Когда от вертолёта и деревянной вышки с маяком осталась груда покорёженного металла и куча пепла, снова надела рюкзак и покатила вниз с горы.
Часа через два она услышала выстрелы и вытащила ракетницу. Вскоре ей навстречу из покрытого снегом ельника вышел человек. Подождав, когда Мария поравняется с ним, он двинулся вперёд, прокладывая лыжню. Мария последовала за ним.
Ночь они провели у костра. На следующее утро проводник вывел Марию на поляну, где её ждал вертолёт.
Пилот помог ей взобраться в кабину.
– Минутку, я сейчас, – попросил он, захлопывая дверцу, и направился к проводнику. Подойдя к нему, выхватил пистолет и выстрелил проводнику в голову.

ДВОРЦОВЫЙ ПЕРЕВОРОТ

– Дик, а тебе не кажется, что ты выпустил джина из кувшина и теперь его туда невозможно будет загнать?
– Джин сделает своё дело и джин уйдёт, – перефразировал Дик известное выражение.
Они сидели в малом кабинете. Час назад большой совет проголосовал за введение чрезвычайного положения. Император, таким образом, становился главнокомандующим армией.
– А все-таки, – настаивал император, – почему акции приняли такой размах?
Дик пожал плечами. – При других обстоятельствах чрезвычайное положение не удалось бы объявить. Кстати, – он протянул ему папку в сафьяновом переплёте. – Вот что обнаружила полиция, когда прибыла на одну из разгромленных вилл.
– Что это? – император повертел папку в руках и открыл её. – Что?! – вскричал он.
– Да! Элита уже подготовила для тебя замену, – спокойно ответил Дик. Если бы ДС не разгромило эту виллу, мы бы так и не узнали истинного положения вещей.
– Немедленно всех арестовать!
– Уже сделано. – Дик взглянул на часы и подтвердил. – Да, уже все кончено. Я приказал их всех взять, как только закончится совет, но постараться незаметно от других членов. Хотя это вскоре всем будет известно. Сейчас с них снимут мнемограммы, и мы будем знать все подробности заговора. Мне кажется, здесь замешано значительно больше людей, чем значится в списке будущего министерства.
– Надо же! Министр финансов! Тот, которого я поднял из самого низа!
– Людям не свойственна благодарность. Ты захочешь с ними встретиться перед тем, как?.. – он кивнул на раскрытую папку. – Тогда подпиши приговор. – Дик протянул ему несколько листков бумаги.
Император бегло прочитал их.
– Как? На завод, к конвейерам?
– У нас же отменена смертная казнь.
– Я не о том. Такие фамилии! Может быть, не стоит их так унижать?
– Когда им сделают операции, они не будут чувствовать себя униженными.
– Я не о них, а о родственниках.
– Вот о родственниках я и хотел поговорить. Нельзя оставлять их в элите. Всех перевести в средний класс, а имущество конфисковать. Там в приговоре дальше об этом сказано.
Император задумался, потом взял перо и подписал.
– На, возьми! Пусть будет так. Что ещё?
Дик протянул ему вторую папку, которую держал за спиной.
– Что это?
– Списки высших офицеров, замешанных в связях и контактах с теми, – он кивнул на первую папку. – Их надо пока уволить из армии, заменить верными людьми.
– Где теперь найдёшь верных людей? – проворчал император, подписывая второй документ.
– Их больше, чем можно предположить, – успокоил его Дик. – Среди младших офицеров немало храбрых и преданных…
– Но они не принадлежат к элите.
– Тебе что дороже: трон или элита? Если элита, то зачем было затевать все это?
– Ты, я вижу, хочешь сделать ей хорошее кровопускание.
– А ты разве нет?
– ДС ей уже сделало довольно обширное. Шутка ли – пять тысяч разгромленных вилл. Свыше двадцати тысяч убитых. Это же черт знает что!
– Это ещё крайне мало. Элита скоро опомнится, поймёт, в чем дело и откуда ветер дует, и тогда… тогда мне и тебе тоже не поздоровится.
Император поёжился.
– Вот я и говорю, – заметив его движение, продолжал Дик, – тут полумерами ничего не сделаешь. Надо ударить так, чтобы потом лет сто они не пытались оспаривать власть императора.
– Откуда у ДС бластеры? Ведь их нет даже в армии.
– По-видимому, трофеи. Ведь бластеры находятся у элиты. Каждый имеет его в качестве личного оружия. Конечно, не все, а только высшего разряда. Я смотрел списки разгромленных вилл и подсчитал, что у ДС теперь около тысячи бластеров. Это внушительная сила. Полиция, естественно, против них бессильна.
– Что ты предлагаешь?
– Либо предложить элите самой сформировать из своего числа отряды и бороться с ДС, либо пусть уступят бластеры на время полиции.
– А в наших арсеналах нет бластеров?
– Ты же знаешь, что элита тогда добилась исключительного права на владение этим оружием.
– Моя охрана…
– Всего каких-нибудь двести штук. Мелочь! Да я и не могу использовать их, не поставив тебя под угрозу. Нет! Решительно невозможно использовать бластеры охраны.
