Даже тем, кого вообще не знал. Вы, очевидно, слышали о тех слухах, которые он распространял, будто ребенок Войцеховских – его сын. Хотя стоит только посмотреть на мальчика, чтобы убедиться в его на редкость поразительном сходстве с профессором. Но это ничуть не мешало Лехновичу оклеветать Эльжбету.
– Профессор знал об этих сплетнях?
– Эльжбета хотела принять решительные меры, но профессора все это мало волновало. Как я позже убедилась, Войцеховский не только простил Лехновичу все его подлости, но даже снова стал принимать в своем доме. Жаль, правда, что он заранее не предупредил нас об этом, иначе мы постарались бы избежать субботней встречи с Лехновичем и всех последующих неприятностей.
– Скажите, в кожевенном производстве применяется цианистый калий?
– Я понимаю ваш вопрос. Да, при дублении некоторых видов шкурок в раствор действительно добавляется цианистый калий, но в микроскопических дозах. Притом применяемый в нашем кооперативе яд во избежание несчастных случаев хранится смешанным с очень большим количеством обычной поваренной соли. Даже случайное употребление этой смеси не вызовет смерти, приведет лишь к легкому отравлению, от которого не умирают. Помимо того, цианистый калий у нас строго учитывается и хранится в постоянно запертом шкафу. В нашем кооперативе не было ни одного случая отравления. Могу вас уверить, что, вздумай я отравить Лехновича, воспользоваться цианистым калием нашего кооператива мне никак бы не удалось. Проще было взять его в шкафчике в лаборатории Войцеховского. Вам, конечно, известно, что дома у профессора прекрасно оборудованная лаборатория, в которой есть и цианистый калий. Только я думаю, что этот калий не стали бы брать для отравления Лехновича. Банка с ним стоит на верхней полке много лет, яд наверняка уже утратил силу, а тот, что всыпали в коньяк, был, видимо, совершенно свежим, так как подействовал мгновенно.
– Вы так полагаете? Но ведь эффект зависит и от количества порошка. Большая доза частично утратившего силу яда дает тот же результат.
– На самом деле все несколько сложнее. Цианистый калий обладает способностью выветриваться, или, говоря по-научному, окисляться. При этом образуется углекислый калий, а это соединение значительно хуже растворяется в воде и тем более – в алкоголе. На дне бокала в этом случае неизбежно образовался бы белый осадок, а сама жидкость несколько помутнела. Все это стало бы очень заметным. Вряд ли убийца пошел бы на такой риск. Зато чистый, свежий цианистый калий мгновение растворяется в алкоголе и не меняет его цвета. Советую вам прежде всего сделать химический анализ цианистого калия, хранящегося в лаборатории Войцеховского. – Едва пани Кристина заговорила о профессиональных вопросах, куда сразу девалась вся ее нерешительность.
– Из вас получился бы неплохой эксперт, – улыбнулся полковник.
– Химия – наука точная. Она учит мыслить логически.
– Вы, вероятно, задумывались над обстоятельствами смерти Лехновича и, обладая таким аналитическим умом, очевидно, пришли к каким то выводам. Что, по вашему мнению, послужило поводом для убийства?
– Месть.
– Как ни странно, но статистика преступлений доказывает, что месть – очень редкий мотив убийств. Чаще других мотивами убийств выступают вопросы материального порядка, за ними следуют убийства в драках. В этой статистике месть фигурирует лишь где-то на четырнадцатом месте. Почему в данном случае вы считаете месть наиболее вероятной?
– Я исхожу из состава гостей, собравшихся в тот вечер у Войцеховских.
– В каком смысле это следует понимать?
– Среди собравшихся в тот вечер не было, пожалуй, ни одного человека, за исключением, быть может, англичанина – о нем я ничего не знаю, – которому 'Лехнович не причинил каких-нибудь неприятностей, не исключая и меня.
– И вашего мужа тоже.
– Витольд не способен на обдуманное убийство. А со времени событий, о которых идет речь, хотя они и доставили нам много горьких минут, прошло более шестнадцати лет. Наш сын – повод пресловутого судебного процесса – через год получит аттестат зрелости. Все давно уже потеряло значение: и сама обида, и месть.
– Реакции человеческой психики бывают очень разными и порой неожиданными, – заметил поручик Межеевский.
– Это верно, – согласилась пани Ясенчак. – Но и у меня, и у моего мужа есть аргумент, доказывающий нашу невиновность.
– А именно?
– Собираясь в субботу на бридж к Войцеховским, ни я, ни Витольд не предполагали, что встретим там Лехновича. Он не бывал у них уже лет десять. Прежде профессор, зная о наших взаимоотношениях, ни когда не приглашал нас вместе. Мы не пошли бы к Войцеховским, зная, что встретим там моего бывшего мужа.
