От нечего делать я некоторое время внимательно наблюдал за ним и пришел к выводу, что это скорее всего представитель какой-нибудь компании, торгующей оружием, охотничьей амуницией, или туристической фирмы, специализирующейся на сафари-турах. Словом, человек, присутствующий здесь по долгу службы и всех этих охотничьих страстей не одобряющий. Потом, когда заседание клуба закончилось и пришло время неформального общения, я не утерпел и поинтересовался у хозяина замка личностью «человека в футляре» — так я окрестил незнакомца. Знаете, кем он оказался?
— Знаю. Князем Кьезо, одним из самых знаменитых современных охотников. Я имею честь знать этого джентльмена. Кстати, вы очень точно его описали.
— Тогда можно не продолжать. Мне сказали, что он платит огромные деньги за то, чтобы один на один сразиться со зверем. Никаких провожатых, загонщиков, егерей.
— Это правда. Удачный пример, Серж, право слово, очень удачный. Собственно, вы продолжили мою речь, приведя весьма убедительный аргумент. Именно подобным князьям и иже с ними адресован наш проект. И поверьте — уже очень много лет я наблюдаю эту публику изнутри, — желающих испытать судьбу, да еще таким экзотическим образом, будет хоть отбавляй. К слову, неоценимую услугу оказал нам мистер Камерон. Он сильно подогрел интерес к «Титанику» своим фильмом. Поставьте себя на место скучающего богатого сибарита, охочего до острых ощущений, любителя покрасоваться на первых полосах газет и в новостях TV. Ему предлагают отправиться в плавание через Атлантику на… «Титанике». Вернее, точной его копии. Внешне точной, разумеется. Навигационные системы и вся техническая начинка судна, естественно, будут самыми современными, и потому гарантия безопасности почти сто процентов.
— То же, как мне помнится, писали о настоящем «Титанике».
Вот именно! Но это еще больше щекочет нервы! День в день девяносто лет спустя лайнер отходит от причала в Сауггемптоне. Все в этом плавании должно повториться. Все, вплоть до мелких деталей. Меню в ресторане, репертуар оркестра, костюмы команды.. И вот наступает вечер 14 апреля. Роскошный ужин в точности повторяет трапезу столетней давности. Потом танцы. Оркестр снова играет отрывки из «Сказок Гофмана»… Стрелки часов медленно и неотвратимо приближаются к полуночи… Каково, Серж.
— Черт побери, Тони, вы никогда не пытались писать триллеры?
— Раньше — никогда. Я творю сейчас, на ваших глазах, Серж, и приглашаю вас в соавторы. Но прежде чем сказать да или нет, будьте добры ответить на другой вопрос.
— Да?
— Не участвуя в проекте, не будучи знакомы со мной — просто как некий отвлеченный субъект, сходный с вами по темпераменту и менталитету, располагающий достаточной суммой и необходимым временем, — вы бы отправились в подобное плавание?
— Хороший вопрос. Но вы застали меня врасплох. Впрочем… Впрочем, я отвечу: да! Да, Тони, я бы не отказался поплыть на «Титанике».
— Отлично! Значит, я не ошибся: в числе пассажиров окажется немало русских.
— В этом можете не сомневаться. Некоторых уже сейчас могу назвать поименно.
— Это уже не столь важно. Теперь я жду ответа на главный вопрос, Серж. Вы — со мной?
— Использую ваш же трюк. Ответьте сначала на один мой вопрос.
— Извольте.
— Зачем вам нужно мое участие в проекте? Насколько я понимаю, ваши финансовые возможности позволяют легко инвестировать необходимую сумму самостоятельно. И даже много большую, чем требуется для начала. Купоны в этом случае всецело будут принадлежать вам.
— Возвращаю: хороший вопрос. И разумеется, я отвечу. В своей жизни, друг мой, я придерживаюсь не такого уж большого количества принципов, иначе жить было бы слишком сложно. Однако некоторые все же есть, им я стараюсь следовать неукоснительно, иначе жить — опять же, черт возьми! — стало бы слишком сложно. Так вот, один из них: никогда и никуда не вкладывать собственные средства. Для этого существуют банки с их кредитами, друзья с их капиталами, которые только и ждут достойного применения. Однако это вовсе не значит, что я имею порочную склонность — таскать каштаны из огня чужими руками. Отнюдь. Мой вклад в проект, если я вхожу в него на равных, бывает порой много больше денег… Могу пояснить.
:Это на нескольких конкретных примерах.
— Не стоит. Я вас понял. Это достойная и мудрая позиция, Тони. Для тех, кто может ее себе позволить.
— Существенная деталь! Вы прозорливы, друг мой. Но так распорядилась жизнь. Что ж, Серж, дополнительные вопросы исчерпаны?
— Да, Тони, и я готов ответить на главный.
— Каков же ответ?
