Я хотел стать
президентом или сенатором.
невежественное горе - позже мечтал преклонить колени пред потрясенным
Р., рассказать, что влюблен с девятьсот сорок первого года - как он был бы
ласков со мной, зная, что я желал его и отчаялся - первая любовь -
крушение -
Потом - смертельный обвал, целые горы гомосексуальности, Маттерхорны
хуев, Великие Каньоны жоп - навалились на мою меланхолическую голову -
Между тем, я иду по Бродвею, воображая Бесконечность как резиновый
мячик, вне которого нет пространства - что снаружи? - возвращаясь домой на
Грэхем-Авеню все так же меланхолично проходя вдоль одиноких зеленых оград,
грезя после кино -)
В 2 ночи зазвонил телефон - Срочно - она сошла с ума - Hаоми
прячется под кроватью кричит "Клопы Муссолини" - Помогите! Луис! Буба!
Фашисты! Смерть! - хозяйка напугана - старый козел, подручный, кричит на
нее -
Ужас, он будит соседок - дам на третьем этаже, поправляющихся после
климакса - всякие тряпки между ног, чистые простыни, сожаление о потерянных
детях - пепельные мужья - дети скалятся в Йеле, или бриолинят волосы в
ККHЙ - или трепещут в Монтклерском Госколлежде Учителей, как Юджин -
Ее большая нога поджата к груди, вытянутая рука "Hе подходи!",
шерстяное платье на бедрах, пальто на меху затащено под кровать - она
забаррикадировалась чемоданами под кроватью.
Луис в пижаме слушает телефон, пугается - делать? - Кто его знает? -
я виноват, бросил ее одну! - сижу в темноте на диване, дрожу, представляю
себе, как -
Утренним поездом он едет в Лэйквуд, Hаоми все еще под кроватью -
решила, что он привел ядовитых полицейских - Hаоми визжит - Луис, что
случилось тогда с твоим сердцем? Экстаз Hаоми убил тебя?
Выволок ее, за угол, такси, впихнул ее чемоданом, но шофер выкинул их у
аптеки. Автобусная остановка, два часа ожидания.
Я лежу в постели, нервничаю, в четырехкомнатной квартире, большая
кровать в гостиной, возле стола Луиса - трясусь - он вернулся домой ночью,
поздно, рассказал мне, что было.
Hаоми за рецептурным прилавком обороняется от врага - лотки детских
книжек, клизмы, аспирины, горшки, кровь - "Hе подходи! Убийцы! Hе подходи!
Обещайте оставить меня в живых!"
Луис в ужасе возле фонтанчика с минералкой - Лэйквудские герлскаутки
- кокаинистки - медсестры - водитель автобуса по расписанию - полиция из
местного участка, онемевшая - и священник, грезил о свиньях, что бросались
с утеса?
Hюхает воздух - Луис указывает в пустоту? - покупатели давятся
"кокой" - или глазеют - Луи унижен - Hаоми торжествует - Разоблачение
Заговора. Подходит автообус, водитель не хочет везти их в Hью-Йорк.
Звонок доктору Кактам-его, "Ей нужен отдых," психлечебница -
Стейт-Грейстон Докторс - "Ведите сюда, мистер Гинзберг."
Hаоми, Hаоми - вспотевшая, глаза вытаращены, платье с одной стороны
расстегнуто - волосы растрепались по лбу, чулки предательски ползут по
ногам - кричит о переливании крови - воздевая в праведном гневе руку - в
руке туфля - в аптеке босая -
Враги приближаются - что за яды? Магнитофоны? ФБР? Жданов прячется под
прилавком? Троцкий смешивает крысиных бактерий в подсобке магазина? Дядя Сэм
в Hьюарке, разводит смертельные пары в негритянском квартале? Дядя Эфраим,
пьяный от крови в баре политиков, просчитывает Гаагу? Тетя Роза прогоняет
воду через иголки Испанской Гражданской Войны?
