Объятая ужасом, Тида, не думая о последствиях, соскользнула с дерева и закрыла собой Джона. Подняв голову, она увидела удивленные взгляды двух индейских воинов. Только тут она поняла, что они сейчас прикончат не только Джона, но и ее. А потом скальпируют.
— Нет! — Она вскочила, но ни на шаг не отошла от лежавшего в беспамятстве Джона.
Внезапно тот открыл глаза, и в них мелькнул ужас.
— Типа! Тила, ради Бога. Дикари убьют тебя! Как ты попала сюда? Уж не умер ли я?
— Ты не умер. Молчи!
Она вытащила амулет Джеймса и показала его индейцам.
Лица их выразили удивление. Один из индейцев подошел к ней и потрогал серебряный полумесяц. Тила затаила дыхание, пока они говорили друг с другом. Но когда один повысил голос, она отступила. И тут раздался грохот копыт.
Джеймс вылетел на поляну, спешился и, держа в руке нож, бросился к индейцам. Он прокричал что-то на языке мускоги, яростно и властно. Джеймс взмахнул ножом: это означало, что индейцы должны уйти.
Хотя его голос звучал уверенно, Тила видела, как он боится за нее. Джон с трудом поднялся.
— Джеймс, друг мой, уведи отсюда Тилу…
Один из индейцев бросился на Джеймса. Тот, оттолкнув Тилу к Джону, уклонился от удара. Пнув индейца ногой в живот, он подмял его и ударил о дерево. Индеец рухнул на землю.
Второй индеец, издав боевой клич, кинулся на Джеймса, и они сцепились, клубком покатившись по земле. Тила схватила ружье Джона, дрожащими руками зарядила его, но не решилась выстрелить, опасаясь ранить Джеймса.
Вдруг индеец взвыл от боли: Джеймс, пытаясь выбить нож, сломал ему руку. Джеймс вскочил, закричал на воина и поднял его на ноги. Минуту постояв, ошеломленный индеец кинулся в чащу.
— Вы спасли мне жизнь. — Джон прислонился к стволу дуба, но тут глаза его закрылись, и он упал без сознания.
— Ты покинула укрытие! — гневно воскликнул Джеймс.
— Мне пришлось, иначе они убили бы Джона. Джеймс опустился на колени перед раненым другом.
— Ему прострелили руку, он потерял много крови, — пояснила Тила.
— Позволь оторвать кусок твоей нижней юбки.
— У меня осталось немного серы, нужно обработать рану. Джеймс разорвал мундир Джона и очистил рану. Тила с радостью убедилась, что кость цела, и наложила жгут.
— Что ты им сказал? — спросила она. — Как заставил их уйти?
— Я сказал им, что наступают солдаты.
— Прекрасно.
— Но это правда. Тила вздрогнула:
— О Боже, что же нам делать? Мы же не можем оставить Джона! Вдруг солдаты пройдут мимо, не заметив его? Тогда он умрет.
— Да.
— Но… но нам нужно ехать…
— Мы никуда не поедем, — твердо сказал Джеймс.
— Что?! — Тила не верила своим ушам. — Но это безумие! Необходимо что-то придумать, иначе тебя схватят! О нет, мы должны уйти!..
Безумие? Да, она права, но Джеймс внезапно принял решение.
— Мы никуда не поедем. Прости, любовь моя, но мы не вправе оставить Джона умирать. И еще…
— Что? — прошептала она.
— Я причиняю вред тебе, Тила. И нашему ребенку.
— Но…
— Я устал от этого. Не то чтобы я хотел жить в другом месте, но не хочу больше убегать. Когда-то я считал бегство своим единственным шансом. Даже в отсутствие Оцеолы индейские вожди знают, что я им не враг. Более того, понимают, что я стою гораздо больше живой, чем мертвый, и никогда не нарушаю слова. Сейчас я намерен доказать белым, что ни в чем не виноват.
