Парень с требуемой анкетой, без связей с «врагами народа»… И Касимов назначил Петра Прохорова, неопытного, неприметного плановика, начальником отдела.
Тихо, очень тихо сидел в своем кабинете Прохоров, Пётр Филимонович. Тихо, очень тихо работали его сотрудники.
Зато Юлька, ныне Юлия Федотовна, быстро вошла во вкус нежданно благостной жизни. Однако Юлька тревожилась: удержится ли её муженек на таком посту? Ой ли?
И Юлька запаслась добром, завела в поселке Катуар свою дачу и ретиво превратила её в ферму. Вызвала маменьку, опытную торговку. Маменька поставила дело как следует, ей в помощь выписали из колхоза двух племянниц.
Племянницы учились в вечерней школе в Кунцеве, а днем обогащали Юльку.
Но и Пётр Филимонович всё же кое-чего достиг: научился завязывать галстук, сидеть за банкетным столом, пользоваться остротами вышестоящих лиц и тихо, очень тихо уселся в кресло начальника управления, в удачном для него 1946 году. Так и сидел, не проявив себя на высоком посту. Одно чувство руководило им – страх. Тихий, но вечный. Не слететь бы. Уж очень спокойно жилось.
Кругом бурлила послевоенная жизнь, начальство Прохорова наживало сердечные спазмы, искало пути обеспечения нужд промышленности, сельского хозяйства – Прохоров вел себя (и дела), как холодильник при заданной температуре. Распоряжения, исходившие из его управления, напоминали свежемороженые продукты.
Дважды Пётр Филимонович затевал романы, – один в своем управлении, за что был запросто поколочен Юлькой, второй раз на курорте. Второй роман закончился кабальным займом. Финансы Прохорова всегда были, как выражаются снабженцы, строго лимитированы Юлькой. Он получал ежемесячно деньги на тридцать пачек «Казбека», на членские взносы и несколько рублей на мелкие расходы.

ГЛАВНОЕ, ЭТО ПОДАРОК МАМЫ

К кабальному займу привел курортный роман в Гагре. Юлька убыла в Цхалтубо, – настолько раздобрела, что её уже ноги не носили. Пётр Филимонович отдыхал в обособленном санатории. Особенность его заключалась в смертной скуке. Здесь не пели, не смеялись, не играли в волейбол, не флиртовали… Амурами приходилось заниматься с опаской на стороне, дабы не терять сановную солидность, так влияющую на служебную аттестацию. Но курорт, его лирическая атмосфера, беззаботное окружение никого не щадит, даже иных начальников управлений.
Пётр Филимонович, как положено в обособленных санаториях, жил в чудесной комнате и тосковал. Тосковал и сосед, тоже начальник управления другого ведомства, Пётр Анисимович Курочкин, не дурак выпить и приударить за курортницами. Курочкин взял на буксир Прохорова.
Перед отпуском Курочкина посетили три коммерческих директора разных фабрик и поблагодарили его сберкнижками на предъявителя.
Два тоскующих Петра ежевечерне степенно, как богомольные купцы, отправлялись к концертной эстраде…



Они в третий раз увидели двух привлекательных дам. И на сей раз в стильных туалетах. Дамы на обоих тоскующих – ноль внимания.
Курочкин уже нетерпеливо бил копытом. Прохоров, веря в свою звезду, ждал, когда желаемое само пойдет навстречу. Так было всю жизнь.
Обе дамы были из тех, кто прибывает на берега Чёрного моря в мае и возвращается в Москву в октябре – ноябре. Дамы такого стиля процветают за счёт клиентов: капитанов-китобоев, руководителей золотых приисков, работников пушных баз, директоров рыбных промыслов – одним словом, за счёт курортников дальнего севера, полярников и представителей Средней Азии, жаждущих «встряхнуться как следует».
Опытные дамы убедились: они вызвали волнующий интерес у двух добротно одетых мужчин.
Солидная мзда, полученная Курочкиным, жгла его сердце и карман.
Дамы направились на симфонический концерт в летний зал филармонии. Курочкин, признававший только преферанс и ресторанные джазы, скрепя сердце приобрел два билета и увлек Прохорова.
По окончании концерта накрапывал дождик. Курочкин воспрянул. Поравнялся с фешенебельными дамами и предложил свои услуги. И верно, тут же подкатила машина. Дам отвезли домой, в частное владение. Новые знакомые пояснили – они избегают санаториев, где их сковывает несносный режим.
И как водится, одна из дам, руководитель клубной хореографии, объявила себя женой академика, другая, банальная маникюрша, выдала себя за супругу известного скрипача, благо её фамилия и фамилия виртуоза совпадали.
И зашумела веселая жизнь. Но тайная. Оба Петра улепётывали из санатория, едва солнце шло на закат. В заговор были втянуты одариваемые привратники и дежурные.
Служебная премия, утаённая от Юльки, растаяла в одну неделю. А тут ещё беда. Дама Прохорова на пляже утеряла золотые с алмазиками часики. Она их дала Прохорову на хранение, услужливый кавалер вложил их в кармашек брюк, и они исчезли. Конечно, часики по предварительному сговору перекочевали в сумочку напарницы.
Прохоров, забыв о чине и звании, ползал на четвереньках по пляжу, просеял тонну песка и гравия и – ни черта!



