть…
Женщина ответила тревожно:
— Может, сосну?.. Нет, сосну я не люблю… В общем все равно что, можно хоть траву какую… Около мыса много ее растет, как она называется?
— Пушица, что ли. Но все-таки деревце лучше, а?
— Если дерево, то, может, клен или павлонию с тонкими ветками и большими листьями… Чтобы они развевались на ветру…
Развевались… Трепещущие гроздья листьев. Захоти они убежать, не убегут — прочно прикреплены к стволу…
Неизвестно почему, дыхание его вдруг стало прерывистым. Он готов был расплакаться. Быстро наклонившись к земляному полу, где были рассыпаны бусинки, он неловкими движениями начал шарить в песке. Женщина поспешно поднялась.
— Ничего, ничего. Я сама… Через сито все быстро просею.
Однажды, когда мужчина зашел по нужде за дом и смотрел на висевшую над краем ямы пепельную луну, такую близкую, что, казалось, ее можно потрогать рукой, он неожиданно почувствовал сильный озноб. Может, простудился?.. Да нет, не похоже. У него много раз бывал озноб перед тем, как повышалась температура, но сейчас было что-то другое. Ему не казалось, что воздух колючий, не покрылся он и гусиной кожей. Дрожь ощущалась не в коже, а где-то в костях. Она расходилась кругами, как рябь на воде от брошенного камня. Тупая боль передавалась от одной кости к другой, и было не похоже, что она пройдет. Такое ощущение, будто вместе с ветром в него залетел ржавый жестяной бидон и с грохотом гуляет по телу.
Пока он стоял так, весь дрожа, и смотрел на луну, в голову пришли самые неожиданные ассоциации. На что похожа эта плоская луна? Болячка, покрытая рубцами и кое-где припудренная грубо смолотой мукой… Высохшее дешевое мыло… Или, может быть, заплесневевшая круглая алюминиевая коробка для завтраков… А ближе к центру совсем уж невероятные образы. Череп… Общая во всех странах эмблема яда… Присыпанные порошком белые кристаллы на дне бутылки для насекомых… Удивительное сходство между поверхностью луны и кристаллами, остающимися после того, как испарится цианистый калий. Бутыль эта, наверное, все еще стоит около двери, засыпанная песком…
Сердце стало давать перебои, точно треснувший шарик пинг-понга. Какие-то жалкие ассоциации. Почему он думает все время о таких зловещих вещах? И без того в октябрьском ветре слышится горечь и отчаяние. Он проносится с воем, будто играя на дудке, сделанной из пустого стручка.
Глядя на край обрыва, чуть освещенный луной, мужчина подумал, что, может быть, испытываемое им чувство, будто внутри у него все спалено, — просто зависть. Зависть ко всему, что олицетворяет оставленное им наверху, — к улицам, трамваям, светофорам на перекрестках, рекламе на телеграфных столбах, дохлым кошкам, аптекам, где торгуют сигаретами. И так же как песок сожрал внутренности стен и столбов дома, зависть изъела его собственные внутренности и превратила его в пустую кастрюлю, оставленную на горящей печке. Кастрюля все больше раскаляется. Жар становится нестерпимым, вот-вот она расплавится. И раньше чем говорить о надежде, нужно подумать, как преодолеть это мгновение и стоит ли его преодолевать.
Хочется более легкого воздуха! Хочется хотя бы чистого воздуха, не смешанного с тем, который я вдыхаю. Если бы можно было раз в день, взобравшись на обрыв, хоть по полчаса смотреть на море, как бы это было прекрасно! Ну это-то уж могли бы разрешить. Деревня стережет его слишком строго. Желание его совершенно естественно, тем более что он так добросовестно работал эти последние три месяца. Даже заключенному разрешают прогулки…
— Это невыносимо! Жить так круглый год, уткнувшись носом в песок. Это значит быть заживо законсервированным. Неужели мне не разрешат хоть изредка гулять около ямы?
Но женщина, не находя ответа, молчала. У нее было такое выражение лица, точно она не знала, что делать с ребенком, который капризничает, потеряв конфету.
— Пусть попробуют сказать, что нельзя! — Мужчина разозлился. Он снова заговорил об этой ненавистной веревочной лестнице, вызывающей такие горестные воспоминания. — Когда я в тот день бежал, то видел их собственными глазами… И в нашем ряду есть несколько домов, к которым спущены лестницы!
— Да, но… — Она говорила робко, точно оправдываясь. — Большинство из них какое уж поколение живет в этих домах.
