Ясно только, что деньги поступили извне. Может быть, их ему кто-то завещал – но для этого все произошло слишком вовремя. Или ограбил банк.
– Не исключено, – с совершенно серьезным видом согласился Хейзелридж. – А могли бы вы определить, сколько было этих денег?
– Достаточно много, – сказал Хофман. – По меньшей мере десять тысяч фунтов.


VI

– В конце концов, – заявила мисс Беллбейс, – убийство-дело серьезное. Ведь в следующий раз это может произойти с любой из нас.
– И все равно, – заметила Анна Милдмэй, – все это смахивает на донос.
– Думайте, что говорите, Анна, – одернула её мисс Корнель. – Мы не в школе. Я согласна с Флорри. Это вещь серьезная.
– Думаю, мы должны это сделать, – сказала мисс Беллбейс.
– Я это сделаю, – заявила мисс Корнель.
Хейзелридж уже собрался уходить, когда вошла мисс Корнель. Инспектор собирался возвратиться в Скотланд-Ярд, чтобы поговорить с доктором Блэндом из патологоанатомического отделения.
– Минутку, – сказала мисс Корнель, – я вас долго не задержу. Речь идет о том письме. Того, что нашлось у меня под столом.
– Прошу вас, – остановился Хейзелридж.
– Должна признаться, – начала мисс Корнель, – что мы несколько разошлись во мнениях, говорить вам об этом, или нет. Но большинство решило, что нужно. Ведь это заметили мы все.
– В письме?
– Да. Вам это, может быть, покажется несущественным, но если помните, письмо начиналось так: «Дорогой мистер Хорниман!» Мистер Смоллбон никогда так к Абелю Хорниману не обращался. Он написал бы «Дорогой Хорниман» или «Дорогой друг!» В таких вещах принят определенный этикет. Если вы с кем-то друзья, то опускаете слово «мистер», а если совсем близкие-то и фамилию. В таких вещах трудно ошибиться.
– Конечно, – признал Хейзелридж. – Вы очень любезны, и спасибо за то, что обратили на это мое внимание. Правда, не понимаю, – добавил он с усмешкой, – почему вы так опасались дать мне эту информацию.
В то утро мозг его явно работал не на полные обороты. Только уже на полпути в Скотланд-Ярд до него дошло, что из этого следует.



12. Вечер четверга
48 ФУНТОВ, 2 ШИЛЛИНГА, 6 ПЕНСОВ

По небу несутся облака, то наводя на мысль, то сбивая; гипотеза за гипотезой выплывают из глубины мозга, только не как стройная сеть паутины – легкая и прочная, выстроенная и во зло, и на пользу, а скорее как летающая бабьим летом паутинка, уносимая ветром воображения.
Хейзлит, «Откровенный рассказчик»



I

– Вы хотите от меня, – протестовал доктор Блэнд, – чтобы я научно оценил то, что к науке не имеет никакого отношения.
– Другими словами, – согласился Хейзелридж, – мы от вас хотим невозможного.
– Вот именно.
– И вы как обычно это сделаете.
– Подхалим, – пробурчал доктор Бленд. – Как хотите. Только не думайте, что я выступлю в суде и все это объясню присяжным.
– И в мыслях такого не было, – заверил Хейзелридж. – Я не требую от вас ничего, кроме как сузить поле поисков. Если можете сказать, что какие-то субботы более вероятны, чем другие, мы сможем сосредоточиться прежде всего на тех, кто тогда дежурил.
Доктор Блэнд приподнял мохнатую бровь.
– Значит, вы уже имеете в виду кого-то конкретного?
– Блэнд, дружище, вы просто гений. Да, я имею в виду вполне определенную особу.
– Тогда это может что-то дать.
Доктор Блэнд разложил на столе Хейзелриджа огромную диаграмму, с обычными координатными осями и девятью или десятью невероятно красивыми кривыми, каждая своего цвета.
– Все они начинаются с точки минимальной вероятности и доходят до вероятности максимальной. По горизонтальной оси отложено время в пределах тех четырех недель, о которых идет речь.
– Понимаю, – протянул Хейзелридж. – Или по крайней мере думаю, что понимаю. А что означают цвета?
– Различные части человеческого тела после смерти разлагаются с разной скоростью. И скорость разложения их зависит как от от таких постоянных факторов, как температура и влажность воздуха, так и от множества случайных обстоятельств. Например, если в момент смерти желудок был полон.
– Достаточно, – торопливо перебил его Хейзелридж. – Это можно пропустить. Значит эти кривые означают разные части тела, которые вы исследовали.
– Да, контрольные точки. Например, вот эта сиреневая показывает степень отслоения ногтей на руках. Желтая – состояние внутренних покровов мочевого пузыря.
– А вот эта фиолетовая?
– Ногти на ногах.
– Ага. А форма кривых позволяет вам по отдельным признакам установить наиболее вероятное время смерти.
– Более-менее, – согласился доктор. – Как я вам сказал в самом начале, никакой особой науки здесь нет. Я только графически представил доводы, на основе которых пришел к определенным выводам. Вообще-то мне весьма помогло, что труп оставался – как я предполагаю – все время заперт в очень ограниченном объеме и примерно при той же температуре.
– И ваше заключение?
– До момента находки прошло минимум шесть, максимум восемь недель.
Хейзелридж взял календарь и пролистал его назад.
– Сегодня двадцать второе апреля, – протянул он. – Труп нашли четырнадцатого, то есть неделю назад. Шесть недель долой, это будет. Ага. А восемь недель. Гм…
– Вам это о чем-то говорит? – полюбопытствовал доктор Блэнд.
– Да, – заверил Хейзелридж. – Да, думаю, что-то начинает проясняться.


