- Вы помните, как Польша реагировала на нашу скромную просьбу? Польские военные совершили вооруженное нападение на немецкую радиостанцию в Гляйвице и стали передавать мятежные речи на польском языке. Двое суток Гитлер и все члены правительства ждали в Берлине польскую делегацию. Напрасно! Ни один поляк не приехал. Что же еще оставалось делать? Нужно было защитить честь и права Германии! Ну, что вы на это скажете?
- Все это мне известно. Так говорил об этих событиях Гитлер в сентябре 1939 года. Тогда я тоже верил этому. А вот теперь, когда 6-я армия разгромлена… Все, что вы слышали от верховного командования, - ложь и предательство. Дорогой Мельцер, с нами обращались как с дерьмом! И вот теперь я пытаюсь взглянуть на наше прошлое другими глазами. Помните хвастливое заявление Гитлера о том, что начиная с 1 сентября он сам будет выполнять свои обязанности как простой ефрейтор? А что из этого получилось? Почему он не послал в наш котел Кейтеля? Пусть бы они сами во всем убедились. И уж коль нельзя было нам ничем помочь, предоставили бы Паулюсу право капитулировать. Однако ничего этого не случилось! А теперь ваша очередь говорить, Мельцер.
Старший лейтенант из Эслингена на Неккаре оказался убежденным нацистом и приверженцем Гитлера. Он молчал. Разумеется, Мельцер не собирался так просто отказываться от своих взглядов. Катастрофический разгром 6-й армии, ложные обещания фюрера и бессмысленные жертвы, конечно, нанесли ощутимый удар по его слепой вере. И я уже начинал думать, что с Мельцером происходит то же самое, что и со мной. Однако я ошибся. Мельцер не собирался расставаться со своими старыми представлениями и считал, что Сталинград - это всего-навсего лишь исключение, которое может случиться. Он не хотел быть неверным.
***
А поезд между тем все шел и шел. В вагоне быстро темнело. Те, кто лежал на нарах, могли вытянуться как хотели, зато те, кто сидел, с трудом шевелили затекшими ногами. Болели плечи, ноги и больше всего спина. Я предложил своему партнеру снова встать и постоять. Стоять, тесно прислонившись друг к другу спинами, было легче. Приходилось только следить, чтобы сидящие рядом не заняли твоего места, пока ты стоишь.
Вдруг кто-то закричал, послышалась ругань. Оказалось, один из лежащих на первом ярусе стал спускаться к параше и в темноте наступил на кого-то из сидящих, потом еще на одного. Поднялся крик.
Затем в вагоне снова наступила тишина. Только слышался мерный перестук колес да чье-то храпение. Потом снова кто-то закричал, за ним еще кто-то, и наконец раздался бас майора Бергдорфа. По-видимому, один из сидящих занял лежачее место того, кто встал к параше. Это уже было нарушением привилегий! Но вот возня кончилась.
Мы с Мельцером опять сели и просидели до самого утра, не имея возможности даже пошевелиться, отчего нам казалось, что эта ночь никогда не кончится.
Наш состав тащился к цели, о которой мы не имели ни малейшего представления. Я закрыл глаза, но сон не шел.
О чем я только не передумал! О войне, о довоенной жизни, о Штутгарте 1939 года и, наконец, о последних событиях в Сталинграде.
Что мне, собственно, сказал Мельцер? Ах да, о том, что это - исключение. Разумеется, исключения возможны. Неужели катастрофа немецких войск под Сталинградом действительно всего лишь исключение в цепи общих успехов Гитлера и всего германского командования?
Я вспомнил недавние победы вермахта. Они как бы убеждали нас в правильности политики Гитлера, хотя для других народов, например для поляков или французов, эта политика была жестокой.
Для нас, немцев, тогда все шло неожиданно хорошо. После торжественной музыки Листа по радио передавали официальные сообщения о взятии Кракова, Сандомира, Перемышля, Белостока. Сотни тысяч польских военнопленных, сотни захваченных или уничтоженных пушек, танков, самолетов, капитуляция гарнизона Вестерплятте в Данциге, захват порта Гдыня и, наконец, крепости Модлин и Варшавы. За какие-нибудь три недели поход на Польшу победоносно завершился. Сердца многих немцев забились чаще. И все это при нескольких тысячах погибших с нашей стороны!
В октябре в армии снова разрешили танцевальные вечера. Жизнь почти вошла в нормальное русло. С теми пайками можно было жить.
По этому поводу Гитлер произнес новую речь о том, что Англия приветствовала бы создание нового правительства в Германии. Англичане твердили о том, что устранение Гитлера будет означать мир. В победном шелесте знамен нахально звучал голос Чемберлена. «Ох уж эти вечные наглости англичан!» - думали многие немцы, продолжая выполнять приказы Гитлера. Я не был исключением из общего числа.