— А на нас они, что ж, не надеются, что ли?!
Женщина покорно опустила голову, словно собака, готовая ко всему. Если бы мужчина пил у нее на глазах цианистый калий, она бы, наверное, молчала так же покорно.
— Ладно, попробую сам договориться с этими подлецами!
Правда, в глубине души он не питал особых надежд, что переговоры будут успешными. Он уже привык к разочарованиям. Поэтому, когда все тот же старик пришел со вторыми переносчиками песка и принес ответ, он даже немного растерялся.
Но растерянность не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытал, уразумев смысл ответа.
— Ну ладно… — Старик говорил медленно, запинаясь, будто перебирая в уме старые бумаги. — Это, ну, в общем, чтобы совсем уж нельзя было договориться, — такого нет… Я, к примеру, конечно, но если вы двое выйдете из дома и перед нами, перед всеми… будете это делать, а мы смотреть… Ну а то, что вы просите, это правильно, это можно будет сделать, ладно…
— А что мы должны делать?
— Ну, это… как его, самец и самка что? Спариваются… Вот так.
Переносчики песка дико захохотали. Мужчина замер, будто ему стиснули горло. Он с трудом начал соображать, о чем идет речь. Начал понимать, что он понимает. И когда понял, то предложение не показалось ему таким уж чудовищным.
Луч карманного фонаря, точно золотая птица, пролетел у ног мужчины. Это был какой-то сигнал. Вслед за ним еще семь или восемь лучей стали кружить по дну ямы. Подавленный этим нетерпением стоявших наверху людей, которые разве что не горели, как смола, он, еще не найдя слов, чтобы отвергнуть предложение, уже сам точно заразился их безумием.
Он медленно повернулся к женщине. Только что она размахивала здесь своей лопатой, но сейчас куда-то исчезла. Может, убежала в дом? Он заглянул в дверь и позвал ее.
— Что же нам делать?
Из-за стены раздался ее приглушенный голос:
— Ну их к черту!
— Но хочется же выйти отсюда…
— Нельзя так!
— Да ладно, нужно смотреть на это проще…
Вдруг женщина, задыхаясь, подступила к нему.
— Вы что, с ума сошли?.. Не иначе с ума сошли.. Просто разум потеряли! Ну разве можно такое делать!.. Я же еще не рехнулась!
Может, и правда?.. Может, и правда я сошел с ума?.. Ожесточенность женщины заставила его отступить, но внутри росла и ширилась какая-то пустота… Я получил столько пинков! Какое же значение имеют теперь честь, достоинство?.. Когда на тебя смотрят, а ты делаешь что-то гадкое — это гадкое в той же степени марает и тех, кто смотрит… Быть увиденным и видеть — незачем возводить стену между этими двумя понятиями… Некоторое различие между ними, конечно, есть, но, чтобы оно исчезло, я устрою им это маленькое представление… Нужно подумать еще и о том, какую награду ты получишь за это!.. Свободно разгуливать по земле!.. Я хочу вытащить голову из этого затхлого болота и вздохнуть полной грудью!
Определив, где находится женщина, он неожиданно бросился на нее. Крик женщины, шум падения их сплетенных тел около стены дома вызвали наверху животное возбуждение. Раздался свист, хлопанье в ладоши, похотливые выкрики… Количество людей там значительно возросло, среди них были, кажется, и молодые женщины. Число фонарей, скользивших по двери дома, стало раза в три больше, чем вначале.
Благодаря тому, что он застиг женщину врасплох, ему удалось выволочить ее наружу. Он сдавил ей шею, и женщина обмякла, как мешок. Полукруг огней над ямой напоминал праздничную иллюминацию. Хотя не было особенно жарко, у него из-под мышек струился пот, волосы взмокли, будто на него вылили ушат воды. Вопли зрителей, точно эхо отдаваясь в ушах, огромными черными крыльями застилали небо. Мужчине казалось, что это его крылья. Он ощущал этих людей, напряженно смотревших с обрыва, так же явственно, как самого себя. Они были частью его. Это от его вожделения у них бежала слюна. Он уже чувствовал себя не жертвой, а скорее представителем палачей.
