«Жан Гранье» – красиво выведено красными чернилами на обложке. Внутри каждый шорох, каждый жест Жана старательно подшит и занумерован. Рядом «Батист Мильер», и опять бумаги, бумаги, бумаги; и вся жизнь втиснута в тесную папку исполнительным клерком. В третьей – пусто.
Сиротливо лежат несколько записочек, пустяковых, не стоящих чести находиться здесь, в этом доме, но… но они принадлежат Владу.
Господин Радон часто шумно вздыхал, настойчиво тер лоб и жаловался верному Птифуару:
– Против него нет улик… Почему № 3603 их не достает?… Почерк этого проклятого Влада мне ужасно знаком!.. Я где-то видел такой… Подозрительно! Очень подозрительно…


* * *

Граф Сен-Симон вошел, как всегда, неожиданно и шумно, довольный, потирая руки. Император только что удачно кончил очередную шахматную партию с князем Ватерлоо и добродушно посмотрел на министра полиции.
– Ну, как поживает ваш заговор?
– Ваше величество, я думаю, наступил момент, когда нужно действовать. Вот перехваченный циркуляр.
– Давайте сюда!..
Наполеон жадно развернул желтую бумагу и стал внимательно читать ее. Владычин с интересом следил, как постепенно исчезали в глазах императора веселые огоньки, как лицо становилось резче и надменнее.
– Негодяи слишком обнаглели! Князь, полюбуйтесь, что они пишут. Тут и вас прохватывают… Министр прав! Нужно действовать.
– Я, ваше величество, думаю арестовать неожиданно их всех во время собрания. А? Это будет удобно, а главное, в наших руках окажутся все вожаки! А?
– Да!., да… Граф Сен-Симон, правительство ничего не имеет против ареста заговорщиков. Только поменьше шума.
– Тогда, ваше величество, завтра заговор будет Раскрыт.
– Желаю успеха, граф!
И, отвесив глубокий поклон, министр полиции, сияющий, выбежал из императорского кабинета.

11

– Послушайте, № 3603!.. Значит, «Фригийский колпак»?
– Да, в задней комнате.
– Время?
– Восемь часов.
– Вы поведете нас туда?
– Нет.
– Что-о?
– Нет. Меня могут узнать, и тогда…
– Птифуар, № 3603 прав. Мы пойдем одни. Итак, если оцепить весь квартал и медленно сжимать кольцо, впуская в него всех, но не выпуская никого, то голубчики окажутся в западне.
– Да, господин Радон! «Фригийский колпак» не имеет другого входа, а переулок Трех Святителей упирается в тупик.
– Это хорошо!.. Все идет отлично… Можете идти, № 3603… Пока вы свободны.


* * *

Мари знала: около двери есть незаметная щель, и туда Жан кладет ключ, когда уходит надолго.
Сегодня тоже ключ лежал там. Второй день Мари находит его в сырой щели. Второй день Жан не ночует дома. Это заметно сразу: книги, заботливо собранные накануне и сложенные в строгом порядке, спокойно лежат на прежнем месте. Значит, Жан не приходил…
Второй день. Что ж, нужно терпеливо подождать, может быть, он все-таки придет и сумеет найти немного свободного времени для своей маленькой Мари. А если нет…
Мари вздыхает.
Уже стемнело, и скоро нужно уходить, а Жана нет… Второй день…
Ай, ай! Кто-то идет по коридору… Скорей, скорей, глаза, становитесь веселыми… вот так!.. Теперь он может входить.
– Жа-ан!
Радостно рванулась к двери и замерла, увидев кудлатую бороду Влада.
– Это… вы?
– Жана нет?
– Он второй день не ночует, и я очень беспокоюсь.
– Где мне его найти… Мари, Мари! Я дам вам записку к Батисту. Ее нужно сейчас же ему передать. Слышите?
– Да, да, хорошо… Давайте!
– Вот… Слышите, Мари, сейчас же, а Жана я найду сам!