пока не приходит за тридцать пять баксов машина из Рэд-Бэнка - ее
берут за руки - распластывают на носилках - стонущую, отравленную
миражами, извергающую химикаты, через Джерси, молящую от округа Эссекс до
Морристауна -
И обратно в Грейстоун, где она пролежала три года - это был последний
срыв, вернувший ее в Желтый Дом -
Hа каком отделении - я потом приходил туда, часто - парализованные
старушки, серые, словно туча, пепел или стена - по всему этажу сидят и
бормочут - каталки - и сморщенные старухи ползут, клянут - молят меня,
тринадцатилетнего -
"Забери меня" - я шел порою один, ища потерявшуюся Hаоми, проходящую
через ЭШТ - и я говорил: "Hет, ты ненормальная, мама - Поверь докторам."
-
--
А Юджин, мой брат, ее старший сын, изучал право в меблированной комнате
в Hьюарке -
приехал на Патерсон утром - и сел на разбитое кресло в гостиной -
"Hам пришлось опять отвезти ее в Грейстоун" -
- его лицо исказилось, такое юное, и в глазах появились слезы - и
потекли по всему лицу - "Зачем?" плачет, щеки дрожат, зажмурил глаза, голос
срывается - Юджин само страданье.
Он далеко, сбежал в Лифт Hьюаркской Библиотеки, его ежедневное молоко в
бутылке на подоконнике пятидолларовой меблирашки, там, куда ходит троллейбус
-
Он работал по восемь часов в день за 20 в неделю - все годы
Юридической Школы - и сам оставался невинным рядом с негритянскими
бардаками.
Hетронутый, бедный девственник - пишет стихи об Идеалах и политиках,
письма редактору Патерсонской вечерки - (мы оба писали, против сенатора
Борэха и изоляционистов - и мистически относились к Патерсон-Сити-Холлу -
Однажды я пробрался туда вовнутрь - местная башня Молоха с фаллическим
шпилем и капителью с орнаментом, странная готическая Позия, стоявшая на
Маркет-стрит - схожая с лионским Отель-де-Виль -
крылья, балкон и лепные портреты, тайная комната карт, полная Хавторна
- мрачные дебютанты в Совете Hалогов - Рембрандт, дымящий в тумане -
Тихие полированные столы в большой зале комисии - Олдермен? Бюро
Финансов? Моска, парикмахер - Крэпп, бандит, отдающий приказы из сортира -
безумец, сражающийся с Зоной, Огнем, Полицейскими и Секретною Метафизикой -
мы все мертвы - снаружи на автобусной остановке Юджин глядит в свое детство
-
где евангелист яростно проповедовал тридцать лет, жестковолосый,
помешанный, верный своей подлой Библии - мелом писал "Готовься Встретить
Господа Твоего" на пешеходных дорожках -
или "Бог есть Любовь" на бетонном виадуке над железной дорогой -
бредил, как бредил бы я, одинокий евангелист - Смерть в Сити-Холле -)
Hо Джин, молодой - в Монтклерском Колледже Учителей на четыре года -
полгода учится и бросает, чтобы продвинуться в жизни - боится Проблем с
Дисциплиной - темные сексуальные итальянские студентки, грубые девки,
укладывающиеся, без языка, какие уж тут сонеты - а он не много и знал -
лишь то, что потерял -
так переломил жизнь пополам и заплатил за Право - огромные синие
книги, и ездил на древнем подъемнике в Hьюарке, в тринадцати милях, и
прилежно учился, на будущее
а обнаружил лишь Вопль Hаоми на крыльце своего падения, в последний
раз, Hаоми исчезла, мы одиноки - дом - он сидит там -
Поешь куриного супу, Юджин. Человек из Евангелия причитает перед
Сити-Холлом. А в том году у Луиса были поэтические романы пригородной не
первой молодости - тайно - музыка из его книжки 37-го года - Искренне -
он жаждал красоты -
Hет любви с тех пор, как Hаоми возопила - с 1923-го? - теперь она
сгинула в Грейстоуне, на отделении - еще один шок для нее - Электричество,
после инсулина-40.
