Столетиями никак не могли расстаться с Абхазией персидские военачальники, турецкие паши, генуэзские купцы, имевшие на борту кораблей пушки последней модели.
Дед Алиас успел воевать с турками и персами. Он также успел быть лично знакомым с Чеховым, Горьким, Орджоникидзе и Нестором Лакоба. Прадед Алиас – вековая история Абхазии.
Автомеханик Николай Эшба стал женихом молоденькой учительницы Назиа.
Стал женихом?! Это не так просто. Безусловно, не обошлось без консультации с прадедом. Правда, старейший рода Эшба признал поведение Назиа вполне достойным, чтобы быть женой человека из его рода. Всё же, как говорят в райисполкомах, Алиас решил посоветоваться с народом. Форум стариков на неофициальном заседании под старым орехом одобрил кандидатуру Назиа. Без прений. Но не без коллективной характеристики:
– Детей хорошо учит.
– Вежливая.
– Красиво танцует.
– Старших уважает.
– Из честной семьи.
– Любит родной язык.
Передохнув, обсудили жениха:
– Сын Героя, русского подполковника. Защищал наши горы.
– Хорошо работает.
– Отличный наездник.
– Прилично ведет себя на свадьбах, лишнего не пьет.
– Книги читает.
– Кто попросит, радио починит.
В общем, и у жениха качеств не счесть. И обоих нарекли – жених и невеста.
Разветвленный род Эшба начал готовиться к свадьбе.
Еснат сочинил телеграмму в тридцать шесть слов и отправил её в Воронеж однополчанину, бывшему начальнику штаба кавполка подполковнику в отставке Степану Дмитриевичу Дмитриеву, тоже бывшему драгуну 12-го стародубовского полка. Чтобы привести все сокровенные чувства Дмитриева в действие, Еснат закончил телеграмму взрывными словами: «Прошу приехать. Леня Эшба». Слова «Леня Эшба» означали: перевал, орлиные гнезда, жестокие атаки фашистов, могила Мухина.
Дмитриев, высокий, чуть сутулый, с седым ежиком, долго вертел в руках телеграмму, думал, вспоминал… И наконец:
– Аня, еду.
– Конечно, – вздохнула жена. – Едешь ради сироты и в память боевого товарища. – И всплакнула.
Прибыв в Акуа, Дмитриев в тот же день расстроил всех и невольно заставил стариков спешить к старому ореху на чрезвычайную сессию.
– А Тамара приедет? – спросил Дмитриев у Есната.
– Какая Тамара?
– Сестра Коли. Разве ты не знаешь? Жена Мухина, Валентина, действительно погибла, а маленькую Тамару отправили в Ярославль, в детский дом. Я вскрыл письмо на имя Мухина. Да тебя уже в полку не было. Потом и я был ранен. Из госпиталя я писал в Ярославль в детские дома, хотел найти Тамару, удочерить её. Мне сообщили, что Тамару Мухину переправили в Ломоносовск, тоже в детский дом. Затем я служил в Германии. Оттуда написал в Ломоносовск, – ответили: Тамара Мухина взята из детского дома… Но фамилию новых родителей не указали.
Еснат Эшба, выслушав Дмитриева, раскричался:
– Моя дочь у чужих людей, а я ничего не знаю!!
– Какая же она твоя дочь? – удивился Дмитриев.
– Что?! Если её старший брат мой сын, значит, она моя дочь. И без моей дочери Тамары свадьба не состоится. – Еснат сверкал глазами, потрясал кулаками и поспешил в резиденцию деда, в обширный двор с садом и виноградником.
Посреди двора красовался голубоватый двухэтажный дом с наружной широкой лестницей и перилами, украшенными булавами. Слева плескалось море, справа на абхазском солнце зрел виноград поздних сортов.
Старейший Эшба, не раздумывая, проговорил: «Николай не может праздновать свадьбу без родной сестры! Надо послать человека за моей правнучкой».
Чрезвычайное заседание стариков утвердило личное мнение председателя: не может дочь Есната оставаться у чужих людей, она должна жить у своего отца, в Абхазии. Надо послать за Тамарой толкового человека. Заместитель Алиаса, стодесятилетний Алыкса, спросил Дмитриева:
– Скажи, Степан, где этот Ярославль, дальше Москвы?
– Дальше, уважаемый отец.
– Как же ты, Степан, допустил, чтобы нашу Тамару увезли в такую глушь?
Дмитриев уж промолчал, что Ломоносовск на Белом море, чуть подальше Ярославля.
– Верно, верно, – зашумели старики. – В такую глушь. Как ты позволил?
Старики будто и не сомневались, что Тамара – законная дочь Есната. Какие могут быть разговоры? Дочь – и всё!

