Иван Утка, ловкий и шустрый казак, пополз под землю и скоро увидел, что пути дальше нет. Подкоп был завален землей и камнем. Пришлось вернуться в крепость.
– Подкоп завалило начисто, – доложил он Татаринову. – Стало быть, Ивана Зыбина живым земля накрыла.
Атаман мрачно снял шапку, перекрестился.
– Господи, спаси душу его, – сказал он. – Таких смелых казаков на Дону было не много. Вечная память ему!
Прошел час, другой, третий, – битва и орудийный грохот не смолкали, а, наоборот, все усиливались. Немцы с остервенением били по железным воротам крепости, громили машиной наугольную башню, карабкались на высокие стены, падали вниз, поверженные зубчатыми бревнами, которые казаки кидали на них сверху.
В это время Иван Зыбин, оказавшийся в завале, разгреб рыхлую землю и выбрался на свет. Оглушенный и опаленный порохом, безоружный, оборванный, он был один среди врагов. Качаясь от усталости, не оборачиваясь, он смело пошел к крепости.
Разъяренные немцы не обратили на него никакого внимания и тогда, когда он направился к лестнице, приставленной к стене. По ней как раз с опаской поднимался худощавый морщинистый немец. Иван Зыбин ловко взбежал на лестницу, сбросил на землю немца, не ожидавшего нападения, и через минуту был среди своих.
– Жив казак? – спросил атаман Татаринов, не веря своим глазам.
– Жив! – устало улыбнулся Иван Зыбин, вытирая широкой ладонью чумазое лицо.
– Теперь, брат, проживешь ты лет до ста, а потом начнешь жить сначала.
– Не худо бы, – снова улыбнулся Иван Зыбин и зачерпнул из деревянного ведра, стоявшего тут же, здоровенную кружку студеной воды. Выпил, крякнул, сказал:
– Хорошо! Свежо! Душе приятно!
– Хорошо, – задумчиво проговорил атаман. – Как же ты, есаул, выбрался?
– То сказка, атаман, длинная. Время придет – скажу. Ты вот что, атаман, послушай…
– Скажи, послушаю.
– Заметил я случайно, в котором месте, в котором шатре стоит теперь самое большое и главное турецкое знамя.
– Да ну?! Правду ли говоришь?
– Ей-богу, крепко и без ошибки заметил… Вылез я из земляного завала, огляделся и вижу: в шатер, что слева от шатра командующего, в спешке внесли то султанское знамя. У меня тут и поплыла в голове дерзкая думка – непременно достать то знамя.
– Ой, трудно это, казак!
– Господом богом клянусь, достану! А турки-то без главного султанского знамени – что мокрые цыплята без курицы. Ей-ей, атаман, достану то турское знамя! Ничего не побоюсь…
– Но ты же головой рискуешь, есаул! Стоит ли?
– Без риска, атаман, нельзя. Было бы за что рисковать. За султанское знамя и головой рискнуть можно.
– Когда же ты думаешь идти?
– Сегодня ночью, после боя.
– Благословляю тебя на подвиг, – серьезно и торжественно сказал атаман. – А сейчас иди, отдохни малость.
…Орудийная стрельба не затихала ни на одну минуту. Частые разрывы казачьих ядер косили турецкое войско. Окровавленные спахи и янычары, черкесы и немцы, испанцы и итальянцы падали как снопы. Охваченные ужасом, они словно дикие звери метались по полю, ища спасения. Но султанская гвардия под угрозой оружия гнала их вперед и вперед на крепкие, пока еще неприступные стены.
Татарская конница в полном беспорядке и без всякой цели и надобности вихрем носилась по степи, изматывая своих коней.
Бегадыр Гирей, царевичи Сафат Гирей и Ислам Гирей в пышных и дорогих золотых одеждах, на резвых конях словно прогуливались на расстоянии, недосягаемом для пушечных выстрелов.
Бегадыр Гирей хорошо знал, что его лихая конница ничего не может сделать с укрепленным городом. Он знал и не раз говорил Гуссейн-паше, что татары не городоимцы, что конным войском нельзя захватить даже пустого земляного казачьего городка. А Азов-город – дюже крепкий, каменный, стены его широкие и высокие. Голову каменным башням саблей не срубишь!
Гуссейн-паша стоял на высоком кургане, опершись рукой на дорогую саблю, и покрикивал на свою свиту, ругая ее самыми бранными словами. Пешие, конные бегом и галопом спешили к воинским частям, которым Гуссейн-паша давал все новые приказы.
По всей степи перед крепостью лежали вражьи трупы, туши убитых коней, разорванных ядрами верблюдов, буйволов. Изборожденная, глубоко перепаханная земля пахла свежей кровью и порохом. Но надменный и не в меру горячий Гуссейн-паша бросал на приступ все новые и новые силы. Он не сомневался в своей победе.
Стрелы тучами летели в крепость. Острыми жалами они впивались в живые и мертвые тела осажденных, выкалывали им глаза, ранили руки, ноги. Длинные, отравленные ядом стрелы, пущенные тугой тетивой, свистели над головами, как пули, и смертельно жалили воинов, женщин, детей. Горящие стрелы вонзались в крыши домов, в бревенчатые стены, в штабеля бревен, сложенных посреди дворов, и начинались пожары.