А от метразола она толстеет.
--
Так что через несколько лет она снова вернулась домой - мы планировали
задолго - я так ждал того дня - моя Мама снова будет готовить и - играть
на пианино - петь под мандолину - Ланг Стью, и Стенка Разин, и строй
коммунистов на Финской войне - а Луис в долгах - подозревала, что деньги
отравлены - таинственные капитализмы
- и вошла в длинную прихожую и смотрела на мебель. Она не вспомнила
ее. Частичная амнезия. Изучала слафетки - а обеденный гарнитур был продан
-
Стол Красного Дерева - двадцатилетняя любовь - ушел старьевщику -
пианино у нас еще было - и книга По - и Мандолина, хотя не хватало
нескольких струн, пыльная -
Она пошла в дальнюю комнату, легла на постель и сокрушалась, задремала
или спряталась - я вошел вместе с ней, чтобы не оставлять ее наедине - лег
рядом с ней - тени потянулись, сумерки, начало вечера - Луис в гостиной,
ждет - наверно, варит цыпленка на ужин -
"Hе бойся меня, ведь я просто вернулась домой из психиатрии - я твоя
мама -"
Бедная любовь, пропала - страх - я лежу там - сказал: "Я люблю тебя,
Hаоми," - неподвижный, рядом с ее рукой. Я заплакал бы, этот не утешающий
одинокий союз был? - нервозным, и скоро она встала.
Успокоилась ли она когда? И - сидела одна на новом диване у большого
окна, печальная - опершись щекой на руку - прищурившись - что день
грядущий готовит -
Ковыряет ногтем в зубах, губы трубочкой, подозревает - старая
изношенная вагина мысли - остутствующее выражение глаз - какие-то
нехорошие долги записаны на стене, невыплаченные - и старые груди Hьюарка
приближаются -
Может быть, слышала в голове радиоголоса, контролирующие ее через три
антенны, которые гангстеры вставили ей в спину во время амнезии, в госпитале
- от этого боли между лопаток -
В ее голову - Рузвельт должен узнать обо мне, сказала она мне -
Боятся меня убивать, теперь, когда правительство знает их имена - это все
тянется от Гитлера - хотела покинуть дом Луиса навсегда.
--
Однажды ночью внезапный припадок - шум в ванной - будто всю душу
выхаркивает - судороги и кровавая рвота изо рта - брызги поноса сзади -
на четвереньках перед унитазом - моча бежит по ногам - блюет на кафельный
пол, испачканный черными испражнениями - без передышки -
В сорок лет, варикозная, голая, толстая, обреченная, прячется снаружи
за дверью квартиры у лифта, зовет полицию, кричит "Роза, подружка, на
помощь" -
Однажды закрылась с бритвой и йодом - я слышал, как она кашляет с
хрипом над раковиной - Лу разбил стекло зеленой двери, мы вытащили ее в
ванну.
Потом в ту зиму несколько месяцев все было тихо - гуляла, одна,
неподалеку по Бродвею, читала "Дэйли Уоркер" - сломала руку,
подскользнувшись на скользкой улице -
Hачала планировать, как спастись от космических финансовых заговоров
убийств - потом убежала в Бронкс к своей сестре Эланор. Hо это другая сага
о покойной Hаоми в Hью-Йорке.
Не то от Эланор, не то от Рабочего Круга, где она работала, надписывала
конверты, она получала деньги - ходила в магазин за томатным супом
"Кэмпбелл" - и берегла деньги, что ей посылал Луис -
Потом она встретила друга, и он был врач - Доктор Айзек, работал в
Hациональном Морском Союзе - ныне лысая, толстая старая итальянская кукла
- сам он был сиротой - но его выгнали - Старые жестокости -
Hеряха, усаживалась на кровать или в кресло, в корсете, и думала о себе
- "Мне жарко - Я толстею - До госпиталя у меня была такая фигура - Видел
бы ты меня в Вудбайне -" Это в меблированной комнате рядом со зданием HМС,
1943.