— Но тебя обвиняют в ужасных деяниях, а мы сейчас на поле боя…
— Я готов предстать перед всеми и доказать, что все это — ложь.
— Джеймс, тебя будут судить, и неизвестно…
— У меня есть надежда. Ты дала мне ее. Благодаря тебе я поверил, что есть справедливые люди независимо от цвета кожи. — Джеймс прижал к себе пораженную Тилу. — Нам нельзя упустить этот шанс. Я сделаю все ради тебя. Но и ты поверь в меня. Поверь, что я останусь таким же сильным в твоем мире цивилизованной жестокости, как и в своем.
Она пристально вгляделась в Джеймса и, улыбнувшись, поцеловала его.
— Я верю! О Господи, конечно же, верю!
И тут они услышали топот копыт.
Это приближались солдаты.
— Позови их, Тила, — сказал Джеймс.
— Я верю! — горячо прошептала она и громко позвала солдат на помощь Джону.
Глава 28
Хотя битву при Окичоби нельзя было назвать решающей победой, никто не сомневался, что командующий армией Закари Тейлор, новый человек в этой войне, услышит похвалы и более того — получит повышение.
В этом сражении, одном из крупнейших, индейцы с самого начала знали, что силы белых значительно превосходят их, но полагались на свою обычную тактику: они быстро наносили удары и исчезали в чаще. Это всегда приносило им успех, и они рассчитывали, что, воюя на болотах, сумеют победить и на этот раз. В конце концов, однако, их фронт был прорван. И все же белые понесли куда большие потери. Поэтому, хотя солдаты и захватили много пленных и скота, сражение привело не к окончанию войны, а лишь усугубило противостояние.
Джон, придя в сознание, рассказал солдатам, что Джеймс не участвовал в сражении на стороне индейцев, напротив, дрался с ними, чтобы спасти ему жизнь. Джошуа Брэндейс работал в госпитале, куда доставили Джона. И хотя судьба Джеймса все еще была неясна, он остался в госпитале вместе с Тилой, помогая ей ухаживать за ранеными.
Джеймса удивляло, что большинство командиров относились к нему не просто хорошо, но с уважением. Он встретился с Эрнандесом и Закари Тейлором, и они обещали ему содействовать тому, чтобы судебное разбирательство в Сент-Августине было справедливым.
— Позвольте дать вам совет, господин Маккензи, — сказал ему Тейлор.
— Да, сэр?
— Заключите христианский брак с мисс Уоррен до судебного разбирательства. Надеюсь, вы ничего не имеете против такой церемонии?
— Нет, конечно, однако надо спросить, согласна ли мисс Уоррен.
Тиле, видимо, не сообщили о том, зачем командующий вызвал ее из госпиталя и пригласил к себе в палатку, поэтому она вошла очень встревоженная. И когда суровый Закари Тейлор спросил мисс Уоррен, согласна ли она выйти замуж за Джеймса Маккензи, отца ее будущего ребенка, Тила испытала неимоверное облегчение и едва не лишилась чувств.
Джеймс, подхватив ее, усмехнулся:
— Ты предпочла бы, чтобы меня повесили?
— Свадьба… Джеймс! Мы правда поженимся?
— Как только ты дашь согласие, — О, я согласна!
В палатку пригласили капеллана полка, худого доброго человека, уверенного в том, что Господь проявляет милосердие ко всем людям. Их быстро обвенчали, а несколько затянувшийся поцелуй вызвал одобрительные улыбки всех собравшихся. Потом Типа отправилась в госпиталь, а Джеймса взяли под стражу.
В Сент-Августине, представ перед военным судом, Джеймс изложил все обстоятельства дела с предельной честностью. Он стремился к этому ради себя самого, ради любви к матери, в память о боготворимом им отце, ради брата, всю жизнь помогавшего ему. Ради жены и будущего ребенка. Ради дочери и в память о Наоми.
