Но Лусиус только что получил еще одно доказательство того, что ошибался. Сначала она казалась строптивой и вздорной. Потом стала эффектной, но непривлекательной. Теперь он чувствовал себя так, словно был на волосок от помешательства.
– Вам хватит того, что я начистил? – раздраженно спросил он.
Фрэнсис выпрямилась и посмотрела, слегка склонив голову набок.
– Хватит, если каждый из вас ест не за целый полк, а только за половину. Полагаю, вы делали это в первый раз?
– Странно, мисс Аллард, но я не чувствую стыда, признаваясь в этом. Да, это был первый – и, горячо надеюсь, последний раз. Кто будет мыть всю эту посуду?
Глупейший вопрос из всех, которые он когда-либо задавал.
– Я, если только не найдется добровольный помощник. Сомневаюсь, что стоит просить Томаса, а Уолли я отправила бриться, и, думаю, эта задача займет у него не меньше часа. Остается ваш кучер или... – Она выразительно подняла брови.
Какого черта он поставил себя в такое нелепое положение? Не может же она всерьез ожидать... Конечно, нет. В ее глазах светилась откровенная насмешка.
– Вы хотите, чтобы я мыл или вытирал? – коротко спросил он.
– Лучше вытирайте. Вы можете повредить свои благородные руки, если вам придется слишком долго держать их в воде.
– Мой камердинер разрыдался бы, – признался виконт. – Вчера он уехал домой раньше, но больше никогда не согласится оставить меня.
«День становится все удивительнее», – решил Лусиус, когда они начали мыть и вытирать посуду, пока картошка весело булькала в своем котелке и запах, струившийся из духовки, заставлял его желудок урчать, протестуя против столь долгого ожидания. Этот день обещал стать самым необычным в жизни мистера Маршалла.
Он никогда не останавливался ни в каких гостиницах, кроме самых лучших. Он редко путешествовал без камердинера, но Джеффрис простудился, и Лусиус не хотел даже думать о том, чтобы всю дорогу выслушивать в экипаже его причитания. Нога Лусиуса не ступала в кухню с тех пор, как он был ребенком, когда наведывался туда часто и тайно, чтобы выпросить кусочек лакомства.
День стал ужасным с того момента, когда Питере обогнал экипаж, такой древний, что Лусиус подумал, не забросил ли их снегопад каким-то образом назад во времени. И с тех пор день нисколько не улучшился.
Но теперь, как ни странно, этот день начинал ему нравиться.
– Надеюсь, вы понимаете, что после обеда все это придется мыть заново? – спросила Фрэнсис, когда он бросил мокрое полотенце поверх последней вытертой тарелки.
– Мисс Аллард, неужели никто никогда не объяснял вам, для чего существуют слуги? – Он скептически посмотрел на нее и вернулся обратно в обеденный зал.
К тому времени как они пообедали и мистер Маршалл поручил Уолли и двум кучерам вымыть посуду, Фрэнсис почувствовала себя уставшей. Этот день был долгим и очень странным, а из-за ранних зимних сумерек казалось, что час уже очень поздний. Ветер, стучавший в ставни и завывавший в дымоходе, тепло и потрескивание поленьев, доносившееся из очага, успокаивали Фрэнсис, как и горячий чай, который она потягивала.
Она смотрела в огонь, пила горячий чай и краем глаза разглядывала мягкие, начищенные до блеска высокие кожаные сапоги мистера Маршалла, который непринужденно сидел, скрестив ноги в лодыжках и свободно, расслабленно вытянув их к камину, и благодаря этой позе казался Фрэнсис вдвое мужественнее, чем раньше.
Он производил впечатление опасного мужчины.
Фрэнсис не решалась извиниться и отправиться спать. Вообще-то ей нужно было только встать и объявить, что она идет наверх, в комнату, соседнюю с его спальней. Днем она обнаружила, что там на двери даже нет замка, и хотя она вовсе не думала, что виконт попытается соблазнить ее, но все же...
– У этого пирога с мясом есть только один недостаток, мисс Аллард. – Лусиус вздохнул с явно удовлетворенным видом. – После него другие блюда потеряли для меня интерес.
Пирог вполне удался, если учитывать, что она никогда прежде не пекла самостоятельно и несколько лет вообще не готовила. Но комплимент ее удивил. Мистер Маршалл не казался похожим на человека, который раздает похвалы направо и налево.
– Картошка тоже была весьма вкусной, – отозвалась Фрэнсис, вызвав у него неожиданный взрыв смеха.
Конечно, их знакомство началось очень неприятно, но какой смысл сохранять враждебные отношения только ради того, чтобы оставаться вздорными и раздраженными грубиянами? Постепенно по молчаливому согласию они сложили оружие и заключили, так сказать, «худой мир».