– Главное, это подарок мамы, – надув губки, твердила его дама.
Курочкин посоветовал – надо купить часики и успокоить высокопоставленную приятельницу. Он даст взаймы. Купили в комиссионном. Весьма дорогие. После отъезда Прохорова часики вернулись в комиссионный, их охотно приняли. Они уже не раз оплачивались курортными клиентами фешенебельных дам.
Курочкин, имевший некоторый опыт, не очень верил, что его дама – супруга скрипача-виртуоза, но он не вникал в такую мелочь, его не тешило тщеславие.
Прохоров, наоборот, усыплял свой страх – вдруг его дама непроверенный антиобщественный элемент? Но нет, ведь она жена академика… Даже телеграмму показывала на бланке «правительственная». Ему и в голову не приходило, что бланк этот – грешок телеграфистки, услужившей его даме. И в душе гордился «академической» авантюристкой. Не то что Юлька, дочь торговки. И отец его дамы видный ученый. (Она называла Прохорову фамилии известных ученых. Пусть проверяет.)
Расставались нежно. С клятвами верности к вспыхнувшим чувствам. Дамы оставались в Гагре. Ждали следующих клиентов.
Перед отъездом из санатория друг, приятель, жизнерадостный Курочкин, охотно, широко плативший за двоих, оказывается, всё подсчитал до рубля и без всякой лирики потребовал у Прохорова расписку. Громким голосом, так, чтобы слышно было в коридоре.
Ужасаясь, видя в эту минуту перед собой Юльку, Прохоров написал расписку на крупную сумму. В Москву летели в самолетах разных рейсов, так пожелал Курочкин. Жалкие донжуаны расстались холодно, почти как враги.

* * *

Через несколько дней после возвращения Прохорова из Гагры в его кабинет вошла Илона.
– К Прохорову идите смело, – сказал ей Курбский. – Он здорово погулял в Гагре с одной нашей дамочкой… Покупал ей золотые часики с алмазами, кутил в ресторанах, возил в Сочи… и попал в долговой капкан. Можете ему морочить голову, он уже вкусил дорогостоящую любовь. Интеллект Прохорова ниже среднего. Просто сельский парень на высоком стуле… Так что не церемоньтесь с ним. К заместителю его, Ладогову, не обращайтесь. Ладогов для нас закрытый шлагбаум. Собственно, он хозяин управления. Я с ним случайно встречался. Умен, проницателен. Наверняка будущий министр. Ладогов через день-два уезжает в отпуск.
– Может, подождать, пока он уедет?
– Он помешать не может. Вы же ничего не будете просить. Важно, чтобы вас в обществе Прохорова увидел заведующий отделом Дымченко. Увезите Прохорова в район Яузы. Скажите, что едете к своей знакомой. Намекните ему на интимное уединение. Остановите машину у садового питомника, якобы что-то случилось с мотором. К вам подойдет Дымченко, там его дача. Дымченко увидит вас со своим начальством в уединенном месте на вашей чёрной «Волге». Прохорову станет неудобно перед Дымченко. И этого для вас достаточно.

М-ДА!