— Еще до моего рождения отец приехал сюда, чтобы жить с этим народом. Индейцы радушно приняли его, утешали чужого человека, скорбящего по умершей жене. Господа, я слышал утверждения, будто семинолы здесь такие же чужаки, как и белые, и поэтому их следует без колебаний изгонять отсюда. Это нелепое заблуждение. Когда мой отец приехал на землю криков, наш народ уже целое столетие бежал к югу, бежал от белых людей.
Одни белые приезжали сюда учиться, другие с захватническими целями. В силу своего происхождения я чувствовал весь ужас этой войны. Мною руководили не ненависть к одной из сторон, а любовь к обеим. Когда началась война, мне показалось, будто в меня вонзили кинжал. Я сразу понял, что обречен на гибель в этом конфликте двух миров, если не буду следовать велениям своей совести. Я действительно отказался воевать против индейцев, но ни разу не присоединился ни к одному отряду, чтобы сражаться с народом моего брата. Я считаю себя другом вождя Оцеолы, однако многих из тех, кого встречал в доме моего брата, тоже могу назвать своими друзьями. Кое-кто говорит, будто сегодня я намерен просить пощады. Нет, это не так. Я требую только справедливости. Я не виновен в расправе у форта Деливеренс, где оказался случайно и спас жизнь моей жене. Я признаю, что убил Майкла Уоррена, но прошу учесть обстоятельства. Десять свидетелей подтвердят, что я убил его в целях самозащиты.
Джеймс стоял в импровизированном судебном зале. Сам генерал Джесэп, печальный, усталый, похожий на старого бульдога, восседал за столом вместе с генералом Эрнандесом, капитаном Моррисоном и молодым армейским адвокатом Питом Хардингом. Забинтованного Джона Харрингтона принесли на носилках.
Генерал Джесэп распорядился, чтобы слушания были закрытыми, но о них узнали, и зал был заполнен не только военными и репортерами, но и жителями Сент-Августина. Умолкнув, Джеймс услышал скрип карандашей по бумаге: это художники старались запечатлеть происходящее.
Сначала Джеймс оделся как обычно: брюки европейского покроя, сапоги, повязка на голове и серебряный медальон, подаренный ему Оцеолой много лет назад, тот самый, что спас Типу от беды. Но Джаррет просил брата доказать, что он способен жить и в мире белых людей. Поэтому Джеймс надел сюртук, белую сорочку и собрал волосы в косичку на затылке. Ему не раз приходилось выступать с речами, и он не сомневался, что покажет себя с хорошей стороны. Джеймс также полагал, что более всего ему на руку сыграют нынешние трудности Джесэпа.
Газетчики вцепились в генерала мертвой хваткой. Многих белых, кого ранее не смущала жестокость по отношению к семинолам, крайне неприятно поразило, что Джесэп велел схватить Оцеолу, явившегося на переговоры под белым флагом. Взрыв возмущения прокатился по всей стране, страсти еще не улеглись.
— Я требую справедливости, поскольку это мое право. Но даже ради спасения жизни я не соглашусь охотиться за индейскими вождями, как гончая, и не предам тех, кто обратится ко мне за помощью. Точно так же, господа, я никогда не обману доверия и не предам белых друзей. Полагаю, многие здесь это подтвердят. Господа, моя судьба в ваших руках. Моя душа принадлежит лишь мне одному.
Когда Джеймс произнес заключительные слова, в зале воцарилась мертвая тишина, но потом поднялся невообразимый шум.
До выступления Джеймса его обвиняли в убийстве и в том, что он устроил резню. В защиту Джеймса выступили Джаррет, молодой солдат Нунан, а также те, кто уцелел после расправы Выдры с белыми. И все же он знал, что его жизнь зависит от него самого. Сейчас, когда толпа неистовствовала, Джеймс понял, что в зале у него есть друзья. И надеялся, что их много.
Джесэп стукнул по столу, призывая всех к порядку. Быстро посовещавшись с сидящими рядом, он поднялся.
