— Спасибо, когда надо будет отправить арестованного в камеру, я вас вызову. Можете идти.
Конвоир щелкнул каблуками и вышел.
— Садитесь, пожалуйста.— Прокурор показал на стоявший напротив единственный стул. Пододвинул пачку сигарет и спички.— Может быть, закурите?
— Спасибо, не курю. Еще с тех времен, когда у меня был голос.— Павельский сел на указанное ему место.
Прокурор вынул из кожаного портфеля серую папку с делом. Арестант успел прочесть надпись:
«Дело Ежи Павельского. Статья 225 пункт 1 уголовного кодекса».
Папка была объемистая. Прокурор перелистал бумаги и выбрал несколько рукописных листов. Павельский узнал свой почерк. Это он писал в камере по указанию прокурора.
— Я прочитал ваше сочинение,— сказал прокурор.— И сразу же должен разъяснить одно недоразумение.
— Слушаю, пан прокурор.
— Из этого документа следует, что милиция и прокурор предубеждены против вас, держат под арестом, располагая самыми пустячными уликами. Вы даже перечислили эти улики и насчитали их четыре. И все, по вашему мнению, не имеют
значения.
Арестованный молчал.
— Милиция и прокуратура вовсе не ставят целью губить людей или держать их за решеткой. Ни я, ни капитан Лапин-ский из Варшавского управления милиции, который вел ваше дело, ничего против вас не имеем. Я вовсе не заинтересо-
ван в том, чтобы вам вынесли смертный приговор. Совершено убийство. Вероломное убийство. Преступник не решился выстрелить сам. Для убийства использовал другое лицо, женщину, которая была в близких отношениях с убитым. Уже это говорит о изощренном коварстве преступника. Такому нет места в обществе. Задача милиции и моя — тщательно расследовать дело и передать в суд. Мы готовы вас выслушать. Изучим все детали, которые могут навести на след... Если же есть какие-либо смягчающие обстоятельства, прошу о них сообщить...
— Я по убивал! Коварство преступника не только в том, что Зарембу сразила пуля, выпущенная его любовницей. Оно еще и в том, что я, невиновный, сижу в тюрьме и мне грозит смертная казнь.
Оставив без ответа слова Павельского, прокурор продолжал:
— Я внимательно прочел то, что вы написали. Надо признать, пережитая вами после потери голоса трагедия, разлад в семье — все это до некоторой степени смягчающие обстоятельства. Составляя обвинительный акт, я приобщу ваши письма к делу, чтобы ознакомить с ними суд. Если б еще во время ссоры, выйдя из себя, вы посягнули на жизнь жены. Это было б убийство в состоянии аффекта. Но понимаете ли вы, что лишили жизни человека, который, как видно из ваше-то письма, был абсолютно невиновен? Для этого поступка я,
увы, не нахожу смягчающих вину обстоятельств.
— Выходит, раз я не в ладах с женой, то и Зарембу убил,— с сарказмом заметил Павельский.— Убил с умыслом, потому что сразу вызвал «скорую помощь» и милицию. Это я слышал еще на допросах в милиции. Капитан Лапинский времени не пожалел. Подробно разъяснил мне двести двадцать пятую статью уголовного кодекса и сообщил, что смертная казнь совершается в Польше через повешение. Спасибо, пан прокурор. Заранее знаю, что вы скажете. Я невиновен, но доказать не могу и потому мне придется висеть. Во славу правосудия, прокуратуры и милиции.
— Будьте любезны, успокойтесь,— сухо перебил прокурор.— На меня такие штучки не действуют. Они для меня не новость. Я приехал в тюрьму, чтобы дать вам еще один шанс. Отрицая свою вину, вы себя окончательно губите. Повторяю, против вас столько улик, что составить обвинительное заключение и передать дело в суд труда не составляет. Если есть хоть что-нибудь в вашу пользу, я хочу об этом знать.
— Вы по-прежнему не верите в мою невиновность.
— Конечно, не верю. Никто здравомыслящий в это не поверит.
— И все-таки я невиновен.
— Вы вправе защищать себя, как считаете нужным. Можете лгать, отказаться от показаний, обвинять других. Короче говоря, подозреваемому в убийстве все дозволяется. Но вы же интеллигентный человек. У вас было время подумать о своем положении. Довольно этого бессмысленного запирательства.
— Вы хотите, чтобы я сознался в преступлении, которого не совершал?
— Вы писали о четырех, как полагаете, «доводах» милиции против вас. Это улики еще не самые серьезные. Если б только они, я не посчитал бы дело законченным. Как знать, может, всерьез засомневался бы, подписывая ордер на арест. Но есть куда более тяжкие улики.
— Какие? — удивился арестованный.