– Я и не думал тебе их предлагать! Ты что? Я только хотел сказать, что у охраны тоже имеется это оружие.
– Которое и даёт тебе гарантию от случайных авантюр со стороны элиты.
Император снова поёжился.
– Ты думаешь, что они способны на это?
– Кто знает, – пожал плечами Дик. – Если им дать опомниться, то вполне возможно. Уже сейчас, после ареста их лидеров, некоторые из них зашевелились. Я бы посоветовал тебе удалить с Гавай большую их часть.
– Но здесь-то они не имеют оружия. Это запрещено.
Дик усмехнулся и покачал головой.
– Ты думаешь, его можно завести нелегально?
– Запросто! Я почти уверен, что оно здесь есть.
– Тогда… тогда…
– Что?
– Произвести обыски и найти!
– Для этого пока у нас нет сил. Необходимо вызвать на острова наиболее преданные части.
– Ну так вызови!
– Слушаюсь! – поклонился Дик, чтобы скрыть появившийся в глазах торжествующий блеск. Но император и не смотрел на него. Он охватил голову руками и склонился к столу.
– Боже мой! – простонал он. – Как я устал!
– Охотно верю. Такое напряжение, – сочувственно и мягко проговорил Дик.
– Но все-таки, как я держался на совете, а?
– Великолепно! Представляю, сколько сил и нервов это стоило. Особенно, когда начался всеобщий вопль.
– О, как они вопили! Как они вопили! У меня до сих пор в ушах стоит.
– И заметь, больше всех, кто обозначен в этом списке, – Дик опять указал на сафьяновую папку. – Как-будто чувствовали.
– Или поняли, что их планы провалились, – поддержал император.
– Конечно! Именно поэтому! Я не подумал…
Император с наслаждением потянулся, как человек, только что успешно закончивший тяжёлый труд.
– А знаешь. Дик! Не развлечься ли нам по этому поводу?
– Пожалуй, – согласился Дик, которому не хотелось оставлять сегодня императора без присмотра. – Я только пойду проверю караулы.
– Приходи в малый бассейн. Я скажу главному евнуху, чтобы тебя пропустили.
– Непременно приду, – пообещал Дик и, поклонившись, вышел.
– Во дворец никого не впускать и никого не выпускать, – приказал он начальнику караула. – Усилить охрану. Связь с внутренними покоями отключить.
Он подошёл к телефону и набрал номер полиции.
– Как прошла операция? – спросил он и, получив ответ, повесил трубку. Затем набрал ещё один.
– Послушай, мальчик, – обратился он к кому-то на другом конце провода. – Сегодня ночью будь внимателен. Если будут выходить из дома, задерживайте до утра. Утром я буду на месте. Что? Безразлично, кто будет. Да! Уже объявлено. И ещё! Свяжись с портами на всех островах. Ночью никого не выпускать. – Он повесил трубку и облегчённо вздохнул. Направился было к выходу, но вспомнил, что его пригласил император, досадно крякнул и вернулся.

ТУПИК

– Послушай, Павел, я так больше не могу, – Олаф с остервенением швырнул на диван бластер и плюхнулся в кресло.
Павел отложил в сторону только что вытащенные из вскрытого сейфа документы, которые он ещё не успел просмотреть, и вопросительно взглянул на Олафа.
– В чем дело, старина, что тебе не нравится?
– Все не нравится! Все!
– Все – значит ничего. Не можешь ли конкретнее?
Павел догадывался о причине недовольства своего соратника. Его самого беспокоило положение дел, вернее, их результаты. Все поворачивалось как-то не так, как ему хотелось. Он искал ответ на мучившие вопросы, но не находил. Появилась тягостная неопределённость.
– Вот видишь, – прерывая затянувшееся молчание, сказал Павел. – Ничего конкретного ты не можешь предложить.
– Хорошо, я задам тебе один вопрос: для чего мы все это делаем? Вернее, для кого? Мы громим виллы и усадьбы. Я уже сбился, какая эта по счёту. Не говорю о тех подонках, которых мы отправили к твоему старому знакомому Генриху. Туда им и дорога. Но что мы видим? Мы врываемся, освобождаем людей, которые не понимают, зачем мы пришли и что им теперь делать после смерти хозяина. Кто будет кормить их? Я уже не говорю о полудебилах с подрезанными мозгами. А что делать с этими девицами, которых мы лишили хозяина? Они ничего не умеют делать. Оставить на произвол судьбы? Что с ними будет? Их тотчас заберут в бордель или, ещё хуже, подрежут мозги и отправят на фабрику. Взять их с собой? Но мы сами чаще голодаем на своих базах, чем наедаемся досыта, едва обеспечивает питанием детей, освобождённых из школ.
Скажи, у тебя есть программа или хоть какая-то реальная конечная цель? Или ты думаешь вот так мотаться от одной виллы к другой? Скажи, что это нам даёт? Мы, правда, приобрели немало оружия, денег, ну а дальше что? Что дальше?
– Ты все сказал?