– В ваших рассуждениях кроются две ошибки, – возразил полковник.
– Какие же?
– Во-первых, вы упускаете из виду второй возможный мотив, который мог толкнуть вашего мужа на преступление.
– Какой мотив? – перебила его Кристина.
– Ревность. Доктор Ясенчак до болезненное и ревнив, а имея такую очаровательную жену…
– Жаль, что приходится слышать этот комплимент при обстоятельствах не особенно приятных. Вообще же, вы все, мужчины, немного ревнивы. Это, говорят, непременный атрибут любви. Но Витольд прекрасно знает, что я никогда не давала ему ни малейшего повода для ревности, а уж тем более к Лехновичу.
– Ревность слепа и в статистике преступлений занимает куда более почетное место, чем месть. Ваши аргументы легкоуязвимы. Допустим, вы не знали о приглашении Лехновича к Войцеховским. Ну и что ж? Решение об убийстве могло созреть и непосредственно у Войцеховских. А спуститься в лабораторию и взять цианистый калий ни для кого не составляло особого труда. Все, даже профессор Бадович, впервые попавший в дом профессора, знали, как выясняется, о наличии яда в его лаборатории.
– Ваши рассуждения справедливы только в случае, если цианистый калий в лаборатории Войцеховских не окислился. А это требует проверки.
– Это не совсем верно. Яд мог быть и окисленным. Но, как все единодушно утверждают, Лехнович в тот вечер проявлял повышенную нервозность и в таком состоянии вполне мог не заметить, что коньяк помутнел, а на дне бокала осадок.
Кристина Ясенчак с минуту молчала, потом воскликнула:
– Но клянусь жизнью своих детей, ни я, ни Витольд не причастны к убийству.
– Пани Кристина, в этом кабинете произносились и не такие клятвы и заверения. Хочется, чтобы ваши слова оказались правдой. Но мы никому не верим на слово и вынуждены проверять все показания.
– Я этого не боюсь. Я знаю, что мы оба невиновны.
– А кто, по вашему мнению, виновен?
– Потурицкий.
– Вы так думаете? Почему?
– У него, пожалуй, самый серьезный повод для мести.
– Уточните, пожалуйста.
– Об этом я узнала от Стаха. В свое время он этим даже похвалялся и лишь позже стал отнекиваться от всего.
– Я вас слушаю.
– Лехнович и Потурицкий – школьные товарищи. Они знали друг друга еще до войны. После войны тоже вместе учились и вместе заканчивали школу. Позже Потурицкий поступил на юридический факультет университета, а Лехнович – на химический факультет Политехнического института. В те годы, сразу после войны, придавалось большое значение, как вы знаете, «анкетным данным». Потурицкий в своей анкете в графе «социальное происхождение» указал: «из крестьян». В известной степени это соответствовало правде, поскольку отец его действительно был земледельцем. Потурицкие, носившие прежде графский титул, до первой мировой войны владели огромными поместьями на Украине. Но после войны, в границах межвоенной Польши, у них остались лишь крохи былого величия, хотя эти «крохи» составляли более двух тысяч гектаров.
– Одним словом, не столько «из крестьян», сколько «из помещиков», – рассмеялся полковник.
– Вот именно. Лехнович хорошо знал родословную своего товарища, поскольку до войны по приглашению родителей Потурицкого раз или два гостил во время каникул у них в имении. Когда Леонард Потурицкий перешел на третий курс юрфака, Лехнович, вводивший тогда в состав руководства студенческой организации, предал этот вопрос огласке. Потурицкого исключили из организации и по ее ходатайству – к чему Лехнович тоже приложил руку – из университета. Последствия оказались плачевными для всей семьи Потурицких: отца Леонарда уволили с работы из Министерства сельского хозяйства.
Немирох покачал головой, а Кристина Ясенчак продолжала:
– Леонард пять лет работал кондуктором. Его мать зарабатывала шитьем, а старый граф продавал старье на толкучке. Лишь много позже Леонард смог вернуться в университет, а его отец, агроном по образованию, получил работу по специальности.
– Что же толкнуло Лехновича на такой поступок по отношению к своему школьному товарищу? – не удержался от вопроса поручик.
– Трудно сказать. Но вообще-то Лехнович всюду и всегда стремился быть, что называется, «на виду». Стать «заметной фигурой». Вот и в молодежной организации ему непременно хотелось играть руководящую роль. Очевидно, он рассчитывал, что, выдав товарища, возвысится в глазах руководства и поднимется хотя бы ступенькой выше в этой организации.
– Замечу, однако, вы не очень последовательны в своих рассуждениях. С одной стороны, свои личные счеты с Лехновичем вы относите к делам давно минувшим и забытым, поскольку с тех пор прошло почти шестнадцать лет, а, с другой стороны, зло, причиненное Потурицкому, полагаете достаточным поводом для убийства, хотя рассказанная вами история имеет по меньшей мере двадцатилетнюю давность. Как это понимать?