— Мы изучили всю жизнь Мариана Зарембы. Не переоцениваем значения всякого рода мелочей и против вас отнюдь не предубеждены. Биография Зарембы, которая у меня в деле, куда подробнее рассказанной вами. Убитый — это молодой и симпатичный актер. Врагов у него не было. Не было даже тех, кто б ему завидовал, хотя в актерской профессии, как, впрочем, и в других, такое нередко случается. Считался хорошим товарищем, как говорится, своим парнем. Зарабатывал недурно. Была у него житейская смекалка, умел себя подать и славу оборачивать в деньги. Можно считать это достоинством, а можно и недостатком. Все зависит от того, как к этому относиться. Но нельзя упрекать его в скупости или недружелюбии к коллегам. Если кто из приятелей-актеров нуждался, то на Зарембу всегда мог рассчитывать. Этот молодой человек был хорошим сыном. Родом он, как вы, конечно, знаете, из деревни. Где-то из-под Остроленки. До сих пор там живет и ведет хозяйство его мать. Сын выстроил ей новый дом. Помог Мариан стать на ноги и своему брату. И еще одна вещь говорит в пользу убитого. Он не стыдился своего происхождения, матери, простой крестьянки, и брата, который хозяйничает на нескольких гектарах. Не раз приезжал к ним. И в этом году, в начале августа, пробыл там две недели, помогал в косовицу. Привозил мать и брата в Варшаву, бывал с ними на людях. И делал это не для рекламы, хотя, как полагается киноактеру, заботился о популярности. О том, как он в поле работал, никто из журналистов, любящих сенсации, и не знал. А сами понимаете: популярный актер — и косит рожь, это же великолепная реклама.
— Да,— согласился Павельский.— Я знал, что он из деревни, но обо всем этом не слыхал.
— Заинтересовались мы и его жизнью в столице. Прежде всего его связями с женщинами. Их было много. Даже очень много. Но мы не услышали ни об одной любовной трагедии, ни об одной поломанной жизни. Просто он любил женщин и имел какой-то удивительный дар: часто их менял, но, разойдясь, оставался с ними в полном согласии. Каждая из тех, с кем мы беседовали, заявляла, что претензий к Зарембе не имеет и к преемнице своей не ревновала. Каждая признавалась, что красивый актер очень ей нравился, но влюблена без меры ни одна в него не была.
— Гнался за легкой добычей.
— Допустим,— согласился прокурор.— Нынешних девушек я не знаю, да и не интересовали нас их взгляды на жизнь. Мы искали хоть каких-нибудь врагов убитого. И не нашли ни одного. Даже не врага, а просто недоброжелателя. Парень умел располагать к себе людей.
— Ну и что?
— Именно это свидетельствует против вас и заставляет меня верить, что убийцей Зарембы мог быть только Ежи Павельский. Раз у человека нет ни врагов, ни завистников, ни недоброжелателей, кто мог решиться на такую вещь, как убийство?
— Не понимаю,— заметил заключенный.
— Это же ясно. Еще в римском праве есть принцип: «Тот совершил, кому выгодно». Со смертью Зарембы все что-то утратили. Друзья потеряли хорошего товарища. Многие лишились материальной помощи. Тысячи зрителей расстались с любимым актером. Только одному человеку смерть его была выгодна.
— Мне? — удивился Павельский.
— Да, вам! Одним выстрелом вы избавились от любовника своей жены. Правда, как вы сами сказали, у Зарембы были предшественники. Но на этот раз ваш метод — переждать очередное увлечение — не оправдал себя. Дело приобрело серьезный оборот. Вы видели, что брак окончательно рушится. Что это не новое увлечение, а настоящая любовь. Что даже дети не заставят жену остаться с вами. Один выстрел — и устранен опасный соперник, вы отомстили жене за все пережитые унижения. Вы ловко подстроили, чтобы именно Барбара Павельская убила человека, который был ей дорог. Да, только вам нужна была смерть Зарембы. Только вам была она выгодна. Кто же еще мог подменить пулю в пистолете? Кто сделал за вас грязную работу?
Ежи Павельский, опустив голову, выслушал тяжкое обвинение и затем ответил:
— Да, верно. Все выглядит так, как вы сказали. Я попал в какую-то дьявольскую ловушку. Не понимаю, ничего не понимаю. Я тоже не знаю ни одного недоброжелателя Зарем-бы. И очень любил его, пока не начался этот несчастный роман. Его трудно было не любить. Он пришел ко мне за три дня до смерти и лгал прямо в глаза, что с Барбарой он дружит бескорыстно и платонически. Я прекрасно знал, что это не так, но готов был вопреки очевидным фактам поверить его словам. Я невиновен. Я не убивал Зарембу. Вижу, что положение мое трагическое, что без вины попаду на виселицу, потому что не могу ничего доказать.
— Сами видите: никто другой Зарембу убить не мог.
— Я тоже не убивал!
— А он мертв.
— Я беспрерывно думаю о своем деле. Днем и ночью. Почти не сплю. Понимаю весь ужас случившегося. В голове у меня мелькает даже мысль, что не Заремба был целью, он был только средством.
— Выскажитесь яснее.
