Проспер совершил большую ошибку, когда до такой степени приблизил к себе Эйкрса.
Калеб прошел по комнате, отпер закрытый на замок ящик стола и швырнул мне пачку фотографий. Передо мной лежало далеко не то, что мы привыкли именовать художественной фотографией. Изображение нечеткое, а порой и просто размазанное. И конечно, при необходимости мне никогда бы не удалось в точности опознать на этих фотографиях голую задницу моего свояка. Но его профиль и серебристые волосы невозможно было спутать ни с чьими. Так же, как и лицо на подушке рядом с его лицом. Лицо с пляжа Чоупатти.
– Фотографии, сделанные Сами? – спросила я.
– Некоторые из них. Те, которые интересуют лично меня.
– По крайней мере моей сестре не придется беспокоиться, использовал ли он презерватив.
– Что ты имеешь в виду?
– Сами умел в этой ситуации выполнять один интересный трюк с кулаком. – Я взглянула на Калеба. – А откуда они у вас?
– Фотографии? От соседа Зарины, фотографа и сценариста, услугами которого я время от времени пользуюсь. Он сохранил несколько негативов. Это результат обмена. Взамен я предложил ему поработать над сценарием для моего следующего фильма.
– А я ведь нашла тело Эйкрса, Калеб. Кто-то отрубил ему руки. Так же, как тому человеку, которого вы обнаружили здесь, в «Ледяном доме».
– Ты что же, полагаешь, что никто в мире кино не знает о том трупе, который я здесь нашел? Так же, как никто не знает о моих двойных скальпелях? Сплетни – это бомбейвудский телеграф. В любом номере газетенки Шомы Кумар ты отыщешь все подробности моей частной жизни вместе с рассуждениями о моем творческом методе и даже сведения о том, когда, куда и как я хожу мочиться. Неужели ты принимаешь меня за глупца, который не понимает таких простых вещей?
Мне хотелось ему верить. И все-таки что-то во всем этом не вязалось.
– А, кстати, Калеб, почему вы назвали гибель Майи воздаянием? – Он покачал головой, и я продолжила: – Может быть, потому, что бросили свою первую жену так же, как Проспер фактически бросил Майю, и довели ее до самоубийства в тот момент, когда она перестала вписываться в ваш новый имидж, тот имидж, который для вас создали Майя и Проспер? Она ведь покончила с собой, когда вы делали заметки по поводу того, как вести себя в случае получения «Оскара»? Не в этом ли вы винили их? Не пытались ли вы переложить на них свою собственную вину?
Его лицо побагровело.
– У меня здесь есть ее портрет, если хочешь, можешь посмотреть, – сказал он. – Одна из тех сентиментальных картинок, которые делаются по фотографиям, чтобы создать впечатление, что портрет этот с давних пор хранится в семье. Она копила на него деньги, потому что мечтала переделать свое прошлое, сделать его респектабельным. – Он подошел к конторке и взял с нее миниатюру. – Я встретил ее, когда она проституткой работала «в клетках». Мы так и не стали мужем и женой.
На этот раз я рассматривала ее более внимательно. За пошлой стилизацией дешевой поделки скрывалось то сходство, о котором говорил Бэзил.
– Бэзил говорил, что я похожа на нее, – сказала я и подумала: очень многих женщин убивают потому, что они похожи на маму, на мачеху или на маленькую сестренку. Помнится, я об этом где-то читала.
– Бэзил всегда хорошо разбирался в женщинах.
– Но она здесь такая юная. Даже со всей этой косметикой. Вначале я подумала, что на этой фотографии вы изображены вместе с сестрой.
Калеб взял миниатюру.
– Она на самом деле очень юная. Ей здесь всего пятнадцать. А мальчику всего два года.
– А кто он такой? Ее брат?
– Ах, Розалинда. – Калеб прошел к конторке и поставил миниатюру на место, проведя пальцем по овалу лица мальчика. – Не брат. «А это порожденье тьмы я признаю своим». Мой сын. Он... умер. Совсем маленьким.
– Сами был тоже очень маленьким, когда Проспер отделался от него. Проспер послал Эйкрса убить Сами? Убить своего родного сына? Как вообще такое возможно? Отправить человека убить собственного сына и жену и после этого продолжать работать с ним?
– Существуют разные виды убийства.
– И некоторые из них особенно страшны. Как, например, те, в которых используется нож.
Калеб поставил руки на бедра.
– Я вовсе не пытаюсь найти ему оправдание. Не тот я человек. Но, возможно, Проспер просто не знал, что Сами – его сын. Никаких реальных доказательств этого нет. Кроме того, Сами постоянно шантажировал его. Как ты относишься к сыну, шантажирующему отца? И, наверное, в конце концов всем и всеми можно поступиться. Я думаю, для Проспера свою роль сыграл и страх падения.
Зазвонил телефон, и Калеб снял трубку.