* * *

Ах, если бы не встреча у лотосного бассейна, можно было бы спокойно лететь в Ломоносовск разыскивать сестру Николая.
– Анатолий, твой долг найти Тамару, твою сестру, – сказал отец. – Тем более, ты служишь недалеко от Ломоносовска и город тебе знаком. Лети на самолете, забирай Тамару и спеши домой, на свадьбу Николая.
Легко сказать – лети в Ломоносовск. Вчера после скачек Анатолий и Коста, с согласия отца (пусть ты старший лейтенант, а отца ты обязан слушаться), последовали за Катей и Асей в аэропорт, усадили их в такси и отвезли в город, где девушки жили «дикарями».
– Я служу недалеко от Ломоносовска, – признался Анатолий.
– Вот в Ломоносовске я вас, вероятно, и встречала.
– Ваши родные русские? – спросил Коста.
– Да. Но меня иногда принимают в самом деле за горянку, не знаю – грузинку, абхазку или лезгинку… Анатолий, вы когда возвращаетесь в Ломоносовск?
– Завтра.
– А мы послезавтра на пароходе «Адмирал Нахимов» идём в Одессу, затем побудем в Киеве, в Москве – и домой.
– Я тоже лечу в Ломоносовск, сопровождаю Анатолия, – сообщил Коста.
– А вам не хочется поехать в Ломоносовск через Одессу – Киев – Москву, – несколько рассеянно, просто так, спросила Ася.
Эшба и Джонуа посмотрели друг на друга, и оба печально вздохнули: ах, если бы не свадьба Николая!
Анатолий вспомнил глаза прадеда. Ну как можно обмануть его? Ах, этот предок, непреклонный почитатель обычаев.
В Сухуми Коста предложил прокатиться на прогулочном теплоходе. Отправив Анатолия за билетами, он кратко, как подобает радиожурналисту, рассказал девушкам, зачем они срочно летят к берегам Белого моря.
Катя по привычке вскинула горские брови дугой и сердито усмехнулась:
– Вы, наверное, воображаете, что Ломоносовск равен Сухуми? Мол, прилетите, зайдете в справочное бюро и спросите: «Скажите, пожалуйста, где живет Тамара Мухина?» И вам любезно ответят: «Проспект Виноградова, 214, квартира 26». – Катя, не думая, сказала свой адрес.
И не ошиблась. Разве могла Катя Турбина знать, что она и есть Тамара, дочь подполковника Григория Мухина?

