низко павшие
интеллектуальные профессии обанкротились тогда в глазах всего
мира, но зато вновь обрели безоговорочно-аскетическую
преданность духу. Тем талантам, что стремились к блеску и
поклонению, пришлось отвернуться от постылой и неблагодарной
духовности и посвятить себя другим видам деятельности, где их
уделом стало добывание денег и благополучия.
Подробный рассказ о том, каким образом дух, после своего
очищения, утвердился и в государстве, завел бы нас чересчур
далеко. Опыт показал, что достаточно было немногим поколениям
проявить беспринципность и расхлябанность в духовной сфере, как
это сразу нанесло чувствительный урон практике, все реже и реже
стали встречаться подлинное мастерство и сознание
ответственности среди интеллектуальных профессий, в том числе и
технических, так что пестование духа в государстве и среди
народа, и прежде всего всю систему образования, пришлось
постепенно монополизировать интеллектуальной злите. Недаром и
ныне почти во всех странах Европы образование, коль скоро оно
не осталось под опекой Римской церкви, перешло в руки тех
анонимных орденов, члены которых рекрутируются из этой элиты. И
как бы порой ни претили общественному мнению строгость и
пресловутое высокомерие этой касты, как бы отдельные лица ни
ополчались против нее - руководство ее непоколебимо, и
держится оно не только благодаря своей целостности, отказу от
всех благ и прерогатив, кроме духовных, но и благодаря давно
уже ставшему всеобщим пониманию: столь строгая школа неизбежна
и необходима для самого существования цивилизации. Теперь уже
все знают, во всяком случае догадываются: если мысль утратила
свою чистоту и остроту, если духу не воздается должное, то
вскоре и автомобиль не тронется с места, и корабль собьется с
курса, лишатся своего авторитета как счетная линейка инженера,
так и банки или биржи, наступит хаос. Однако прошло немало
времени, прежде чем пробило себе дорогу убеждение в
необходимости и для внешней стороны цивилизации, для техники,
промышленности, торговли - единой основы в виде
интеллектуальной нравственности и честности.
В то время Игре стеклянных бус недоставало одного:
универсальности, способности парить над факультетами.
Астрономы, эллинисты, латинисты, схоласты, консерваторцы играли
в свои духовно упорядоченные игры, но каждый факультет, каждая
дисциплина и ее ответвления имели свой язык Игры и свою систему
правил. Понадобилось не менее полувека, прежде чем был сделан
первый шаг к преодолению столь узких рамок. Причины подобной
медлительности были скорее морального порядка, чем формального
и технического: средства для преодоления таких барьеров нашлись
бы, но строгая этика вновь утвердившейся интеллектуальности
порождала пуританский страх перед allotria{1_1_03}, перед
смешением дисциплин и категорий, глубокий и вполне оправданный
страх перед возвратом к греху верхоглядства и фельетонизма.
То был поистине подвиг, подвиг одного человека, чуть ли не
сразу же приведший Игру в бисер к осознанию своих возможностей,
а вместе и на порог универсальности. И на сей раз Игра
оказалась обязанной подобным успехом своей связи с музыкой.
Один швейцарский музыковед и притом страстный любитель
математики придал Игре совершенно новый попорот, открыв для нее
возможность наивысшего расцвета. Гражданское имя этого великого
человека уже невозможно установить- в его время культ великих
людей в сфере духа давно уже был преодолен, в историю же
швейцарец вошел под именем Lusor (или: Joculator)
Basiliensis{1_1_04}. Изобретение его, как и всякое изобретение,
безусловно, было его личным достижением и благодатью, однако
возникло оно отнюдь не из приватных побуждений и потребностей,
оно родилось благодаря воздействию куда более сильных
импульсов. В его времена среди людей духа повсюду жила
настоятельная потребность в средствах выражения для новых
смыслов: тосковали по философии, по синтезу, почитавшаяся
доселе за счастье полная сосредоточенность на своей дисциплине
перестала удовлетворять, то одни, то другой ученый прорывал
цеховые рамки и пытался выйти к общезначимому. Распространялась
мечта о новом алфавите, о новом знаковом языке, который
позволил бы закреплять и сообщать другим новый интеллектуальный
опыт. Особенно ярким свидетельством этого представляется нам
труд одного парижского ученого, вышедший в те годы под
заголовком "Увещание из Китая". Автор этого сочинения, при
жизни многими почитавшийся за некоего Дон-Кихота, впрочем
видный ученый в своей области - китайской филологии,
указывает, какие опасности навлекают на себя наука и духовная
культура при всей их стойкости, если они отказываются от
разработки международного языка знаков, - языка, который,
подобно китайским иероглифам, позволил бы, не изгоняя личную
фантазию и изобретательность, графически изображать самое
сложное содержание и вместе с тем был бы доступен пониманию
ученых всего мира. Важнейший шаг к удовлетворению этого
требования и совершил Joculator Basiliensis. Он разработал для
Игры стеклянных бус основы нового языка знаков и формул, в
котором в равной мере уделялось внимание математике и музыке и
который позволял сочетать астрономические и музыкальные
символы, приводя, так сказать, математику и музыку к единому
знаменателю. И хотя процесс развития этим отнюдь не завершился,
однако основание для всего того, что произошло позднее в
истории дорогой нашему сердцу Игры, заложил уже тогда
базельский аноним.