После окончания польского похода «Прелюды» Листа стали звучать по радио реже. А если их когда и передавали, то сразу же после этого верховное командование спешило сообщить об успехах в подводной войне против англичан, или об обстреле неприятельских самолетов, или о бомбардировке французских и английских объектов германскими военно-воздушными силами.
Затем, в апреле и мае 1940 года, по радио вновь зазвучали произведения Листа: шел поход на Данию, Норвегию, Францию, Голландию и Люксембург.
Северный поход победоносно был завершен за три недели. Война на западе вообще длилась всего лишь четырнадцать дней. Германские войска торжественно маршировали по Елисейским полям. Верден - «кровавая мельница» первой мировой войны, Верден, который в 1916 году стоил жизни семистам тысячам немецких солдат, был взят без особых потерь. Франция капитулировала в конце июня. В том же самом вагоне, в котором в ноябре 1918 года немецкие парламентеры были вынуждены подписать условия капитуляции, продиктованные им союзниками, теперь подписала капитуляцию Франция. В ту ночь мы вместе с женой слушали радио.
Германский вермахт молниеносно сокрушил одну из сильнейших держав мира. В войне 1914-1918 годов, несмотря на огромные усилия, кайзеру не удалось сделать этого.
Гитлеру всегда везло. Так, может, Сталинград действительно единственное исключение среди всех побед гитлеровского вермахта?
***
Паровоз дал свисток, один, потом другой. Поезд остановился. В вагоне было по-прежнему темно. Даже в дырочку, проделанную в крыше вагона, ничего не было видно.
- Где мы? - спросил кто-то, словно кто-нибудь из нас мог ответить на этот вопрос.
Однако стояли мы недолго. Вскоре паровоз дал свисток и дернул вагоны. В дырочку промелькнули бледные матовые огни: станция.
Когда огни остались позади, поезд вновь остановился. На этот раз остановка затянулась на несколько часов. Я не мог заснуть. Соседи справа о чем-то шептались. Потом кто-то из сидящих на полу громко вскрикнул. Кто-то стал успокаивать кричавшего. С нар раздался властный голос: «Тихо, вы!»
И вновь наступила тишина, но я так и не уснул. Знакомые надоевшие вопросы теснились в голове. Чего только не вспомнишь в такой обстановке!
… Всплывали воспоминания далекой юности, возникали картины последних лет. Одно помнилось очень хорошо, другое потускнело от времени. Я вспомнил реальную школу, которую посещал в двадцатых годах, кое-кого из учителей. С одним из них, преподавателем физкультуры, меня связывала долгая дружба. Он был большой почитатель поэзии Вальтера Флекса, который в 1917 году добровольно пошел в рейхсвер. Наш преподаватель и мне привил любовь к книгам Флекса. Особенно мне нравились его «Странствия между двух миров».
Я даже вспомнил сейчас одну фразу, которую Флекс сказал как-то своему другу, тоже добровольцу, лейтенанту: «Быть лейтенантом - это значит быть примером для своих подчиненных, а если нужно, то и примерно умереть у них на глазах». Эти слова для меня лично стали, так сказать, своеобразным руководством. С ними я пошел на фронт. Я был твердо убежден, что смерть на поле боя - необходимая жертва, истинное проявление геройства. Прав ли я был тогда? Теперь я много думал над подобными вопросами, а после всего пережитого уже по-другому оценивал прежнее. Чего стоил пример только одного Сталинграда! Ведь гибель немецких солдат в котле окружения - это жертва, которая отнюдь не была необходимой для отечества. Они погибли только из-за того, что кто-то отдал жестокий, бесчеловечный приказ - стоять во что бы то ни стало! А ради чего, собственно, погибали солдаты на других фронтах? Разве там не было того же самого, тех же бесчеловечных приказов?
Одного горького урока под Сталинградом уже было достаточно, чтобы не согласиться с автором «Странствий между двух миров». Флекс пытался с гуманных позиций обосновать цели войны, преследуемые Германией, и наши потери. Однако ничто не могло оправдать гибель 6-й армии! Во мне все больше росла уверенность, что мы, немцы, ведем не оборонительную, а захватническую войну.
Мысли мои перескакивали с одного на другое: то я вспоминал высказывания Вильгельма Второго, то речи Гитлера, то мысленно переносился в класс реальной школы, то на аэродром в Гумраке.
Потом я вспомнил нашего учителя по рисованию. Он, кроме того, преподавал нам и историю. Я, как сейчас, видел его стоящим посреди класса. Он всегда вставал, когда хотел сказать нам что-то важное. Он часто рассказывал ученикам о первой мировой войне, но не о героических подвигах, нет, а о своих встречах в те времена с поэтом Германом Гессе, с которым у него было много общего. Поэт выступал против бессмысленного кровопролития, за что его объявили изменником. После войны поэт вынужден был эмигрировать в Швейцарию. Учитель говорил о конфликте с самим собой, когда он должен был стрелять во француза, у которого, как и у него, была семья, в человека, который не сделал ему ничего плохого и которого он не мог считать своим врагом.