МЕНЯ СКОРО ПРОСТЯТ

Девушки пошли приморским бульваром в сторону фонтанов. По другой стороне им навстречу шагал бывший студент-историк, потомок горцев Прикаспия, в шикарном костюме цвета слоновой кости и такого же цвета умопомрачительных туфлях. Рядом с ним в белой тенниске шёл Воробушкин, потомок поморов – жителей берегов Белого моря.
Внезапно Бур вздыбился, как испуганный, неопытный конь. Он чуть попятился, словно кто-то рванул его сзади. Увидев Катю, он вскинул брови, поднял плечи и руки – одним словом, вздыбился. Пусть так.
– Евгений Иванович… в романах такое состояние именуется – нет слов. К сожалению, я никогда не был героем благородного романа. Верите?
– Да.
– Эту девушку я встречаю не впервые. И всякий раз выгляжу идиотом или бульварным нахалом. Она это заметила, что меня серьёзно огорчает. Вы не знаете, кто она?
Воробушкин неопределенно улыбнулся. Он был знаком с Катей, но многого не знал. Не знал, что…
…В декабрьскую стужу 1942 года семь девушек-красавиц в серых шинелях, предводительствуемые младшим сержантом Клавдией Турбиной, прибыли в детский дом самых маленьких. Зачем? Поделиться праздничным солдатским пайком, убрать елку и повеселить ребят.
Папы малышей сражались далеко от Ломоносовска, а мамы… Неизвестно, живы ли мамы, ленинградки, новгородки, псковитянки, киевлянки.
Маленькие беженцы расположились в двухэтажном кряжистом доме, когда-то особняке купца-лесоторговца.
Фашисты не каждый день бомбили район детского дома. Не хватало самолетов и бомб – раз, стало опасней летать – два, наши всюду понатыкали зенитные батареи и стали подымать в воздух невиданные доселе «яки», «лаги», более проворные и более огневые, чем «мессеры».
Конечно, если бы фашистские летчики знали, что всего в трех километрах от судостроительного завода находится дом, в котором обитают трехлетние большевики. О! Они бы пошли на риск и сбросили бы на детдом пяток бомб, но фашисты не все знали. Далеко не всё.
Разве могли они знать, что Клавдия Турбина, в день, когда ей исполнилось двадцать лет, 14 декабря 1942 года, командуя артрасчетом, расстреляет «Юнкерс-88» и его ведомого «Юнкерс-87».
Кто бы поверил, что вот эта синеглазая поморка с бледной родинкой над губой хладнокровно рассчитает скорость и высоту налетчика и заставит его приземлиться на дне Белого моря.
Командир зенитного полка, пожилой майор, дважды искалеченный на западных фронтах, невпопад целовал Клавдию и всех семь красавиц артиллеристок, сбивших два «юнкерса» в полторы минуты.
Тридцать первого декабря на море резвился шторм, над землей и в поднебесье мятежная пурга, беломорская, с посвистами, завываниями и прочей не вполне симфонической музыкой.
Где там «юнкерсам» летать… Артиллеристов, свободных от дежурств, отпустили в гости к детям. Клавдия Турбина расставила силы – кто убирал елку, кто носил в дом дрова, кто топил печи, кто помогал на кухне. Военные моряки принесли детям несколько рыбин, печенье и шоколад из дополнительного пайка.
Клавдия нечаянно открыла дверь детской спальни. На табуретке, насупившись, сидела девочка лет двух, с чудесными каштановыми волосами, темноглазая, с гордым с заметной горбинкой носиком.
– А почему ты здесь? – спросила Клавдия.
– Я наказана.
– За что?
– Не слушалась. Залезла в сугроб и набрала снег в валеночки.
– Как тебя зовут?
– Катя.