Кристина Ясенчак заметно смутилась, но тут же нашлась:
– Все очень просто. Нас Лехнович выставил на всеобщее осмеяние. Но далеко идущих последствий это не имело. Витольд пользовался слишком большой популярностью, чтобы какой-то вздорный процесс мог оказать влияние на его авторитет врача. А я в то время училась в институте, и самое большое, что меня могло ожидать, – это лишь насмешки моих подруг. Зато для Потурицких, и не только для Леонарда, но и для его семьи, интриги Лехновича имели очень тяжелые и серьезные последствия.
– Все так, но ведь Потурицкому эта, хотя и неприятная, история в конечном счете все-таки не испортила жизни. Теперь он известный адвокат, отец его получает хорошую пенсию, свой довоенный дом на Жолибоже они сумели отстроить и всей семьей благополучно в нем живут.
– Да, конечно, но Леонард Потурицкий – человек злопамятный и мстительный. Он сам как-то рассказывал, что до сих пор не разговаривает с товарищем, с которым поссорился, когда им обоим было по двенадцати лет. Такие люди обычно не забывают нанесенных обид. А случая отомстить ему прежде, очевидно, не представилось.
– Ну конечно! И цианистый калий, надо думать, он десятки лет носил с собой в кармане, просто так, на всякий случай. А вдруг пригодится, – с иронией произнес полковник.
– Странно. Впрочем, я кажется понимаю вас, вы хотите отвести подозрения от своего приятеля, – решила перейти в наступление Кристина Ясенчак.
На этот раз заметно смутился Немирох: не станешь же отрицать, что они хорошо знакомы и друг с другом на «ты».
– Я никого не защищаю и никого не обвиняю. Я расследую дело и стараюсь оценить все возможные варианты.
– Цианистый калий в лаборатории профессора Войцеховского в равной мере был доступен как для моего мужа, так и для Потурицкого.
– Хорошо, с этим покончили. Меня интересуют еще некоторые детали.
– Пожалуйста, я отвечу, если смогу…
– Что вы пили у Войцеховских?
– За ужином – старку и ликер. Рюмку старки и рюмки две ликера.
– А что вы пили во время игры в карты?
– С кофе я пила ананасовый ликер. Одну рюмку растянула на весь вечер.
– А другие?
– Янка Потурицкая тоже пила ликер, по фиалковый. Эльжбета, как всегда, – красное вино. Ничего другого она не пьет. Мужчины пили коньяк. Но кто и какой именно, я не обратила внимания. На столике было много бутылок с разными марками коньяка, каждый наливал себе сам.
– Пили много?
– Перед ужином порядочно, а потом в основном освежающие напитки, кока-колу и фруктовые соки.
– Их приносили из холодильника?
– Нет, на столике стояло ведерко со льдом. Вре- 1 мя от времени профессор, Эля или кто-нибудь из свободных от игры гостей пополняли ведерко, принося лед из лаборатории, где стоит специальная холодильная установка. Определенно помню: лед приносили Войцеховский и его жена, потом Лехнович и, кажется, еще пани Бовери. Да, да,-совершенно точно: пани Бовери один раз спускалась в лабораторию. Я обратила на это внимание, поскольку ее вызвался проводить Лепато, свободный в то время от игры. Они спустились вниз и не возвращались довольно долго, – многозначительно добавила Кристина.
– А Потурицкие?
– Я не видела. Витольд не ходил, это точно.
– Вы помните цвет салфетки, на которой стоял ваш бокал?
– Да. Желтый.
– А у других гостей какие были цвета?
– Боюсь сказать, не помню.
– Ну хорошо, это, пожалуй, все, – заключил беседу полковник.
– Любопытно все-таки, – вышел из-за машинки поручик Межеевский, когда дверь за Кристиной Ясенчак закрылась, – почему она так настойчиво обвиняет Потурицкого? Ведь, строго говоря, у адвоката не больше поводов расквитаться с Лехновичем, чем у всех остальных.
– Ну, это как раз понятно. Все ее показания преследуют одну главную цель – выгородить Витольда Ясенчака. Она считает, что, обвиняя Потурицкого, тем самым отводит подозрения от мужа.
– А что вы думаете?
– Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, что подлинного мотива убийства Лехновича мы пока не установили.
– Похоже на то, – согласился поручик.
– Плоховато идет у нас расследование. На каждом шагу мы допускаем ошибки. И все из-за того, что с самого начала недооценили этого дела, а теперь начинают выявляться разного рода последствия нашей оплошности. Не занялись и поисками яда. А следовало сразу же, узнав, что смерть наступила не от сердечного приступа, а в результате отравления ядом, устроить обыск в доме Войцеховского, изъять цианистый калий и отправить на экспертизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20