II

Шеффхем – город приморский, лежавший неподалеку от Норфолка. Городок не слишком большой, но процветающий, а его главная достопримечательность, или точнее говоря, главный довод его существования, – это глубокое устье реки, которое позволяет принимать больше сотни судов, и больших, и малых.
Инспектор Хейзелридж, отправившийся в Шеффхем служебной машиной, добрался на место в половине четвертого. Солнце грело так, что и летнему дню не было бы стыдно. Вода сверкала, ветер гнал по небу облака и вся блеклая неброская природа из всех сил старалась понравиться.
Хейзелридж вышел на единственной улице, которая спускалась к молу. Оглядел потемневшие стены и серые крыши лавчонок а за ними – холмы наподобие рыбьего хребта, на которых лишь корявые кусты сумели противостоять ярости Северного моря. Глубоко в душе Хейзелридж испытывал то радостное возбуждение, которое вызывают у своего уроженца даже самые непривлекательные края. Ибо Хейзелридж был родом из Норфолка, и тридцать два года в Лондоне ничего в этом факте не меняли.
О визите Хейзелриджа были предупреждены, так что когда машина остановилась на главной улице, его уже ждал сержант норфолской полиции. Через пять минут Хейзелридж сидел в шеффхемском полицейском участке, точнее в жилой комнатке в доме сержанта Роллса, и штудировал карту окрестностей.
– Если он приезжий, – заметил сержант Роллс, – отдыхающий или владелец яхты, то он не поселится в самом Шеффхеме. Скорее где-нибудь по дороге к вокзалу или к пристани.
Сержант провел пальцем по двум улицам, которые вели почти параллельно вдоль южного берега к устью реки, и под прямым углом пересекали главную улицу в её нижнем конце.
– Полагаю, вы знаете всех обитателей этих улиц, – сказал Хейзелридж.
– И отцов и дедов включительно, – усмехнулся сержант Роллс.
– Но с приезжими сложнее. Постоянных я знаю. Как его зовут? Ах да, Хорниман. Молодой человек, не так ли? Темноволосый, в очках? Кажется, он служил на флоте, добровольцем. Это он. У него дом в самом конце дамбы. Приезжает сюда почти каждую субботу и воскресенье. Теперь, думаю, там заперто.
– Кто-нибудь из местных там служит?
– Миссис Малле, – сказал сержант. – Убирает и покупает продукты. Он всегда звонит ей, что приедет, и она готовит дом. Я говорю «дом», но это скорее хижина.
– Что она собой представляет?
– Кто? Миссис Малле? Исключительно порядочная особа. Ее отец держал тут трактир «У трех охотников». Но лет пятнадцать назад умер. Под новый год свалился в погреб и сломал шею. Она женщина с характером. А муж у неё глухой как пень старый хрыч.
– Если не возражаете, я поговорил бы с миссис Малле, – сказал Хейзелридж.
– Никаких проблем, – кивнул сержант.
Миссис Малле приняла инспектора с истинно норфолской бдительностью, проводила в кухню, где в кресле восседал её муж. Его быстрые глазки бегали с одного на другого, но в приветственных формальностях он не участвовал.
– Вот в чем дело, миссис Малле, – начал Хейзелридж. – Мне очень важно знать, в какие субботы приезжал сюда мистер Хорниман. И особенно, – он заглянул в блокнот – в субботу 27 февраля.
– А я не знаю, – ответила миссис Малле.
– Он ездит сюда каждую субботу?
– Что вы, вовсе не каждую. Только летом. Был в конце февраля – как вы и говорили. Первый раз в этом году. И потом в конце марта, и в прошлую субботу и воскресенье.
– Так значит, – сказал Хейзелридж, – если он был тут 27 февраля впервые, это должно было вам запомниться.
– А я прекрасно помню, – отрезала миссис Малле, – только не знаю, должна ли вам об этом рассказывать.
Хейзелридж настаивал:
– Надеюсь, мне не придется напоминать, что ваш долг.
– Если меня вызовут в суд, – заявила миссис Малле, – другое дело. Когда меня вызовут в суд – я все скажу. Но до тех пор.
Мистер Малле скосил свои шустрые глазки на инспектора, чтобы увидеть, какой тот сделает следующий ход.
– Должен предупредить вас, – заметил Хейзелридж, – что это может быть расценено, как.
– Не то, чтобы я это одобрял, – вмешался мистер Малле, – но женская натура есть женская натура, и никаким разводом тут ничего не изменишь.
Инспектора вдруг озарило, словно в кухню Малле заглянуло солнце.
– Боюсь, что вы меня не поняли, – солидно заметил он. – Я расследую убийство.
Это произвело нужное впечатление. Мистер Малле откинулся на стуле, воскликнув:
– Что? Убийство? Неужели убили мистера Хорнимана?
Миссис Малле едва выдохнула:
– Так вы детектив из полиции?
– Да, разумеется, – подтвердил Хейзелридж. – Если вы думали, что я частный детектив, то ошиблись. И я не собираю улики для развода.
– Ну тогда, – смягчилась миссис Малле, – тогда я вам разумеется расскажу все, что знаю.
Оказалось, что Шеффхем труднодоступен по шоссе, зато очень удобно лежит всего в полумиле от железной дороги Лондон – Кромер, и что скорый из Лондона останавливается на здешнем вокзале в четыре часа дня. По словам миссис Малле Боб Хорниман приезжал этим поездом, к которому подают автобус, прозванный «Шеффхемской колымагой», а водит его одноглазый шофер по прозвищу «Шеффхемское пугало». Если не застрянет в канаве или ещё чего не случится, к перекрестку у дома Боба тот добирается в четыре десять.
– Как раз к обеду, – закончила миссис Малле.
– Он каждый раз так ездит?
– Каждый. Я всегда там натоплю и приготовлю чего-нибудь перекусить. Его это вполне устраивает. После обеда он идет взглянуть на яхту. Она обычно отшвартована у Альберта Таджа. А вечером ходит к «Трем охотникам» выпить пива. Там его все любят. Потом ложится спать. В воскресенье всегда ходит под парусом, и в шесть садится в поезд. По пути на автобус ключ оставляет у меня. А в понедельник я иду там прибрать.
Это похоже было на невинные и довольно приятные уик-энды. Хейзелридж в душе заметил, что никого не узнаешь толком, пока не встретишься с ним в отпуске. Он никогда бы не подумал, что тихий очкарик Боб может быть душой общества в деревенском трактире «У трех охотников».
Задав ещё несколько вопросов, с супругами Малле он расстался.
Как только двери за ним закрылись, мистер Малле, который был совсем не так глух, каким прикидывался, вскочил и устремился к буфету. С верхней полки схватил потрепанный номер еженедельника и раскрыл его на центральной странице.
– Убийство в Линкольнс Инн, – довольно заметил он. – Так я и думал, что это тот Хорниман. Адвокатская контора. Там в ящике с бумагами труп нашли. И довольно протухший, как здесь пишут.
– О Господи! – воскликнула миссис Малле. – Кто бы мог подумать! Такой приличный молодой человек!
– Ну, он же юрист. – заметил мистер Малле. – Я всегда говорю, по мне все юристы могут перерезать друг друга-вреда от этого не будет. Гады пожирают гадов.
Примерно в то время, когда мистер Малле произносил этот свой безжалостный приговор, инспектор Хейзелридж уже рассматривал дом Боба.
Ставни были закрыты, в доме ни души. За полоской занесенного песком газона виден был мол и рангоут небольшой яхты. Солнце уже заходило, и море с сушей сливались в однообразную мглу. С закатом поднялся холодный ветер.
Хейзелридж вернулся в участок. Он понял, что пора звонить в Лондон.