12

Роман честно расплачивается за все плагиаты.
6 ноября 1822 года.
Праздник «Le meilleur jour» посвящен в этом году Академией памяти ученых, трагически погибших на Пикатау.
В Пантеоне – огромные мемориальные доски:


ПЕТРОВ
СИМЕНС
ПОПОВ
ЭДИСОН


Над доской – молния.

Следующая – весы и кирка.


МЕНДЕЛЕЕВ
КЮРИ
МАРТЕН
БЕССЕМЕР


Третья эмблема – земной шар.


ФУКО
ПЛАТО
БЕККЕРЕЛЬ
РЕНТГЕН


Наконец, под изображением реторты, фамилии:


ПАСТЕР
РУ
ЭРЛИХ
МЕЧНИКОВ



* * *

Вечером в Академии пространная речь Владычина и великолепный банкет.

13

У переулка остановились.
Господин Радон жалел, что любезно согласился сопровождать опасную экспедицию; ведь все равно в случае успеха обещана щедрая награда.
Ужасно глупо…
Мелкий, холодный дождь больно сек лицо и настойчиво старался пробраться за плотно поднятый воротник. Плащ вымок и неприятной тяжестью давил плечи. Поэтому, когда Птифуар остановился и таинственно прошептал: «Здесь, господин Радон», – Радон облегченно вздохнул.
– Послушайте, Птифуар… Хорошо ли агенты поняли наш план?
– Мы сейчас проверим.
Птифуар вынул маленький свисток и несколько раз протяжно свистнул; и сразу же эхом в разных местах откликнулись тревожные трели.
– Все на местах! Переулок окружен! Теперь смело вперед.
Господин Радон знал – спрятанные агенты зорко следят за каждым подозрительным шорохом, знал, что рядом шагает верный Птифуар в сопровождении надежного эскорта вооруженных полицейских, – и все же страх заставлял вздрагивать и настораживаться.
Напрасно господин Радон пытался побороть усиливающуюся дрожь и принять соответствующий его высокому званию начальника Особого отдела бодрый и решительный вид. Ничего не помогало. Непослушная челюсть продолжала жизнерадостный пляс.
– Господин Радон, вы что-то изволили сказать?
– Я?., я… н-нет!.. н-нет…
– Вы нездоровы?
– П-пустяки!.. Маленька-ая лихо-орадочка!
Но вот впереди мелькнул тусклый свет качающегося на ветру фонаря.
Каждый старается ступать осторожнее и тише…
Тсс!.. Тсс!.. Рука тянется к поясу, где висит надежный спутник ночных обходов. Еще несколько напряженных шагов – и плотно закрытые грязными занавесками окна кабачка дядюшки Парпиньоля.
Птифуар, как бы обдумывая что-то, постоял у двери, потом тяжело постучал кулаком.
– Сейча-ас!.. Анато-оль, открой!


* * *

Ужин подходил к концу.
Усталые лакеи заботливо следили за бокалами
развеселившихся гостей.
Император, в сопровождении князя Ватерлоо, только что уехал, и неловкость, ощущавшаяся в его присутствии, моментально исчезла. Зал сразу разбух сытым шумом, смехом, нарушившим этикет официальных банкетов, и чрезмерным звоном сдвигаемых бокалов. Вице-президент Академии, наволновавшись в этот торжественный день, оживленно болтал, не замечая, что сосед, министр просвещения, мирно спит, положив лысую голову на блюдо с каким-то сладким соусом.
– Дорогой Песталоцци!.. Дорогой Песталоцци!.. Это будет грандиозно… Уже разработано до мельчайших… Дорогой!
В другом конце – Ней, скинув мундир, влез на стол и показывал непристойный фокус, привезенный им из последнего похода.
– Браво!., браво!.. Маршал, удивительно!
– Верно? Ха-ха!.. Послушайте!.. Идея! Поедемте к мадам де Верно… Мы великолепно закончим удачно начатый день!.. Я был там вчера… У нее есть такие
штучки… такие…
– Маршал… удивительный человек!..
– Едем к мамаше де Верно!
– Но, господа, удобно ли нам ехать в это заведение?
– Мы попросим графа Сен-Симона послать отряд полицейских очистить этот дом от посторонних, а затем во время нашего пребывания охранять его!
– Правильно!
– Маршал, люб-блю!..
– Граф Сен-Симон!..
– Дорогой маршал!.. Я, право, затрудняюсь! Полиция сегодня занята. А? Очень опасная облава… Заговор… А? Так что…
– Возьмите из резерва!
– Хорошо!.. Хорошо!.. Сейчас распоряжусь очистить заведение… А когда вернутся после удачной облавы остальные…
– Молодец Сен-Симон, молодец!..
– Маршал!.. Осторожней!.. Осторо…