– Да. Да, – сказал он и добавил: – Они у меня. А что ты делаешь с остальными?
Рассматривая его профиль со слегка удлиненным по-индийски ухом, так похожий на скульптурные изображения богов из домашней коллекции Проспера, я вдруг поняла, чего не хватало в той статуэтке, которую я фотографировала прошлой ночью. Или, точнее, чего должно было не хватать. На рисунках Сами и на фотографиях в альбоме Сатиша, так же, как и в той статуэтке, которую дала мне Бина, кусочек левого уха Сканды бы отколот. В статуэтке из коллекции Проспера не было никаких повреждений.
– И где же мне найти великое творение Проспера, если только оно, по вашим словам, способно убедить меня? – спросила я, когда Калеб повесил трубку.
– Что? А, книгу... Он тщательно скрывает ее на своей студии «Остров». Но для такой изобретательной девицы, как ты, добыть ее не проблема.
Я вспомнила о плачевном состоянии моих финансов.
– Наверное, вы правы, но мой водитель сегодня как раз занят на другой работе, и я серьезно поиздержалась за последнее время, так что у меня нет даже денег на такси. Помимо всего прочего, я слышала по радио о закрытии движения поездов на многих направлениях из-за того, что затоплены пути.
– Финансовые проблемы? – Все внимание Калеба было вновь сосредоточено на нашей беседе. Он сунул руку в карман, вытащил оттуда паан и мгновение жевал его. Следующие слова Калеба были сдобрены острым ароматом растения: – Неужели тебе это так уж необходимо?
– Что? Разделаться с Проспером? Абсолютно необходимо, – ответила я, стараясь не вспоминать обещание, которое дала сестре.
Он взял меня за подбородок и повернул мое лицо от себя к свету. А я подумала: в чем я действительно похожа на его покойную жену, а в чем полностью от нее отличаюсь?
– Поразительно. Быть столь похожим на другого человека и одновременно так от него отличаться. – Он выплюнул свой паан на пол. – И ведь ты не остановишься, пока не дойдешь до реального и опасного столкновения. Ты способна погубить жизнь сестры и унести с собой в бездну множество других людей. Но и это не остановит тебя.
– Все зашло слишком далеко.
Внезапно он переменил тему разговора и заговорил о Джаггернауте. Спросил, не видела ли я празднество в Ориссе, посвященное божеству Джагганатхе. Известно ли мне, что от имени этого бога и его колесницы происходит и название статуи Кришны «Джаггернаут» и английское слово «juggernaut», означающее безжалостную неумолимую силу?
– Я уже устала от рассказов, Калеб.
Но он во что бы то ни стало хотел мне рассказать еще одну историю. О колесницах этого божества, на которых возят его изображение, такое громадное, что повозки на улицах под его тяжестью бросает из стороны в сторону, словно корабли под парусом. Их тащат тысячи фанатичных паломников, которые, пытаясь везти бога быстрее, часто падают и погибают, раздавленные большой и тяжелой колесницей.
– Мнение, что они добровольно бросаются под колеса, весьма преувеличенно, – заметил Калеб. – Преувеличение, характерное для западных журналистов. Обычно это происходит случайно. Они падают, а инерция движущейся колесницы настолько велика, что она просто не может остановиться.
– Единственные джаггернауты, которые мне известны, – это автопоезда, каждую ночь проносящиеся мимо моей лондонской квартиры. Они часто будят меня по ночам.
Калеб кивнул так, словно и не ожидал, что его рассказ меня по-настоящему заинтересует.
– Я прикажу моему шоферу отвезти тебя к Просперу, – сказал он.
3
«Мерседес» представлял собой довольно потрепанную модель 70-х годов с трещинами на ветровом стекле, поверх которых был наклеен скотч.
– Кажется, вы попали в какую-то переделку, – сказала я шоферу.
Он бросил взгляд на треснувшее стекло.
– Да, мадам. – Пауза. Посмотрел мне в глаза. – Машину угнали, но нам ее потом вернули.
– А воров поймали?
– Нет, мадам. Автомобильные воры в этой стране – большие хитрецы.
Минут через сорок пять небо вдруг начало темнеть, хотя до сумерек было еще довольно далеко. Полнеба затянуло облаками черно-бордового цвета, похожего на цвет крупного синяка, и они начали быстро распространяться дальше, охватывая все большие участки.
– Сплошная облачность, – сказал водитель, указывая на горизонт. – Там гроза и дождь. Приближается циклон.
Он включил радио и крепко саданул по нему кулаком, после чего оно заговорило:
Вы слушаете международную службу Би-би-си...
– Пытаюсь совершенствовать свой английский, – сказал он и стал вращать ручку настройки в поисках какой-нибудь местной станции.