— Да, Тони. Я согласен участвовать в этом сумасшедшем проекте. В полном объеме.
— Иными словами, я могу приступать к переговорам с судостроительной компанией, твердо рассчитывая на первоначальный транш в размере восьмисот миллионов долларов?
— Да.
— Что ж, по рукам! Кстати, Серж, вы не будете против, если я предложу назвать новорожденную — «White Star»?
— Белая звезда? Почему именно так? Впрочем, пожалуйста, я не возражаю.
— Отлично. А причина проста; так называлась компания, владевшая «Титаником». Впрочем, теперь следует говорить: первым «Титаником».
— Вы действительно намерены добиться полного сходства? Во всем?
— Насколько будет возможно. Но поймите, мой друг, это почти половина успеха. Все должно быть точно так же, как тогда, — таков наш девиз.
— За исключением финала, я надеюсь? Вопрос остался без ответа.
Энтони Джулиан задумчиво взглянул на собеседника сквозь призму тонкого бокала, на треть заполненного вином.

17 февраля 2001 года
о. Барбадос
— Русский? Это что-то новое. Прежде, насколько я помню, у тебя не водилось русских партнеров, Тони?
— Все в этой жизни когда-нибудь случается в первый раз, Стив. И — Бога ради! — чем тебя не устраивает русский? Я-то рассчитывал — напротив — порадовать старого друга, влюбленного в Россию…
— Он мне абсолютно безразличен. Пока. Пока я не буду знать о нем что-то конкретное. Но главное: пока я не принял твоего предложения, Тони.
— А ты не принял? Сгущались сумерки. Теплые и вязкие.
Сумрак становился все непроглядней, и вместе с тем крепло странное ощущение потерянности в пространстве и во времени. Маленькая вилла, одиноко прилепившаяся в укромной заводи небольшого залива, как в небытие, медленно погружалась во влажную густую темень.
Двум мужчинам, коротавшим вечер на ее открытой террасе, скоро могло показаться, что они одиноки во вселенной. Впрочем, оба были слишком увлечены беседой, чтобы обратить внимание на такую мелочь.
Собеседник сэра Джулиана был невысок ростом. С первого взгляда его легко можно было принять за подростка. Трудно сказать, что здесь играло решающую роль.
Его густые каштановые волосы были причесаны на прямой пробор, короткая челка на лбу распадалась «домиком» — так обычно стригутся мальчишки двенадцати-тринадцати лет. Он был скорее плотен, чем худощав, и его фигура не производила впечатление атлетической, но что-то неуловимое говорило о чрезвычайной подвижности маленького тела.
Казалось, что этот человек может без труда сделать сальто-мортале, в одно касание перепрыгнуть через забор, не говоря уж о том, чтобы, сорвавшись с места, броситься взапуски с кем угодно и по какому угодно поводу. К тому же его очень легко было представить активным участником любой потасовки.
Возможно, дело было в его глазах. Круглые, близко посаженные, они смотрели на мир с лукавым задором и известной долей хитрости. Взгляд его всегда находился в движении, стремительно перемещаясь с одного предмета на другой, с таким выражением, будто его обладатель постоянно выискивал повод для очередной забавы.
Собеседнику казалось, что маленький человек либо собирается вот-вот заговорщически подмигнуть ему, либо только что едва заметно подмигнул.
Одет он был в широкие, до колена, шорты из светлой парусины, просторную тенниску в крупную сине-зеленую полоску.
Босые загорелые ноги обуты в легкие мокасины.
Все вместе создавало устойчивый образ человека, приятного в общении, веселого, непритязательного и безмерно легкомысленного. Что было так же далеко от истины, как остров, который он не покидал последние несколько лет, — далек от центров цивилизации и просвещенного мира.
Однако в отличие от Сергея Потапова этот человек отправился в изгнание добровольно, совершенно не тяготился одиночеством, отсутствием серьезной работы и тем обстоятельством, что государственные приемы проходят без его участия.
Двадцать пять из своих пятидесяти двух лет он посвятил работе.
Очень и очень серьезной.
При этом бесчисленное множество раз участвовал в разных официальных мероприятиях, в том числе — государственных приемах самого высокого ранга.
И смертельно устал.
В прошлой жизни Стивен Мур был солдатом, дипломатом и шпионом.
Причем солдатом — сначала, а дипломатом и шпионом — одновременно потом.
Надо сказать, что понятие «прошлая жизнь» в его толковании не имело ничего общего с учением о кармических перевоплощениях, хотя к последнему Стивен относился лояльно. Однако, рассуждая о своей прошлой жизни — более того: прошлых жизнях! — имел в виду нечто более приземленное.
Биография Стивена Мура складывалась из нескольких этапов, настолько разных и богатых событиями, что каждый вполне мог оказаться отдельно прожитой человеческой жизнью. Причем весьма неординарной.