* * *

– Сейча-ас! Анато-оль, открой!
Дверь гостеприимно распахнулась, и Птифуар вместе с полицейскими ворвался в кабачок.
– Говори, старый мошенник, где заговорщики?
Испуганный Парпиньоль удивленно икнул и с трудом выдавил:
– Никого нет! Никаких заговорщиков. Только посетители.
– Молча-ать!.. Где задняя комната?
– Там!
– Веди нас туда!
В задней комнате было темно и пусто. Озабоченный Птифуар приказал старательно обыскать кабачок. Полицейские обшарили все подозрительные уголки, но ничего не нашли.
– Господин Радон, нас надули!
– Может быть, удрали… Сегодня такая темная ночь.
– Нет! Агенты говорят, что никто не выходил из переулка.
– Как же это так?… Нет, нет! № 3603 не мог нас надуть! Их кто-то предупредил!.. Но кто? Подозрительно!.. Птифуар! Птифуар!..
– Чего изволите?
– А как же граф Сен-Симон?

14

Дом, доставшийся после неожиданной смерти мужа предприимчивой женщине, по необъяснимой прихоти архитектора выходил на две улицы, и это было главной причиной головокружительного успеха «мамаши Диверно».
И если с одной улицы на смену куцым клиентам явились изысканные франты, предводительствуемые маршалом Неем, то второй выход вел в модный салон мадам де Верно, где вечером собиралось избранное общество Парижа.
И нередко мужчины, предварительно сговорившись, незаметно исчезали из салона и крались на другую половину, находившуюся под высоким покровительством начальника полиции.
Это было приятно, а главное – удобно…


* * *

– Толстое животное! Как он играл Гамлета! Ой, если бы Шекспир на минутку приподнял крышку гроба и посмотрел, как изображают датского принца на сцене «Французской Комедии»… Бедный Шекспир!.. Знаешь, Медальяс, когда я буду играть Гамлета… когда я буду играть… Ты не можешь себе представить, Медальяс, что такое сцена. Потому что ты – старая газетная крыса и у тебя нет таланта… А у меня – талант, огромный талант, но я должен торчать в редакции, писать заметки и терпеливо ждать, как ждали мои предки у Вавилонской речки Вавилонский царь некогда завоевал Иудею и вывел оттуда население в Двуречье. Полвека ждали там евреи разрешения вернуться. Дождались, но уже от персидского царя, заграбаставшего владения вавилонского. В память об этих событиях поется псалом «При реках Вавилонских – там сидели мы и плакали» (Псалтирь, 136), слова которого перефразирует персонаж, рекомендуясь менее терпеливым потомком тех евреев.

, когда придет директор театра и скажет: «Дорогой Люби! Зачем тебе зарывать молодость в этих четырех стенках, когда тебя ждет слава и богатство!» И я пойду к редактору и…
– Стоп! Хорошо, что напомнил. Редактор просил прислать тебя.
– Разве его уже выпустили?
– Третьего дня, но вчера опять засадили. И кажется – надолго. За статью против Ватерлооского царька. Придется опять менять название.
– За этот месяц будет шестое.
– Что делать! Сен-Симон не хочет стать подписчиком «Красной трибуны». Ну, Моисей, брось мечтать о плаще датского принца и беги к Дюко, спеши, пока его не арестовали вслед за редактором.
– Ха-ха!.. Медальяс, при такой веселой жизни мы скоро переселимся в новое помещение. И на газете напишем: адрес редакции: камера Венсенского замка! Ха-ха!