III

Сержант Пламптри сидел за столом Хейзелриджа. Перед ним лежал список фамилий. Было их около трехсот и почти у каждой приписан телефонный номер. Сержант Пламптри взглянул на список и вздохнул. Он обзвонил уже с полсотни номеров и был сыт этим занятием по горло. Уши его гудели от писка сигналов, горло пересохло от принужденной вежливости. Вспомнил, что когда-то читал историю, как у супруги президента Соединенных Штатов, которой на приеме пришлось пожать руку трем тысячам гостей, произошел истерический припадок, когда на следующий день утром за завтраком супруг ей пожелал доброго утра.
Сейчас сержант Пламптри прекрасно понимал, как она себя чувствовала.
Набрал очередной номер.
– Миссис Фристоун? Ах, простите, конечно, горничная миссис Фристоун. Могу я говорить с самой миссис Фристоун? Я из фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн». Алло? Миссис Фристоун? Прошу прощения за беспокойство, но я пытаюсь обнаружить автора одной телефонограммы, которая поступила к нам некоторое время назад-точнее говоря, в субботу, 27 февраля. Не помните, вы нам в тот день не звонили? Да, это было уже давно, – но это было в субботу, поэтому мы полагали, что вы могли запомнить. Нет? Да. Нет, разумеется, мы не можем требовать помнить, кому вы звонили два месяца назад. Прошу простить за беспокойство, миссис Фристоун.
Еще один прочерк в списке.
– Алло? Резиденция сэра Генри Роллоуэя? – Ах, камердинер сэра Генри. Могли бы вы передать сэру Генри, что фирма «Хорниман, Бёрли и Крейн».


IV

В тот день после обеда Боун отложил проект завещания, над которым работал, и хлопнул ладонью по столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27