Девочку звали Тамарой Мухиной. Её привезли из Ярославля, где лечили в больнице. Пассажирский поезд, в котором матери с детьми следовали из Харькова в Москву, а Тамара с мамой в Котельнич, был растерзан бомбами налетчиков фюрера, «беззаветно и смело» нападавших на любой, даже незащищённый поезд.
Тамаре неизвестно когда понравилось имя Катя, в она упорно твердила, что её зовут Катей.
– Ты моя мама? – спросила Катя-Тамара.
Ах, женщины, в том числе девушки-зенитчицы! Сержант, командир орудийного расчета, стреляет по смертоносным «юнкерсам» – и вдруг слезы…
– Да, я твоя мама, – не раздумывая ответила синеглазая командир-артиллерист.
– Тогда посиди со мной. Меня скоро простят. Пойдём в наш красный уголок и будем петь… Хочешь, спою?
– Хочу…
Катя спела веселую песенку, сержант с удовольствием поплакала.
Через несколько дней Катя увидела во дворе быстро идущую Клавдию и кинулась к ней:
– Пришла моя мама.
Бывший председатель городского совета Ломоносовска, командир пехотного батальона, отец Клавдии капитан Турбин погиб под Тулой зимой 1941 года.
Мать Клавдии, Наталья Мироновна, старшая медсестра морского госпиталя, два с половиной часа добиралась до дома маленьких беженцев, везла Кате и детям гостинцы от раненых моряков…
– Я твоя бабушка, – сказала Кате Наталья Мироновна.
Через полгода Наталья Мироновна привезла Катю в свою квартиру. Навсегда.
Клавдия утвердилась в правах мамы, Тамару удочерили под именем Екатерина Турбина.
В октябре 1945 года Клавдия Турбина вышла замуж. За одаренного дирижера и композитора, прибывшего в Ломоносовск из Ленинграда. Некоторые грани дирижерского характера невыносимо выпирали и не поддавались шлифовке. Дирижер непрестанно острил, неустанно лгал и непрерывно пил.
Последние две грани лишили его уважения, любви и прописки в квартире Турбиных.
Дирижер покинул берега Северной Двины в нетрезвом состоянии и очутился на Дальнем Востоке в качестве руководителя ансамбля музыкальных эксцентриков. Пригодилось его стремление острить. Номер эксцентриков длится девять минут, и не пить в это время может каждый.

ВИДЕЛА?

На крыше ресторана «Амра» располагается кафе с тем же названием. Столики защищены от сухумского солнца пестрыми тентами. Изредка посетители кафе наблюдают цирковую игру дельфинов. Иных примет у «Амры» нет. Её не прославляют ни обходительность официантов, ни качество кофе. Нормальное курортное кафе. Отдыхающий, добравшись до Сухуми, приехал дышать, загорать, купаться, а не питаться – это отлично усвоено трестом ресторанов.
Катя и Ася завтракали в нарядной «Амре», окруженной с трех сторон Черным морем, недалеко от пляжа, где плещутся волны и курортники.
Именно в тот момент, когда Катя и Ася спускались с крыши, Илона, Курбский и Кутин ступили на бетонированный мол.
Илона Голицына нечаянно взглянула на девушку в легком костюме цвета переспелой малины и почувствовала некое досадное беспокойство.



Подобное беспокойство появляется у известной актрисы в связи с дебютом талантливой, притом красивой, со сценическим обаянием молодой артистки. Угасающей актрисе остается либо, содрогаясь, покровительствовать восходящему таланту, либо выживать его из театра. По-разному бывает. Чаще второе.
Илона вспыхнула. На один миг, вполне достаточный, чтобы возненавидеть незнакомку. Уж слишком приметна была её внешность – глаза, осанка, гордый профиль.
Курбский улыбнулся:
– Обратите внимание… Девушка в малиновом… Просто двойник «Неизвестной» с картины Крамского.
– Сравнили, – осмелился заметить исполняющий должность супруга доцент Кутин. В его обязанности входило раболепие перед номинальной супругой.
– Эта девушка серьезный конкурент вам, Илона, – вторично усмехнулся Курбский.
Курбский презирал человечество в целом, не делая исключения даже для Илоны Голицыной, своего помощника. И не упускал случая, чтобы побесить её.
– Прошу меня никогда и ни с кем не сравнивать.
Илона вторично вспыхнула и отказалась завтракать в ресторане «Амра», где Курбского знали как «известного ученого, академика». Для него накрывали стол в маленьком зале за музыкальной эстрадой. Особые блюда для него готовил лично шеф-повар. Илона заявила, что возвращается домой. Немедленно.
– Я остаюсь. Буду обедать один.
– В этом кабаке? – уронила Голицына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32