Аферисты и мошенники более или менее точно осведомлены о лицах, с коими им предстоит иметь дело. Они тщательно изучают обстановку и своих помощников – ротозеев, шляп, притворных энтузиастов, беспринципных деляг, всяких фразеров и тупиц. И ещё основательней изучают тех, кого трудно провести, сбить с толку и тем более совратить. Курбский точно знал – хозяином управления, как он выразился, являлся не Прохоров, а Ладогов, Александр Сергеевич.
Ладогов – воспитанник московского ВТУ имени Баумана, жена его окончила институт имени Плеханова, работает в Госэкономсовете.
Управление уважало и почитало Ладогова, от машинисток до опытных экономистов и главных инженеров, перевидавших на своем веку всяких руководителей. Уважали за деловитость и искренность.
– Ясно… Потомок рабочей гвардии, дед его работал мастером на нынешнем заводе Ильича, – говорили о Ладогове.
Работники управления норовили не попадать на доклад к аморфному Прохорову. Дежурные секретари охотно содействовали им.
– Министерская голова! – эта категорическая оценка Ладогова принадлежала главному инженеру-экономисту Эхенбауму, добродушному скептику и управленческому пророку. Эхенбаум точно предсказывал, как разрешится тот или иной спорный вопрос.
– Александр Сергеевич, если бы весь лес, который разбазаривается и расхищается на всех лесных разработках и сплавах, попадал в государственное русло, ни одна бумажная и мебельная фабрика не нуждалась бы в целлюлозе и пиломатериалах, – говорил Ладогову Эхенбаум.
– Печально, но факт, – подтверждал Ладогов. – Надо ломать весь порядок учета и распределения.
– И систему премий за сохранение леса на сплавах, лесобиржах и комбинатах.
Эхенбаум и Ладогов думали, разрабатывали новые системы, не обращаясь к Прохорову.
– Ему всё равно, – говорил о Прохорове Эхенбаум.
Илона вошла в приёмную. Секретарша средних лет, женщина деловая, с чутьем дипломата (не так просто угадать, кого пропустить к начальнику, а кого препроводить в отдел), всё же растерялась: зачем пожаловала столь ослепительная дама.
– Я к Петру Филимоновичу, – холодно произнесла Голицына.
– Пожалуйста, – ответила всё ещё изумленная секретарша, хотя в эти часы посетителям не разрешалось беспокоить начальника управления.
Илона увидела Прохорова и тут же вынесла приговор: «мужлан».
Пётр Филимонович, ещё витавший в атмосфере курорта, увидел Илону, встал, смутился и неловко предложил посетительнице кресло.
Илона без улыбки, аристократично, свысока смотрела на объект её чар. Прохоров, ещё более смущённый, стал покашливать и вытер о брюки вспотевшие ладони.
Посетительница без тени заискивания сообщила: её мужу, ученому, предоставили дачный участок. Муж намерен поставить на этом участке стандартный дом. Они просят товарища Прохорова разрешить торговой организации продать им трехкомнатный разборный дом.
Нелепость просьбы очевидна. Об этом Илона знала не хуже Прохорова. С таким вопросом не обращаются в управление.
Прохоров улыбнулся: какая наивность и неосведомленность.
– Наше управление не имеет никакого отношения к продаже стандартных домов.
Илона сделала движение: она поняла и уходит.
Но как можно так быстро отпустить столь восхитительную даму. Прохоров тут же сравнил Илону с женой «академика», для коей он приобрел дорогие часики взамен «утерянных». Подобной посетительницы он ещё не встречал. Оберегаемый секретаршей, Пётр Филимонович стал болтать. Интересовался, где находится отведенный участок, прикидывал, стоит ли ставить стандартный дом. Лично он не советует: разборный дом – примитив.
Кто-то вошёл. Илона угадала, почувствовала – это и есть Ладогов. Подтянут, держится уверенно. Глаза… Какие глаза! Александр Сергеевич поклонился посетительнице. Прохоров, досадуя на несвоевременный приход заместителя, пытаясь шутить, изложил просьбу Илоны.
– Разве стандартных домов нет в продаже? – сказал Ладогов и поднял трубку.
Позвонил кому-то… Убедился – трехкомнатные дома не дефицитны.
– Ваш муж…
– Мой муж…
– Ученый, – с некоторым удовольствием сообщил Прохоров.
– Недалеко от Кунцева находится контора, ведающая продажей домов по заявкам… – Ладогов подал листок бумаги Илоне и продиктовал адрес конторы. Всё проделал быстро, деликатно, словно объяснил прохожему, как найти нужную ему улицу.
Илона встала, готовая растерзать любезного Ладогова. Однако поблагодарила его очаровательной улыбкой. Уж очень хорош был этот Ладогов.

* * *

– Её фамилия Голицына. Она из этих самых… князей, – опять-таки не без удовольствия сообщил Ладогову Прохоров.
– Кто вам сказал?
– Лично подтвердила.
– Скажите какая радость!
Ладогов приступил к делу. В последнее время начальник отдела Дымченко дважды превысил свои права. Александр Сергеевич принес проект приказа – объявить Дымченко выговор с предупреждением.
– Ему остался год до пенсии, – заметил Прохоров.
– Хоть бы один день. Подпишете?
– Оставьте проект, я поговорю с Дымченко.
– Не подпишете, Пётр Филимонович, я, как член парткома, предложу обсудить поведение Дымченко в партийной организации. Прохоров подписал.
– Эхенбаум, между прочим, недавно тоже превысил права.
– В интересах дела. А тут неясно, в чьих интересах. Очень неясно. Еще один проект приказа: объявить Эхенбауму Борису Григорьевичу благодарность.
– За что?
– За превышение своих прав. Товарищ Эхенбаум в силу обстоятельств самовольно исправил ошибку управления в важном документе.
– Не подпишу.
– Личное распоряжение министра.
– Почему я не в курсе?
– Вас не было. Министр говорил со мной.
Ладогов прочёл проект приказа.
– Позвольте, тут ещё денежная премия, – отодвинул приказ Прохоров.
– И это согласовано.
Прохоров подписал. Ладогов ушёл.
Прохоров читал бумаги невнимательно, ему мешали духи Илоны, их запах витал над столом. Позвонил Курочкин, курортный соратник и кредитор Прохорова.
– Здорово, старик! Когда опять в Гагры? Тебе не звонила твоя фея?
Прохорова покоробило. Что за тон и что это за слова – фея? Всё-таки жена академика.
– Слушай, когда ты привезёшь должок?
Прохоров, приглушенно заикаясь, стал объяснять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32