С тех пор Игра, служившая некогда специфическим
развлечением то математиков, то филологов, то музыкантов, стала
подчинять своей власти всех истинных служителей духа. Именно
тогда немало старинных академий, орденских организаций и
особенно древнейшее Братство паломников в страну Востока
обратились к Игре. Несколько католических орденов усмотрели в
пей новое духовное веяние и пленились ею; здесь прежде всего
следует назвать некоторые бенедиктинские аббатства, которые
уделяли Игре в бисер столько внимания, что уже тогда, как
зачастую и впоследствии, встал вопрос: надлежит ли Церкви и
Курии терпеть, поощрять или запретить Игру.
После подвига, совершенного базельцем, Игра очень скоро
обрела свою полную силу и достигла того, чем она является ныне:
средоточием духовного и мусического{1_1_0_08}, высоким культом,
мистическим единением всех разобщенных членов Universitas
litterarum. В наши дни она переняла частью роль искусства,
частью роль спекулятивной философии, и характерно, что во
времена Плиния Цигенхальса ее нередко обозначали выражением,
происходящим еще из словесности фельетонистической
эпохи{1_1_0_04} и для этой эпохи знаменовавшей заветную цель не
одного чуткого к будущему ума, а именно "магический театр".
Хотя Игра стеклянных бус технически и тематически
бесконечно разрослась и, с точки зрения требований,
предъявляемых к играющим, превратилась и высокое искусство и
строгую науку, при жизни великого базельца ей все же
недоставало весьма существенного. Каждая партия была тогда
неким нанизыванием, противопоставлением и группировкой
сконцентрированных представлений из многих областей
интеллектуального и эстетического, быстрым извлечением из
памяти надвременных ценностей и форм, виртуозным и быстротечным
полетом через царство духа. Лишь существенно позже из духовного
инвентаря воспитательной традиции, и в особенности из обычаев и
преданий паломников в страну Востока, в Игру было привнесено
понятие контемпляции. Всеми было признано нежелательным
положение, при котором фокусники-мнемотехники, не обладавшие
никакими другими достоинствами, виртуозно разыгрывали
блистательные партии, поражая и сбивая других участников
быстротой бесконечных перечислений. Со временем подобная
виртуозность была подвергнута строгому запрету, а созерцание
стало одним из важнейших условий Игры; более того, для
слушателей и зрителей Игры созерцание превратилось в нечто
основное. Это был поворот к религиозному. Теперь задача
заключалась не только в том, чтобы чисто интеллектуальным
образом следить за последовательностью идей и всей духовной
мозаикой Игры с гибкой внимательностью и натренированной
цепкостью памяти, но возникло и требование более глубокой и
более душевной самоотдачи. Содержание, происхождение, смысл
каждого знака, объявленного руководителем Игры, должны были
подвергаться длительному и строгому осмыслению, что побуждало
каждого играющего интенсивно и органически его воспринимать.
Технические навыки процесса созерцания члены Ордена и игровых
братств выносили из школ элиты, где искусству контемпляции и
медитации обучали с великим тщанием. Это, вероятно, и спасло
иероглифы Игры от опасности превращения в простые буквы.