– Все.
– Тогда ответь мне на один-единственный вопрос: чем наши нынешние действия отличаются от прежних? Почему ты тогда ничего не говорил, не протестовал, а напротив, сам первым шёл на любое, самое рискованное дело?
Дверь отворилась и вошла Ирина. На ней был защитного цвета комбинезон. Светлые волосы убраны под берет, в руках бластер.
– Ребята спрашивают, когда мы уходим? – обратилась она к Павлу. – И что делать с девушками?
– Подожди, сейчас решим. Я ещё не просмотрел бумаги. Тут есть, кажется, интересный документик для нашего друга Дика.
– Можно подумать, что мы работаем на Дика, – раздражённо вскинулся Олаф.
– Почему бы не помочь ему против общего врага?
– Ах, вот как? Общий враг? А твой Дик – Друг, что ли?
– Почему друг? Такой же враг, но с ним пока союз. Ты не ответил мне на вопрос, чем наши действия отличаются от прежних, когда мы не имели ни оружия, ни денег?
– Прежде всего – масштабностью. Подожди, не перебивай. Именно масштабностью. Раньше что? Мы радовались, когда нам удавалось спасти от селекции сотню детей. Мы видели в них надежду на будущее…
– Ну, а сейчас что? Не видим?
– Сейчас мы их освобождаем тысячи и не знаем, куда девать. Наши базы уже ими переполнены. Их нечем кормить.
– Значит, надо строить новые!
– Согласен! А кто их будет строить? И потом, главное, как решить вопрос с продовольствием?
– Покупать у фермеров.
– Фермеров? Как бы не так! Они не хотят иметь с нами дело. Ведь что получается? На каждой ферме работают несколько человек низшего класса с разрушенными центрами агрессии, фактически – рабы. Фермеры хорошо понимают, что мы хотим поломать эту систему. А их она вполне устраивает. Ведь не кто иной, как фермеры, первые сообщают в полицию о наших акциях. Я к чему все это говорю? Без поддержки среднего класса мы ничего сделать не сможем. Скоро против нас выступят армейские части, наши базы будут разгромлены с воздуха.
– Что же ты предлагаешь?
– Если бы я знал! – в голосе Олафа звучало отчаяние. – Если бы я знал! – повторил он. – У меня ощущение безвыходного положения. Я не хочу тебя обидеть, но сдаётся, нас просто использовали в каких-то целях.
Мысленно Павел не мог не согласиться с Олафом. Но согласиться – значит прекратить борьбу. Что он скажет тем, кто поверил ему и пошёл за ним? Казалось, все ясно: наращивать силы, создавать новые базы, растить поколение борцов из освобождённых детей. Но Олаф прав. Дело не только в обеспечении детей питанием и всем необходимым. Эти трудности можно преодолеть. Вот с армией им не справиться – это уж точно. Скорее всего, их зальют бинарным газом. Не помогут, и бластеры, дальность поражающего действия которых не превышает двухсот метров. Застигнутая врасплох элита скоро придёт в себя, и тогда…
– Страшная, ублюдочная система. Кажется, она уже до того идиотская, что тронь её и она развалится, а как дело доходит до конкретного действия… – Олаф замолчал, подыскивая слова.
– Как мираж, – подсказала внимательно слушающая спор мужчин Ирина.
– Вот-вот! Это какой-то монстр, которого нельзя поразить ничем. Я слышал, на Земле когда-то ходили огромные ящеры, которые не имели ни врагов, ни соперников, их ничем нельзя было взять, пока они сами не передохли от недостатка пищи. Может быть, наша система и есть такой ящер?
– Новый тип рабовладельческого общества, – снова подала голос Ирина, – в котором рабы не понимают своего рабства и поэтому лишены всякой возможности протестовать и противодействовать рабовладельцам.
– Мечта основателей мирового фашизма! – Олаф вскочил с кресла, в котором сидел, и взволнованно заходил по комнате. – Понимаете, в чем соль? Народ разделён биологически. Те, кто мог бы считать себя обездоленными, не понимают этого, а остальные так или иначе существуют за счёт обездоленных. Одни живут в умопомрачительной роскоши, но и другие, я имею в виду средний класс, в общем довольны своим положением. За раба некому заступиться, так как он становится рабом в детском возрасте и у него нет ни отца, ни матери. Суррогатная мать, которая сама раба, не испытывает привязанности к своему ребёнку, так как его сразу же у неё отбирают, а истинные родители даже не подозревают о его существовании. Мать не знает отца, отец – матери, и оба не знают, кто их сын или дочь.
– Когда я была в питомнике, – вспомнила Ирина, – мы гуляли в небольшом саду, окружённом забором из металлических прутьев. К нам тогда часто через забор заглядывали мальчики, те, – пояснила она, – кому повезло родиться от настоящих родителей. Они швыряли в нас камнями и кричали: «Пробирки! Пробирки!» Это так нас дразнили. Сначала мы не понимали, почему нас так дразнят. Потом, конечно, узнали, что оплодотворение яйцеклетки происходит в пробирке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38