* * *

Люби грустно посмотрел на швейцара.
– Билет?… Сейчас! Сейчас. А, какая паршивая память, господин швейцар… Понимаете, забыл дома!.. Теперь вспомнил – положил на письменный стол в кабинете и… столько дел, столько дел… Сегодня было две репетиции.
– Без билета нельзя.
– Черт знает что такое! Если вам говорю я, я, Моисей Люби, артист «Французской Комедии»… Мадам де Верно будет знать о вашей наглости!.. Мне, мне не верит швейцар! Мне, когда одно мое слово убеждает навсегда директора! И вдруг… немедленно пропустите меня!.. Слышите!..
– Все равно не пущу!.. Не торчите зря на дороге…
И швейцар оттолкнул Моисея Люби…
С завистью пересчитав освещенные окна, Моисей решил было уже пойти в театр, как вдруг вспомнил анекдот, слышанный в кабачке, где собирались мелкие актеры…
«Один вельможа, по рассеянности перепутав улицы, ввалился в салон мадам де Верно и, находясь в игривом настроении, первой попавшейся женщине предложил…»
И ровно через пять минут Люби сидел в оклеенной дешевыми обоями комнатушке с традиционной выносливой кроватью и взволнованно говорил своей старой приятельнице Берте, более известной в квартале под прозвищем Канарейка:
– Половина гонорара за статью тебе… Чем ты рискуешь? Подумай, королевская плата! Если поймают?… Глупости! Притворюсь пьяным, и только… Ведь я же, Берточка, артист!.. В один раз столько, сколько ты зарабатываешь за четыре ночи. И главное – никакой усталости! Ну?
И Берта согласилась.
С величайшей таинственностью она провела Моисея мимо запертых комнат, где ее подруги принимали гостей, к темному длинному коридору.
– Все прямо и прямо. Потом по лестнице вниз… через сад, увидишь дверь.
– Понял… Офелия, о нимфа! Помяни меня в своих святых молитвах.
– Моисей, итак – половина!
– Ты надоела со своей половиной! Мое слово – камень. Прощай…
И Люби решительно двинулся вперед.
От мамаши Диверно к мадам де Верно.


* * *

«Красная трибуна» – орган ЦК фабзавкомов. Номер от 20 августа 1823 года. На первой полосе жирным шрифтом напечатано:


«МАМАША ДИВЕРНО И ГОСПОДИН СЕН-СИМОН


Вчера состоялся очередной вечер в салоне мадам де Верно или, отдав должное дворянскому происхождению, просто у мамаши Диверно.
На лестное приглашение почтенной дамы поспешил весь цвет Парижа. Нашему сотруднику из общего блеска удалось все-таки выделить несколько звезд первой величины: маршал Ней, министр полиции граф Сен-Симон, вице-президент Академии граф Вольта, артист Тальма, заведующий имперской рекламой Фу-ранже и, наконец, современный «Максимилиан», красноречивый адвокат, владелец огромных виноградников, но «убежденный» революционер и враг «существующего» строя Александр Керено, хорошо известный нашим читателям по своим выступлениям.
Как видите – теплая компания. Удивляло отсутствие князя Ватерлооского. Неужели же мамаша Диверно забыла послать пригласительный билет своему главному благодетелю?
Наш сотрудник задал вопрос министру полиции, господину Сен-Симону, – известно ли ему, что дом выходит на другую улицу и там помещается гнусный притон, в котором мадам де Верно эксплуатирует несчастных девушек?
На что господин Сен-Симон ответил, что это ему неизвестно и он считает низостью клеветать на всеми уважаемую мадам де Верно, которая состоит учредительницей трех благотворительных обществ и заведующей «Воспитательного дома для падших созданий».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20