Было темно, да и руки дрожали, и пальцы стали будто в два раза толще. Когда наконец он обхватил ее, она выгнулась и ловко выскочила из его рук. Утопая в песке, он бросился за ней. Но она снова отбросила его, точно стальная пружина. Опять схватив ее, мужчина начал молить:
— Прошу… Прошу тебя… Ведь я же все равно не могу… Давай сделаем только вид…
Но ему уже не нужно было удерживать ее. У женщины, казалось, пропало желание убегать. Вдруг он услышал звук рвущейся материи и в то же мгновение почувствовал резкий удар в низ живота, который нанесла локтем женщина, вложив в него всю свою злость, всю силу своего тела. Мужчина беззвучно согнулся пополам и обхватил руками колени. Склонившись над ним, женщина стала кулаками молотить его по лицу. На первый взгляд могло показаться, что движения у нее вялые, но каждый удар был увесистым, точно она толкла отсыревшие и слежавшиеся комки соли. Из носа у него хлынула кровь. На кровь налип песок, и его лицо превратилось в ком земли.
Возбуждение наверху спало, точно зонт, у которого обломали спицы. Смешались воедино выкрики негодования, насмешки, подбадривания, но они были какими-то нестройными, отрывочными. Пьяные, непристойные возгласы тоже не могли поднять настроение зрителей. Кто-то бросил что-то вниз, но его тут же обругали. Конец был таким же неожиданным, как и начало. Издали раздались голоса, призывающие к работе, длинный хвост огней растаял, будто его потянули вверх. И только дул темный северный ветер, унося последние следы возбуждения.
Мужчина, избитый и засыпанный песком, смутно ощущал, что все шло как по писанному. Эта мысль теплилась где-то в уголке сознания, напоминавшего пропитанное потом белье, под которым лишь биение сердца было до боли отчетливым. Горячие, как огонь, руки женщины лежат у него под мышками, и запах ее тела точно колючками бьет в нос. Ему представилось, что он в ее ласковых руках — как маленький камешек в русле спокойной реки.
Проходили однообразные ночи песка, шли недели. Вороны по-прежнему игнорировали «Надежду». Приманка — вяленая рыба — уже перестала быть вяленой рыбой. Вороны не соблазнились ею, но бактерии, видимо, были менее разборчивы. Однажды утром он тронул приманку концом палки — от рыбы осталась только кожа, а сама она превратилась в черное липкое месиво. Сменив приманку, он решил еще раз проверить, не испортилось ли его устройство. Он отгреб песок, открыл крышку и замер, пораженный. На дне бочонка скопилась вода. Ее было всего сантиметров десять, но это была почти совсем прозрачная вода, гораздо чище той ржавой, которую им ежедневно привозили. Разве в последнее время шел дождь?.. Нет, дождя не было недели две, не меньше… Тогда, может быть, это вода, оставшаяся от дождей, которые шли раньше?.. Ему бы хотелось так думать, но смущало то, что бочонок протекал. Действительно, когда он поднял его, сквозь днище полилась вода. Поскольку на такой глубине не могло быть песчаного родника, напрашивалась мысль, что вытекавшая из бочонка вода все время откуда-то пополняется. Во всяком случае, так выходит теоретически. Но откуда ей пополняться в этих пересохших песках?
Мужчина с трудом сдерживал все возрастающее волнение. Можно было представить себе только один ответ. Капиллярность песка. Поверхность песка из-за высокой удельной теплоемкости обычно высушена, но, если немного углубиться, там песок всегда влажный. Это происходит, несомненно, потому, что испарение с его поверхности действует как помпа, выкачивающая влагу из нижних слоев. Представив себе это, можно легко объяснить и обильный туман, поднимающийся с дюн утром и вечером, и необычную влажность, пронизывающую деревянные стены и столбы дома и вызывающую гниение. В конце концов, сухость песков объясняется не просто недостатком воды, а скорее тем, что всасывание песка через капилляры никогда не достигает скорости испарения. Другими словами, пополнение воды идет непрерывно. Только эта циркуляция происходит со скоростью, немыслимой в обычной почве. И наверное, его «Надежда» где-то нарушила циркуляцию воды. Видимо, расположение вкопанного бочонка, ширина щели между ним и крышкой — все это не позволяло просачивающейся снизу воде испаряться, и она скапливалась. Каково это расположение и как все это связано между собой, он не мог еще точно объяснить, но после тщательного изучения сумел бы, несомненно, повторить свой опыт. И не исключено, что ему удалось бы построить еще более эффективное сооружение для скапливания воды.
Окажись опыты удачными — и ему не придется больше капитулировать, если перестанут подвозить воду. Но еще важнее другое: оказывается, весь песок — огромный насос. Ему казалось, что он сидит на всасывающей помпе. Чтобы успокоить бешеные удары сердца, ему пришлось сесть и перевести дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21