Стрел было так много, что временами своей полыхающей густотой они закрывали небо. Турецкие лучники наносили большой урон осажденным. Кольцо вокруг города между тем сжималось все уже и уже. Враги опять подходили к крепости.
Немцы храбрились больше других. Презирая смерть, они настойчиво и ожесточенно рвались вперед, ложились у стен насмерть, откатывались назад и снова устремлялись вперед.
Сверху на их головы отважные казачьи женки лили из ушатов крутой кипяток, горячую смолу, человеческий и лошадиный кал. Но немцы, словно безумные, опаленные пороховой гарью, в залитых кровью мундирах, с перекошенными от злобы лицами, лезли и лезли на стены, не зная страха. Их барабаны гремели, выбивая бравурный марш.
Томила Бобырев без шапки, без кафтана, с засученными до локтей рукавами рубашки, стоял на Ташканской стене, держа канат, привязанный к круглому бревну с острыми железными насечками. Другой канат держал Левка Карпов. Они дружно сбрасывали бревно на головы немцев, татар, турок, потом подхватывали его и снова сбрасывали. По их усталым потемневшим лицам градом катился пот, растрепанные русые волосы намокли, а в смелых, бесстрашных глазах сверкали искры.
Томила Бобырев и Левка Карпов бились с врагом не за страх, а за совесть. И атаманы ставили их храбрость в пример другим. К ним не прикоснулась еще ни одна вражья сабля, ни один татарский кинжал или турецкий ятаган. Они, где надо было, сами рубили врагов, прирезывали их кинжалами, сбивали из пистолей. Удальства, ловкости и смелости им занимать у других не приходилось. Стоят, словно заколдованные, поглядывают один на другого, подмигивают и делают свое дело: подкатится к ним живая волна вражья, они сразу накроют ее тяжелым зубчатым бревном – и нет той тяжелой волны. Другая волна накатится – другой нет. Наловчились два друга бить бревном без промаха. Без отдыха и без смены они простояли на стене несколько часов кряду, стояли насмерть, яростно уничтожая врагов.
На Султанской стене стояли не менее удалые казаки с замковыми очепами. Такие очепы изобрели еще во Пскове при осаде города немцами, литовцами и шведами. Стоят очепы на стене, будто журавли у колодцев, а возле очепов хватальщики, прозванные азовскими рыболовами: Иван Подкова, Иван Утка, Иван Босой, Иван Косой. Подлетят густой гурьбой турки и татары к Султанской стене, начнут с криком карабкаться на нее по лестницам, – хватальщики не зевают: тут гляди только да поглядывай, успевай спускать да подтягивать очепы. Тогда улов мусульманских душ будет верным и богатым. Отменно хорошая штука очеп: хватает своими сжимающимися клещами за голову, за ребра, за ноги. Схватил врага, сжал его острыми железными зубьями – тащи его в крепость поскорее, другого хватать надо. За три часа богатыри-хватальщики из-под Султанской стены нахватали пятьсот зазевавшихся турок. Точно так же старались казаки и на других крепостных стелах.
Нелегкая, но славная доля выпала казачьим женкам – кормить малых детей, готовить еду войску, перевязывать раны тяжкие, хоронить убитых, варить смолу в больших казанах, крутой, дымящийся кипяток, чтоб шпарить врагов. Женщинам пришлось тушить загоревшиеся от ядер и стрел дома, спасать на базах ревущий скот. Они подносили из арсенала и пороховых погребов свинец, порох, носили ведрами воду, заделывали бреши, образовавшиеся в стенах, крепили башни. Славно трудились казачьи женки!..



Многие из них были убиты, но казаку – хоть и кровная утрата – плакать было некогда. Малых детей и старых, увечных воинов стрелы разили на каждом шагу. Шустрому Якуньке, бежавшему по двору с ведром воды, горящая стрела впилась в бок. На Якуньке загорелись рубаха и волосы. Он, изгибаясь от боли, старался выдернуть ее из тела, но не мог. Якунька корчился от нестерпимой боли, но, глядя на старших, не стонал и не плакал. Так, со стрелой в боку, и упал. Ведро перевернулось, и по земле потекла ручейком вода, смешанная с кровью.
Ульяна Гнатьевна видела все это. Она лила со стены кипящую смолу на вражьи головы. Птицей подлетела она к Якуньке, вырвала стрелу, взяла сынишку на руки, незаметно смахнула ладонью набежавшие горькие слезы и понесла его под несмолкаемый свист летящих стрел в атаманский замок. Перевязав рану, она снова пошла на крепостную стену – поливать шипящей смолой турецкие головы.
По задним дворам бабы и казаки несли в землянки раненых, убитых, придавленных камнями и бревнами.
В особых домах дымились котлы с едой для войска. Возле котлов с большими поварешками хлопотали бабы. Подбросив кизяку, посолив еду, чтоб не пригорела, они выбегали на стены, сбрасывали вниз корзины с камнями, выливали из ведер кипяток и опять бежали к своим кухням.