— В связи со смертью майора Майкла Уоррена никаких обвинений против Джеймса Маккензи выдвинуто не будет. Мы считаем это самозащитой, ибо майор Уоррен не имел полномочий вешать людей. Мы также убеждены, что к нападению у форта Деливеренс господин Маккензи непричастен. Поскольку отец подследственного был белым и обладал законным правом на собственность в этом штате, мы не можем требовать, чтобы Джеймс Маккензи покинул эту территорию. Поэтому, господин Маккензи, вы свободны и вправе поступать по своему усмотрению.
И снова поднялся страшный шум. Услышав радостный возглас, Джеймс устремился сквозь толпу к жене.
Жена…
Это слово ласкало его слух.
Она бросилась в его объятия и поцеловала на глазах у всех.
Их окружили репортеры, наперебой задавая вопросы. Каковы были отношения Тилы с отчимом? Что она думает о войне, о том, что Джесэп взял в плен Оцеолу?
— Я думаю, — сказала она, — Что мой муж хотел бы повидаться со своей дочерью.
Джаррет и Тара с трудом пробрались сквозь толпу. Хотя его брата освободили, Джаррет был несколько мрачен. Когда все наконец выбрались из зала суда, Джаррет быстро провел их к карете. Тара поцеловала Джеймса и Тилу. Джаррет обнял брата и пообещал откупорить шампанское, как только они доберутся до дома в Сент-Августине.
Так приятно было вновь оказаться в доме брата! Джеймс снова обрел семью. С ним были Джаррет и Тара, Йен, Дженифер, с которой ему приходилось столько раз расставаться. Глаза этой прелестной девочки так напоминали Джеймсу глаза ее матери, кожа имела нежный медный оттенок, а волосы были густые и волнистые, как у всех Маккензи. Тила говорила правду, утверждая, что Дженифер — любящая дочь. Она не отходила от отца ни на шаг.
И еще у Джеймса была теперь Тила — та, что вернула его к жизни. Любовь ее не знала границ, преодолевала все препятствия.
Скоро его семья увеличится. У Йена появится маленькая сестренка или братишка, как и у Дженифер.
Поздно вечером Джаррет встретился с Джеймсом в библиотеке.
— Сегодня прекрасный день. — Джеймс поднял рюмку с бренди. — Спасибо тебе. Джаррет кивнул:
— Хотелось бы мне, чтобы все было прекрасно. Джеймс насторожился:
— Мэри?..
— У твоей матери все хорошо, я же говорил тебе.
— Ты не солгал?
— Джеймс…
— Конечно, ты не стал бы, но что же тогда?
— Я принял решение, что все мы отправимся в Чарлстон.
— В Чарлстон? Кто-то из твоих заболел? Что-то не так с наследством Тилы?..
— В форт Молтри вместе с другими пленными семинолами отправили Оцеолу. Он при смерти, Джеймс, и спрашивал о тебе.
Конец близок. Джеймс понял это, как только вошел в камеру, где лежал умирающий вождь. Сам Оцеола тоже знал, что дни его сочтены, и сейчас чувствовал приближение смерти. На нем был головной убор с пышными перьями, на груди висело множество серебряных амулетов.
Джеймс подошел к вождю, боясь, что тот уже испустил последний вздох, но Оцеола был еще жив. Вероятно, ощутив приближение Джеймса, он с трудом поднял отяжелевшие веки и через силу улыбнулся. Потом глаза его закрылись, и Оцеола знаком велел гостю сесть. Джеймс опустился рядом с ним и взял руку вождя.
— Воин не должен так умирать, не правда ли, друг мой? — тихо проговорил Оцеола.
— Смерть — долгожданный отдых для великого воина, который вел свой народ к свободе.
— Для воина, выбившегося из сил.
Как много умерло людей — белых, индейцев, негров! Оцеола вдруг сжал руку Джеймса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46