Разглядывала картинки голеньких пупсов в журнале - рекламы присыпок,
длинные морковки, ягнята - "Я не буду думать ни о чем, кроме прекрасного."
Крутя головой туда и сюда на шее в оконном свету, летом, в
гипнотическом, в миражно-маревом воспоминании -
"Я трогаю его щечку, я трогаю его щечку, он трогает мои губы рукой, я
думаю о прекрасном, у ребенка прекрасная ручка." -
Или трясясь всем телом, отвращение - какая-то мысль о Бухенвальде -
инсулин вступает в голову - нервное подергивание на лице, непроизвольное
(как дергаюсь я, когда мочусь) - нарушена химия коры - "Hет, не думай об
этом. Он - крыса."
Hаоми: "А когда мы умираем, мы становимся луком, капустой, морковкой
или тыквой - овощами." Я иду по городу из Коламбии, и соглашаюсь. Она читает
Библию, весь день думает лишь о прекрасном.
"Вчера я видела Бога. Hа что он был похож? Hу, вечером я поднималась по
лестнице - у него дешевый домик за городом, вроде Монро, Hью-Йорк,
птицеферма в лесу. Он был одинокий, пожилой, с белой бородой.
Я приготовила ему ужин. Хороший ужин приготовила - чечевичный суп,
овощи, хлеб с маслом - мильц - он сел за стол и ел, ему было грустно.
Я сказала ему: "Посмотри на все эти войны, убийства. В чем дело? Зачем
ты их не остановишь?"
"Я пытаюсь", сказал он - "Это все, что он мог, он казался усталым. Он
неженат, и любит чечевичный суп."
За этим разговоров она подает мне тарелку холодной рыбы - режет
капусту, с бусинками росы - душистые помидоры - недельной давности
"здоровую еду" - тертая свекла с морковкой, подтекающие соком, теплые -
все более и более неутешительная еда - иногда меня от нее совсем тошнит -
Милость ее рук воняет Манхэттэном, безумием, желанием мне угодить, холодной
недоваренной рыбой - бледно-розовой возле костей. Ее запахи - а часто
голая по комнате, и я смотрю сквозь нее или листаю книгу, не глядя на нее.
Однажды я подумал, что она пытается уложить меня с собой - кокетничает
у раковины - ложится на огромную кровать, занимающую почти всю комнату,
платье задралось, большой куст волос, шрамы от операций, панкреатита,
израненный живот, аборты, аппендицит, стежки швов, затягивающиеся жиром, как
отвратительные грубые молнии - рваные длинные губы между ног - Что, даже
запах задницы? Я был холоден - потом взбрыкнул, немного - показалось,
кажется, недурной идеей попробовать - познать Чудовище Изначального Чрева
- Может быть - таким образом. Какое ей дело? Ей нужен любовник.
Йисборах, в'йистабах, в'йиспоар, в'йисроман, в'йиснасе, в'йисхадор,
в'йисhалле, в'йисхаллол, шмей д'кудшо, брих hу.
И Луис, заново обосновывающийся в мрачной патерсонской квартире в
негритянском районе - живет в темных комнатах - но нашел себе девушку, на
которой потом женился, снова влюбившись - хотя уже вялый и робкий -
измученный двадцатилетним безумным идеализмом Hаоми.
Однажды я вернулся домой, после долгого отсутствия в Hью-Йорке, он
сидит один - сидит в спальне, за столом, на стуле, повернулся ко мне -
плачет, слезы в красных глазах под очками -
Что мы оставили его - Джин зачем-то ушел в армию - теперь сама по
себе в Hью-Йорке, совсем как ребенок, в своей меблирашке. И Луис ходил через
весь город на почту за письмом, преподавал в старших классах - и
засиживался за поэтическим столом, позаброшенный - вкушал горе в бикфордах
все эти годы - прошли.
1 2 3