Фрэнсис было странно сидеть вот так, наедине с очень красивым и мужественным джентльменом, который, полностью расслабившись, вытянулся в своем кресле, и знать, что они проведут ночь на расстоянии нескольких шагов друг от друга, одни на верхнем этаже гостиницы. Здесь был простор для фантазии и мечтаний. Но такие фантазии совсем не так приятны, когда становятся реальностью.
Господи, последние три года она жила в женском обществе и не общалась ни с кем, кроме женщин, если не считать мистера Кибла, пожилого швейцара в школе мисс Мартин.
– Итак, ваш дом в Бате? – спросил мистер Маршалл.
– Да, я живу в школе, где преподаю.
– А-а, значит, вы учительница.
Но ведь он это предполагал, разве нет? Так что удивляться нечему. И совершенно очевидно, что она не светская дама. Даже частный экипаж, в котором она путешествовала, был непрезентабельным, несмотря на богатство ее двоюродных бабушек.
– В школе для девочек, – добавила Фрэнсис. – В очень хорошей школе. Когда мисс Мартин открыла ее девять лет назад, у нее было всего несколько учеников и очень мало средств. Но ее репутация великолепной учительницы и помощь благотворителя, имени которого она даже не знает, дала ей возможность занять еще и соседний дом и брать девочек на попечение, а не только платных учениц. И она смогла нанять еще нескольких учительниц. Я там уже три года.
– И чему же учат девочек в этой школе? – спросил он, сделав глоток портвейна из бокала. – Что вы преподаете?
– Музыку, французский и письмо. Умению правильно излагать мысли, а писать буквы – этому учит Сюзанна Осборн. Школа обучает девочек всему, что, как предполагается, может понадобиться молодым леди, – например, танцам, рисованию и пению, а еще этикету и хорошим манерам. Но она учит и теоретическим дисциплинам. Мисс Мартин всегда на этом настаивала, так как твердо уверена, что женский мозг ни в чем не уступает мужскому.
– А-а, – протянул он, – замечательно.
Резко повернув голову, Фрэнсис посмотрела на него, но не смогла определить, было ли это суждение высказано с иронией или нет. Положив голову со слегка растрепанными короткими вьющимися волосами на высокую спинку кресла, он выглядел сонным, и Фрэнсис ощутила внутри странный легкий трепет.
– Мне нравится там преподавать. Я чувствую, что моя жизнь приносит какую-то пользу.
– А до этих трех лет вы не делали ничего полезного? – Он повернул голову, чтобы посмотреть на Фрэнсис.
Она мысленно вернулась к двум годам, последовавшим за смертью отца, и на мгновение почувствовала, что готова расплакаться. Но ее слезы по тем несчастным, трудным годам давным-давно пролиты, и она никогда не сожалела о выборе, который тогда сделала: стать учительницей, вместо того чтобы униженно бежать и искать убежища и поддержки в доме своих двоюродных бабушек. И если бы можно было вернуться назад, она бы снова поступила точно так же.
Для женщины нет ничего лучше независимости.
– Три года назад я не была счастлива, – ответила Фрэнсис. – А сейчас счастлива.
– Правда? – Его взгляд неторопливо двигался по ее лицу, шее, плечам и даже вниз по груди, приводя Фрэнсис в смущение. – Вам везет, что вы можете так сказать, сударыня.
– Значит, вы несчастливы?
– Счастье. – Его брови презрительно выгнулись. – Глупое слово. Существуют наслаждение и чувственное удовольствие – и существуют их противоположности. Я ищу первые и, как могу, избегаю последних. Можно сказать, это моя жизненная философия – моя и большинства людей, если они честны сами с собой.
– Я говорила необдуманно и употребила неправильное слово. Мне следовало сказать, что я удовлетворена своей жизнью. Я избегаю всех крайностей, о которых вы упомянули, и дорожу своим душевным покоем. Это моя жизненная философия, и я уверена, многие поняли, что это разумный образ жизни.
– И к тому же дьявольски скучный.
А затем он сделал такое, что вызвало у Фрэнсис не только трепет – у нее на мгновение перехватило дыхание, так что она едва не задохнулась.
Он улыбнулся ей – и показал себя по-настоящему красивым мужчиной.
Она старалась подобрать достойный ответ, но не могла и просто молча смотрела ему в глаза, чувствуя, как к ее щекам приливает кровь.
Он так же молча смотрел на нее, но его улыбка исчезла.
– Я думаю, – сказала она, наконец обретя дар речи, – пора в постель.
Если она хотела когда-нибудь вернуть обратно сказанные слова, то это был как раз такой случай. И если она хотела, чтобы когда-нибудь у нее под ногами разверзлась бездна и поглотила ее, то сейчас было самое подходящее время.
Несколько ужасных мгновений она не могла отвести взгляда от него, а он от нее, и воздух между ними, казалось, звенел.