Мы прерываем нашу программу для дополнительного оповещения слушателей о приближении циклона. Информация передана Метеорологической службой Бомбея. Циклон, который в настоящее время движется вдоль Махараштрийского побережья и приближается к городу со скоростью от 300 до 500 км в день, как ожидается, достигнет наиболее активной фазы между полуночью и тремя часами завтрашнего утра. При этом скорость ветра будет достигать ста двадцати километров в час с формированием спиральных вихрей вокруг центра циклона...
– Вы – маратхи? – спросила я.
Наши взгляды встретились в зеркале заднего обзора.
– Конечно, мадам. Все те, кто работает на мистера Калеба, – чистокровные маратхи. Он берет на работу только маратхи.
– Чистота не самая удобная вещь в этом мире, знаете ли, – заметила я и подумала о фотографиях, которые Калеб получил от друга Зарины. Сценариста-бенгальца. Не маратхи. – Сила чистого золота возрастает от сплава его с другими металлами. – Во мне просыпается проповедник, отцовские гены.
– Мне это известно, мадам. Мой дед был золотобойцем.
Я увидела в зеркало насмешливую улыбку в его глазах.
– А как вы познакомились с Калебом?
– Я был карманником и кое-что у него украл. – Он улыбнулся широкой и яркой улыбкой. – Как и деда, меня всегда интересовало золото.
Мы ехали по железобетонному образу будущего, по окраинам, застроенным в стиле, напоминающем общественные бассейны или заправочные станции где-нибудь на просторах Америки. Все здесь было выкрашено в блестящие, режущие глаз цвета игрушечных городков – архитектурный диалект итальянской, занзибарской, сицилийской и любой другой мафии.
Когда мы выехали из Бомбея, нас со всех сторон окружила затопленная земля. Дорога превратилась в реку, расширяющуюся в тех местах, где затопило и обочину. Часто приходилось съезжать чуть ли не в кювет, чтобы не угодить в рытвины посреди дороги, ставшие небольшими озерами. Мир, отраженный и перевернутый в фантастическом зеркале: там, где вода поднялась особенно высоко, люди сидели на крышах домов и готовили еду на костре, разведенном прямо на рифленом железе, а вокруг них теснились козы и цыплята. Дым от костров медленно поднимался вверх и растворялся в низко нависших, набрякших от влаги облаках.
– Пралайя: Вселенский Потоп, – сказал водитель. – Время, когда танцуют слоны и павлины, как мы говорим. Неблагоприятное время для путешествий. Время, когда исчезают границы между миром живых и миром мертвых.
Мы проехали гробницу министра, поворот к бывшей цитадели воина Шиваджи, дорогу на Ахмандагар, где умер могольский повелитель Аурангзеб. Свернули на грязную боковую дорогу, проходившую вокруг озера на том месте, где несколько дней назад, возможно, была долина, и ехали со скоростью плывущей кобры, тело которой длиннее нашей машины.
– Нага тоже ищут высокие места, мадам.
Нага, божества в образе змей, расположения которых взыскуют бесплодные женщины в период муссонов. Боги, одинаково приносящие сыновей и урожай риса. Я ощущала себя в объятиях громадной волны, швыряющей меня туда-сюда, словно балласт, выброшенный за борт в момент опасности, груз, вышвырнутый с терпящего кораблекрушение судна и остающийся лежать на дне морском до тех пор, пока его не обнаружит какой-нибудь глубоководный ныряльщик, не извлечет на свет божий и не положит под стекло в музее, как те золотые монеты, что блестят, приколотые к музейному бархату. Или так навсегда и остающийся под водой скрытой угрозой для других кораблей.
Погода на глазах становилась все хуже. Мы начинали ощущать ее сопротивление нашему тяжелому «мерседесу», и каждая новая миля давалась с большим трудом. Чтобы проехать около девяноста километров, потребовалось целых два часа. Наконец рядом с Сонавлой мы свернули на дорогу, ведущую к студии Проспера. Дорожный знак, на котором когда-то стояла надпись «Остров», был сломан. На его месте уже начали устанавливать какую-то фигуру, которую успели покрасить только наполовину. Но я почти сразу же узнала знакомую щетину. Одна из тех фигур, что заполонили почти весь Бомбей, и даже заглядывают в окно гостиничного номера – мой кинолюбовник с плаката.
– Что здесь написано? – спросила я.
Водитель бросил взгляд в сторону гигантской фигуры и перевел его на меня.
– Там сказано: "Еще один большой проект компании «Голиаф». – Он указал на храм посередине новостройки, напоминающий недостроенный звездолет из старого комикса. – Вот видите, ашрам и храм окажутся в самом центре, когда закончится строительство. Люди во время отпусков, выходных и праздников будут приезжать сюда к своим гуру для медитации. Это модный способ проведения отпуска.
– Гул. Гол... иаф, – произнесла я.
Конечно. Вот что говорил, умирая, Сами. Где жил Гул-прокаженный. Не у гигантской доски объявлений, а у доски объявлений с Гигантом. И Анменн строит храм, «свое последнее благое дело», или он все-таки строит ашрам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67