Обращаясь ко всему классу, учитель громко спрашивал:
- Почему я французов должен считать своими врагами? Вы знаете, что Вильгельм Второй как-то сказал солдатам: «Мой враг - это ваш враг»? А когда новобранцы принимали присягу в Потсдаме, он призывал их стрелять не колеблясь в родных и близких, если на то будет отдан соответствующий приказ? Что вы, милые ученики, скажете по этому поводу? Как вы считаете?
В классе стало шумно…
Предавшись воспоминаниям, я хотел было уже поспорить с императором Вильгельмом Вторым. Императора я представлял себе в неизменной каске и с огромными пышными усами. Таким мы знали его по картинкам. Но вот фигура императора исчезла, а посредине класса стоял уже не учитель, а профессор Кутчера и улыбался такой знакомой улыбкой. Из виска у него текла кровь. Профессор поздоровался со мной, подошел и пожал мне руку. И в тот же миг меня словно молнией пронзило.
Я очнулся. Не было ни школьного учителя, ни кайзера, ни профессора. Но зато реально существовали бесчеловечные приказы и верховный главнокомандующий Адольф Гитлер.
Как в свое время Вильгельм Второй требовал от своих солдат слепого подчинения, так и Гитлер бросает в мясорубку войны сотни тысяч солдат.
Как Вильгельм считал себя посланцем господа, так и Гитлер заявляет теперь, что он провидец.
О небо! О провидение!
А куда же делось чувство ответственности перед народом? Наш учитель говорил, что правители ссылаются на господа бога для того, чтобы ежедневно дурманить народ. А разве разглагольствования Гитлера не имеют той же цели?
***
Мне удалось пробраться к дырочке, через которую я мог взглянуть на мир. Первое, что я увидел, было солнце на безоблачном небе. Яркое мартовское солнце. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась ослепительно-белая равнина. Лишь кое-где чернели пятна земли, мелькал» стволы деревьев да бурые бревенчатые избы. Навстречу поезду бежали смешанные леса.
Поезд двигался медленно. Я глубоко вдыхал чистый холодный воздух, стараясь отогнать от себя назойливые мысли.
За моей спиной нарастали шум и возня. Просыпаясь, люди хотели потянуться, расправить затекшие плечи. На нарах заговорили, хотя большинство обитателей нашего вагона, казалось, находились в состоянии полного безразличия ко всему.
Поезд пошел еще тише и вскоре остановился.
- Мы на какой-то станции! - крикнул кто-то, прильнув к дырке вагона.
- Названия станции не видно.
Снаружи послышался скрежет металла, и дверь с шумом отодвинулась.
- Давай два человека!
Перед дверью стоял красноармеец с автоматом. Двоих из наших заранее назначил майор Бергдорф. Оба были из числа приближенных к нему лиц.
Вскоре посланные вернулись обратно, неся ведро сладкого чая и палатку сухарей - суточный паек на сорок четыре человека. Делить сухари было очень трудно, так как они были самой различной формы.
Офицеры, лежавшие на верхних нарах, садились, свернув ноги калачиком, а на освободившемся месте образовывался своеобразный стол, на котором продовольствие раскладывалось на одиннадцать кучек: одна кучка - на четыре человека. Кучки должны были быть одинаковыми. Но этого не получалось, и ругань неслась со всех сторон. А если кто протягивал руку, его били.
Голод может превратить человека в зверя. Голодные люди ведут себя очень странно. Так и некоторые из нас то по нескольку раз убирали, то доставали свои сухари и порой не ели их до тех пор, пока у соседей ничего не оставалось. Некоторые делили свою порцию на десять - двенадцать крохотных частей и потом жевали их в течение всего дня.
Я обычно делил свои сухари на две равные части. Одну половину съедал за завтраком, другую - за ужином, размачивая сухари в чае. Процесс еды мы старались растянуть как можно дольше. В это время я обычно беседовал с Мельцером.
- Хорошо спали сегодня?
- Благодарю, так же плохо, как и вы, - слышал я в ответ.
- Эх, сейчас бы зайти в деревенскую пивную. Хорошенько бы выпить и закусить.
- Неплохо бы! Я охотно бы составил вам компанию. А потом завернули бы ко мне домой. Вот там-то вы попробовали бы настоящего неккарского винца. Другого такого нет на свете. У моего тестя двадцать гектаров виноградников, да еще каких!
- Винца я охотно бы выпил, - говорил я. - В этом я знаю кое-какой толк. Но вообще я предпочитаю кезебергское. А еще лучше съесть хороший кусок мяса.
- О, я позаботился бы об этом. Каждый год мы колем по три свиньи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47