– Полагаю, – первым заговорил он, – что вы, мисс Аллард, имели в виду себя одну. Но вы совершенно правы – пора в постель. Если мы будем продолжать сидеть здесь, то боюсь, заснем, а потом, когда камин прогорит, проснемся с затекшими шеями и замерзшими ногами. Идите наверх, а я сгребу угли в кучу и поставлю экран. Я проверю и кухонный камин, хотя, думаю, Питере и ваш Томас еще некоторое время будут там играть в карты и недовольно ворчать друг на друга.
Продолжая говорить, он поднялся с кресла и нагнулся над камином.
Вставая, Фрэнсис не была уверена, удержат ли ее ноги. До чего отвратительная обмолвка! Все-таки ей следовало оставаться в кухне.
– Доброй ночи, мистер Маршалл, – сказала она его спине.
– Вы еще здесь? – Он выпрямился и, повернувшись к ней, насмешливо поднял бровь: – Доброй ночи, мисс Аллард.
Задержавшись только для того, чтобы взять со стойки одну из свечей, Фрэнсис торопливо поднялась по лестнице к себе в комнату и с удивлением увидела горящий камин. Хотя мистер Маршалл обещал сказать Уолли, чтобы тот развел огонь, она не слышала, чтобы он отдавал ему распоряжение. Быстро раздевшись и приготовившись ко сну, она нырнула под одеяла и накрылась с головой, словно стараясь заглушить свои мысли.
Но, кроме мыслей, существовали еще и чувства – и они определенно принадлежали не той женщине, которая провозглашала спокойную удовлетворенность жизнью. Ее грудь неприятно затвердела, низ живота пульсировал, внутренняя часть бедер болела, а она была не столь наивна, чтобы не распознать симптомов того, что это означало.
Она хотела мужчину, которого совсем не знала – а если бы знала, то, вероятно, не хотела бы – и которого даже презирала на протяжении нескольких часов. Какое унижение!
Лежа под одеялами, Фрэнсис напряженно ждала звука его шагов, когда он будет подниматься по лестнице в свою комнату, но, несмотря на то что долго не спала, так и не услышала, когда он прошел.
Проснувшись на следующее утро и взглянув в окно своей спальни через маленький круг, который он очистил теплым дыханием, Лусиус увидел, что снег уже перестал идти. Но его выпало много, ветер намел большие сугробы, небо по-прежнему было затянуто тучами, и, если судить по температуре в комнате, снег не очень-то собирался таять.
Хотя было еще слишком темно, чтобы он мог как следует разглядеть окрестности, тем не менее все свидетельствовало от том, что сегодня никто никуда не поедет.
Лусиус ожидал, что его снова охватит уныние и плохое настроение, и удивился, вместо этого почувствовав такой прилив энергии, какого не испытывал с самого начала Рождества. Нет, конечно, в его жизни ничего не изменилось, но судьба подарила ему небольшую передышку.
Лусиус с трудом представлял себе, что мог застрять в жалкой второразрядной провинциальной гостинице без своего камердинера – и без большинства других удобств, которые всегда были для него сами собой разумеющимися.
Он побрился, довольствуясь холодной водой, стоявшей в кувшине на умывальнике с прошлого вечера, оделся, потом натянул свои высокие сапоги, надел пальто и шляпу и, держа в руке кожаные перчатки, спустился по лестнице. Все было погружено во тьму. Как он и ожидал, Уолли еще не проснулся, и кучера, вероятно, тоже оставались в своих постелях. Они еще играли в карты, громко выражая сомнения в честности друг друга, когда уже глубоко за полночь он решил, что может безопасно отправиться спать, то есть безопасно для собственного душевного спокойствия. Когда Фрэнсис сказала, что пора в постель, он на несколько мгновений почувствовал – опять! – что он на грани помешательства.
В это утро Лусиус ощущал необыкновенную бодрость, несмотря на то что спал мало. А так как он не мог ни совершить верховую прогулку – свою любимую разминку ранним утром, – ни боксировать, ни фехтовать, что было бы стоящей заменой, он решил, что уберет снег от двери, и, натянув перчатки, вышел в сумерки приближающегося дня. Пробравшись к конюшне, чтобы раздобыть лопату или метлу, он увидел, что Питере уже там и чистит лошадей. С его помощью он нашел то, что искал.
– Если хотите, хозяин, я сам этим займусь, когда закончу здесь, – предложил Питере. – По мне, уж лучше разгребать снег, чем снова мыть чертову посуду. Но вижу, вы просто горите желанием сделать что-то полезное. Что ж, давайте.
– Премного тебе благодарен, – сухо откликнулся Лусиус и, взяв лопату, принялся за работу.
В разгорающемся утреннем свете он увидел, что гостиница стоит на некотором расстоянии от деревни, которая, как он и предполагал, действительно существовала, но связывающая их дорога была занесена снегом настолько, что невозможно было определить, где именно она находится. Не похоже, чтобы сегодня кто-нибудь пожаловал, даже если жаждущие эля знали, что владелец должен быть дома, и еще менее вероятно, что Паркеры в состоянии вернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41