— Допустим, есть человек, который поклялся мне отомстить. Он тщательно изучил мои привычки и семейные дела. Зачем ему меня убивать? Достаточно устроить так, чтобы Мариана Зарембу застрелили на сцене, по ходу пьесы, на глазах тысячи с лишним свидетелей. Враг мой прекрасно знал, что подозрение в убийстве падет на меня. Так и вышло.
— Версия довольно занятная, только неправдоподобная.
— Действуя так, человек, хотевший меня устранить, обеспечил себе полную безнаказанность. Его никто не заподозрит в убийстве. Он мог Зарембу вообще не знать, и, уж во всяком случае, повода к убийству у него не было. Гибель актера — для него не цель, а средство, чтобы отправить меня на тот свет.
— Предположим, вы говорите правду и действительно существует человек, который, желая вам отомстить, решился убить другого, ни в чем не виновного и даже не знакомого ему человека. Но одного желания мало. Нужна еще и возможность осуществить такой план.
— Другие тоже могли заменить патрон. На это хватит нескольких секунд. Одно движение — и вместо холостого патрона в стволе боевой с пулей.
— Да, с этой стороны дело просто. Но вы не учли трудности с пистолетом.
— Не понимаю.
— Оружие не валялось на улице или, скажем, в театральном фойе, где было бы доступно всякому. Если бы так, ваше рассуждение походило бы на правду. Но пистолет-то все время находился в реквизиторской, и лишь за час до спектакля ею положили на стол за кулисами. А потом на другой стол, посреди сцены. А вы сказали, что, когда пистолет взяли со склада, в стволе был холостой патрон.
— Патрон заменили за кулисами.
— Число лиц, которые могли это сделать, весьма невелико. Капитан Лапинский этот вопрос изучил. Выяснил все фамилии.
С этими слонами прокурор открыл портфель, порылся в документах и протянул Павельскому лист бумаги.
— Вот список актеров,— пояснил он,— которые в этот день были заняты в «Мари-Октябрь», а также прочих лиц, имевших теоретическую возможность подменить пулю.
Павельский взглянул на машинописный текст. Это был перечень имен.
Актеры:
1. Барбара Павельская
2. Ирена Скальская
3. Анджей Цихош
4. Адам Лисовский
5. Вацлав Дудзинский
6. Людом и р Янецкий
7. Петр Марский
8. Ян Шафар
9. Януш Банах
10. Бронислав Масонь
Администрация и технический персонал:
1. Директор Станислав Голобля
2. Режиссер Генрик Летынский
3. Помощник режиссера Ежи Павельский
4. Реквизитор Стефан Петровский
5. Машинист Петр Адамек
6. Осветитель Витольд Цесельский
— Если принять вашу версию, враг ваш должен быть в этом списке. Только эти лица находились около столика с реквизитом или проходили через правую кулису. Не назван убитый Мариан Заремба, но согласитесь, что предположить самоубийство, да еще столь утонченное, никак нельзя и не Заремба зарядил пистолет пулей, которая угодила ему в
сердце. Думаю, что и; списка можно вычеркнуть и вашу жену. Кто же из перечисленных ваш враг? Смертельный враг?
— Никто. Наверняка никто.
— Л может, тут есть враг Зарембы? Не знаю. Думаю, что нет...
- Мы допросили весь персонал театра. Никто не видел, чтоб вы возились с пистолетом, но все подчеркивают, что особого внимания на столик не обращали. Реквизитор Стефан Петровский подтверждает ваше показание насчет проверки патрона в пистолете. Он сообщил, что это был холостой патрон, какие всегда используются. Но тот же Петровский сказал нам, что вы отпустили его домой, хотя по инструкции реквизитор должен находиться в театре до конца спектакля.
— Л вы спрашивали, когда он уходи,! в другие дни? Отпустил я его только двадцать восьмого сентября или так было всякий раз, когда шла «Мари-Октябрь»?
Прокурор опять заглянул в дело и нашел показания реквизитора. Наскоро просмотрел исписанную страничку.
— Нет,— ответил он.— Этого вопроса следователь Петровскому не задавал. Вы правы, надо проверить.
Павсльский вернул прокурору список, но тот предложил:
— Я вам могу его оставить. Он сделан в нескольких экземплярах. Вы заявляете, что невиновны. В гаком случае убийца -кто-то из названных здесь. Поразмышляйте над каждой строкой. Можете высказывать соображения. Бумага не кончилась? Пожалуйста, записывайте свои наблюдения и замечания. Я прочту их так же внимательно, как и раньше. Но советую все еще раз обдумать и признаться. Это только улучшит ваше положение.
— Сколько раз повторять: я невиновен!
- И тысяча голословных заявлений, подозрений насчет вас не развеет. Не только моих. Все, кого допросили, такого же мнения. И каждый говорил, что ничего против вас не имеет. Многие из допрошенных вас защищали. В двух показаниях говорится даже: Па вельскому ничего не оставалось, как только прикончить женимого любовника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20