Кстати, до той поры Игра в бисер, несмотря на свою
распространенность, оставалась для ученых приватным
упражнением. Играли в одиночку, вдвоем, группами, хотя особенно
глубокомысленные, удачно скомпонованные Игры фиксировались,
становясь затем известными в других городах и даже странах, где
ими порой восхищались, а порой и критиковали. И только теперь,
причем весьма медленно, Игра обогатилась новой функцией - она
стала общественным празднеством. Однако и ныне каждый волен
играть в нее частным порядком, чем особенно увлекается
молодежь. Все же, слыша сейчас слова "Игра в бисер", "Игра
стеклянных бус", прежде всего представляют себе торжественные
публичные Игры. Во всем мире они проводятся под руководством
опытнейших мастеров, возглавляемых в каждой стране своим
Магистром Игры, при благоговейном молчании приглашенных и
напряженном внимании слушателей; некоторые из таких Игр длятся
несколько дней или недель и в продолжение всего торжества
играющие и слушатели живут по строгим предписаниям,
простирающимся даже на время сна, аскетической и отрешенной
жизнью абсолютного самоуглубления, похожей на ту строго
упорядоченную подвижническую жизнь, какую ведут исполнители
духовных упражнений святого Игнатия.
Нам остается мало что добавить. Под сменяющейся гегемонией
различных наук и искусств Игра игр развилась до некоего
универсального языка, посредством которого оказывается
возможным выражать ценности духа в осмысленных знаках и
сопрягать их между собой. Во все времена Игра была тесно
связана с музыкой и в большинстве случаев велась она по
музыкальным и по математическим правилам. При этом назывались
одна, две, три темы, затем их разыгрывали, варьировали,
развивая подобно теме фуги или музыкальной фразе концерта. Игра
могла, например, отправляться от определенной астрономической
конфигурации или от темы баховской фуги, от фразы Лейбница или
Упанишад, далее же, в зависимости от намерения и способностей
играющего, вызванная к жизни главная мысль могла развиваться и
шириться или обогащаться в своей выразительности через отзвуки
родственных ей представлений. Если начинающему удавалось,
например, в знаках Игры установить параллели между классической
музыкой и формулой физического закона, то у искушенного мастера
Игра, начиная с исходной темы, развивалась свободно в
безграничных комбинациях. Большой любовью у одной из школ Игры
долгое время пользовались сопоставления, противопоставления и,
наконец, гармонические сочетания враждебных друг другу тем или
идей, например, закона и свободы, индивидуума и общности,
причем особое внимание уделялось тому, чтобы обе эти темы или
оба тезиса развивались на абсолютно равных правах,
беспристрастно, и из тезиса и антитезиса в наивозможно чистом
виде был бы выведен синтез. Вообще говоря, если не считать
гениальных исключений. Игры, оканчивающиеся негативным или
пессимистическим, дисгармоничным аккордом, не пользовались
любовью; по временам на них налагался даже запрет, что
диктовалось смыслом, какой приобрела Игра на гребне славы для
своих приверженцев. Она означала изысканную, символически
многозначительную форму исканий совершенства, высокую алхимию,
приближение к единому в себе и превыше всех образов и множеств
духу, стало быть - к богу. Как благочестивые мыслители более
ранних времен представляли жизнь сотворенной вселенной в
устремлении к богу и видели множественность мира явлений
завершенной и до конца продуманной лишь внутри божественного
единства, так строились, музицировали и любомудрствовали фигуры
и формулы Игры стеклянных бус на вселенском языке, вскормленном
всеми науками и искусствами, в танце устремляясь к
Совершенству, к чистому Бытии, к глубокой, полной
Действительности. Среди мастеров было в ходу словечко
"реализовать", и действия свои они рассматривали как путь от
становления к бытию, от возможного к действительному. Да будет
нам позволено в этом месте еще раз напомнить вышеприведенное
высказывание Николая Кузанского{1_1_0_03}.
Кстати говоря, понятия христианской теологии, постольку,
поскольку они были классически сформулированы и тем самым
представлялись общим культурным достоянием, естественным
образом вошли в язык Игры; в него с одинаковой легкостью
включались как основные понятия веры, библейское речение,
высказывание святого или латинская цитата из мессы, так и
геометрическая аксиома или же мелодия Моцарта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14