Ему довелось воевать на самой бесславной из всех войн, которые его страна вела в двадцатом столетии. Теперь, в начале двадцать первого века, государственная пропаганда сумела наконец повернуть общественное мнение в нужном направлении: образ мужественного парня в зеленом берете, воспетый многократно в кино, стал символом национального героизма.
«Вьетнамское» прошлое перестало быть позором.
И «вьетнамский синдром» рассеялся вроде бы в воспаленном сознании тысяч мужчин, которых война настигала ночами, добивая ужасом липких кошмаров.
Господь воздал им за долготерпение: через двадцать пять лет после бесславного завершения боев «зеленые береты» получили свою порцию славы и народной любви.
Однако Стив хорошо помнил иные времена. Слишком хорошо.
В определенном смысле ему повезло: Стивена Мура призвали на войну, когда исход ее, в принципе, был предрешен — воевать пришлось недолго.
Возможно, благодаря именно этому обстоятельству он остался жив, выкарабкался из двух тяжелых ранений и сохранил вполне здоровую, устойчивую психику, хотя в джунглях Вьетконга на его долю выпало много такого, о чем лучше было не вспоминать.
И все-таки везение было относительным, ибо тогда, в семьдесят пятом, двадцатишестилетнего Стивена Мура, офицера военной контрразведки, кавалера «Пурпурного сердца» на родине ожидало еще одно испытание, пережить которое сотни сослуживцев, таких же героев и кавалеров, не смогли.
Страна переживала жестокий приступ национального уничижения, война казалась постыдным фарсом, и.тех, кто имел несчастье оказаться в числе ее солдат, встречала неласково.
Толпам бунтующих студентов, оппозиционной, рефлексирующей интеллигенции, задающей тон травле, дела не было до того, сколько раз в тебя пальнули из джунглей, прежде чем твой палец судорожно впился в спусковой крючок.
Где уж им было понять, какая муть поднимается в душе молодого парня, на глазах которого разлетаются в стороны мозги приятеля, когда пуля вьетнамского — или русского, черт их там разберет?! — снайпера сносит ему полголовы.
Они были глухи, как тетерева на току.
Умели с упоением слушать только свои гневные обличительные речи, не желая задуматься даже над простым вопросом: по доброй воле или по принуждению натянул ты на себя военную форму? Говорить о геополитических интересах страны?! Объяснять, что Советы неумолимо теснят ее на юго-востоке?!
Исключено!
Эти слова просвещенной публике, казалось, были попросту неизвестны.
Несколько позже выяснится, что она только на время изъяла их из своего лексикона.
Через двадцать пять лет нация одумается, маятник идеологических постулатов качнется назад и займет прямо противоположное положение. Высокие истины всеобщего равенства и мирового братства будут забыты, на смену им придет безудержный патриотизм. Впрочем, и ему в общественном сознании отведено будет не так уж много места: большую часть пространства займет огромный, сочащийся жиром и кетчупом «Big Mac» — символ сытого, самодовольного благополучия консолидированной до предела толпы.
Теперь Стивен затруднялся определить, какое из этих дол все же меньшее.
И, откровенно говоря, не имел особого желания размышлять на эту тему.
Однако хорошо помнил приступы тихого бешенства, которые испытывал в конце семидесятых при виде говорливых умников. Они смотрели на него с плохо скрываемым брезгливым любопытством. Как на затравленную, злобную зверушку в зоопарке.
Он знал: они боялись и презирали его одновременно. Именно так: боялись и презирали.
И в ответ он презирал и ненавидел их.
Возможно, именно это состояние привело его в Лэнгли.
Стив жаждал продолжения борьбы: с Советами, в частности, с левыми — вообще. Борьбы в собственном смысле слова. Борьбы ради борьбы.
Несколько позже, когда поблекли, забившись в глухие закоулки подсознания, тяжкие воспоминания, улеглись эмоции, отступили обида и злость, работа стала для него просто работой. Увлекательной, рискованной, редкой, непохожей на то, чем занимается большинство сограждан и вообще людей на планете — да! — но всего лишь профессией.
Тогда он смог оценить состояние своей души в семьдесят пятом и возблагодарить Бога за то, что последняя пуля — проклятый «вьетнамский синдром» — прошла по касательной.
Возможно, судьба сочла достаточной ту меру испытаний, что выпала на его долю в молодости.
Возможно, что именно эти испытания сформировали личность, вполне готовую к тому роду деятельности, который его ожидал. Но как бы там ни было — карьера полковника Мура складывалась более чем удачно.
Когда в 1999 году, формально возглавляя одну из служб американского посольства в Москве, он неожиданно запросил отставки, многие в Госдепе — месте его официальной «приписки» — и в Лэнгли, где Стива Мура считали одним из лучших специалистов по России, откровенно недоумевали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31