С самой утренней зари воины ничего не ели, с самой утренней зари не умолкал бой.
Атаман Осип Петров был в сильной тревоге. От тяжести пушек, телег, лошадей, верблюдов и буйволов, от многотысячного нахлынувшего войска обвалились семнадцать подкопов, которые заранее были прорыты из крепости в стан врага. Тяжелый, каторжный труд многих сотен людей пошел прахом.
– Надо нам, – глуховато сказал Осип Петров, – немедля начинать все сначала. Без подкопов и без постоянных вылазок нам не одолеть врага.
И начали казаки спешно рыть подкопы. По призыву атаманов с кирками и лопатами пришли женщины, старики и даже все легкораненые. Шаг за шагом они вели подкопы, которые могли принести им победу и спасение.
Двадцать тысяч янычар ворвались в земляной, слабо укрепленный соседний с Азовом городок Тапракалов. На его ветхих земляных стенах и на одной башне, пройдя через бреши, турки водрузили семь оттоманских знамен. Казаки защищались храбро. Сабли, скрещиваясь с тяжелыми турецкими ятаганами, звенели, лязгали, от сильных ударов сыпались искры.
– Секи башки! Секи! – кричали турки. – Получил тимары! Получим займеты! Аллах, помоги! – и, остервенясь, лезли в Тапракалов, упорно пробиваясь вперед. За дымом и пылью битвы им виделись поместья, деньги, богатая добыча.
Казаки стояли насмерть. Им некуда было отступать. Они видели свою горькую радость и счастье в том, чтобы не отдать мусульманам старого христианского городка, сбросить врагов со стен, выбить из крепости всех до единого.
Михаил Татаринов и Осип Петров стояли на Азовской башне, зорко наблюдая за боем.
– Надо бросать в бой засадные сотни! – тревожно сказал Осип Петров. – Ишь лезут, сатаны!
– Чуток повременим, для заману! Пусть лезут! – посоветовал Михаил Татаринов. – С сотнями пойду сам! – добавил он решительно.
– Берегись! Ты нужен для крепости! – заботливо сказал Осип Петров, понимая, что он не волен удерживать атамана.
Он горячо обнял Татаринова, крепко поцеловал, проводил до темной, спускающейся вниз лестницы, тоскливо слушая гулкое громыхание его сапог.
– Береги-ии-ись-сь! – гулко донеслось до Татаринова.
Осип Петров вернулся к окну, пристально разглядывая Тапракалов. Турки лезли и лезли в бреши, тянули за собой малые пушки, устанавливали их на стены. Везли ядра, лестницы, колчаны со стрелами. Бой в городке переместился к угловой башне. Тяжелая вражья сила теснила защитников к крепостной стене и рвам.
Затаив дыхание атаман наблюдал, с какой стойкостью бьются казаки. Они не сдавались, а тесными кучками, прижавшись друг к другу, рубились ожесточенно, защищая каждый аршин, каждый шаг родной земли.
«На смерть! На смерть бьются, родимые!» – воскликнул про себя атаман.
И в этот миг из-за крепостных стен, в обхват врагов, появились засадные казацкие сотни.
Осип Петров шумно выдохнул, махнул рукой, и сотни обрушились на врага уничтожающей грозной силой. Атаман знал, что в битвах не было ничего страшнее рукопашной казацкой схватки.
Атаман подозвал вестового, приказал:
– Беги к атаману Черкашенину. Проси доставить сюда царское знамя. Немедля! Он сам лежит пораненный, пусть пришлет с караульным.
Вестовой загрохотал в темноту лестницы, а атаман снова приник к окну.
Сотня Карпова, войдя в Тапракалов скрытно через потайной вход, грозной лавиной ринулась на помощь теснимым казакам. Сотни Дмитро Гуни и Федора Порошина бесстрашно пробивались к брешам.
Все кругом застонало. В жестокой рукопашной схватке рубились, кололись, сшибались грудью, валили наземь, бились не на живот, а на смерть. Густой звяк оружия, разноязычные крики, вопли и стоны раненых разносились над крепостью.
– Лупи чем попало! Ишь, лезут! – звонко кричал Левка Карпов, обрушивая на врагов крепкий березовый стяг. – Донцы! За мной! Сшибай басурманское знамя! Сшибай знамя! – командовал Карпов, бесстрашно пробиваясь к угловой башне и оставляя позади себя ряды поверженных янычар.
Следом за ним грозно двигались Томила Бобырев, Кондрат Звоников, Богдан и Игнатий Васильевы, Кузьма Дмитриев, Прокофий Иванов, Осип Антонов, Митька Маленький, Василий Иванов и вся прославленная сотня Карпова.
Сметенные неожиданным ударом, враги падали десятками, суматошно бежали вспять, не понимая, где свои, где казаки.
Левка Карпов с казаками словно чудом проскочили невредимыми к угловой башне. Томила Бобырев вихрем взлетел на башню и рубанул древко. Басурманское знамя, трепыхаясь, упало вниз под грозные казацкие крики:
– Лупи-ии! Гони-ии-и басурманов!
Услышав родные голоса, защитники воспрянули духом, отбивались отчаянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51