"Я уже не тот, кем был прежде. Я – нечто большее, нечто высшее. Я и сам не думал не гадал, что достигну таких высот, не ждала этого и Сааведра, хоть и верила в меня всегда. Этот старик дал мне Ключ, точь-в-точь как Вьехос Фратос”.Кулон, тускло сиявший на его груди, спрятался в кулаке."Я не должен бояться. Не могу себе этого позволить. Теперь я – тот, кем всегда мечтал стать… но мне еще многого надо достигнуть. И Раймон меня благословил”.Он все равно бы этого достиг. Но Раймон развязал ему руки.Сарио вглядывался в узор, изучал шелк, рисунок, краски. И сразу разгадал смысл: Иль-Адиб давал святое благословение, предлагал великую силу.Опять – ирония. Сарио закрыл глаза, облизал губы, прошептал несколько слов на лингве оскурре, разрушил узор, разметал ветки и цветы. Выхватил из-под них хрупкий лист пергамента, аккуратно скатал, вложил в украшенную охранными рунами тубу, положил ее в окованный бронзой ларец из терновника.– Я сберегу Кита'аб, – сказал он. – Но не для Тза'аба Ри. И не для Вьехос Фратос, не знающих истины, сокрытой в нем… Нет Он мне самому пригодится. Тому, кем я стану.Он закрыл ларец, щелкнул засовом, ласково провел пальцами по резным письменам. Лингва оскурра – страж священного клада.– Мой Кита'аб, – благоговейно вымолвил Сарио. – Мой ключ к священной власти.Он рассмеялся. Да, это Чиева. Чиева до'Сихирро.Молча сложил плат, взял под мышку, а другой рукой поднял ларец. И вышел из шатра.Он знал, что через несколько минут труп будет найден, шатер разрушен. Раньше старика нельзя было увидеть в тканевых стенах его жилища, и само жилище было сокрыто от чужих очей. А теперь чары спали, зеленый плат и ларец с лингвой оскуррой вынесены Теперь прохожие увидят вражеский шатер.И не потерпят его присутствия в стенах Мейа-Суэрты. * * * Войдя в уединенный солярий, предоставленный сыну герцога гостеприимными Грихальва, Алехандро рассказал правду. Увидел, как Сааведра побледнела, как подкосились ее ноги, и успел схватить за локти – иначе она бы упала. Подвел ее к креслу, усадил принялся успокаивать.– Сааведра, я расстроился не меньше твоего. Но ведь это всего лишь вещь.Его ладонь легла на гладкую белую колонну ее шеи. В этот раз на ней не было украшений.– Да, конечно. – Она старалась взять себя в руки. – Номмо Матра, Алехандро… Неужели мою картину подарят королю Пракансы?– Эйха, но это по меньшей мере говорит о том, что ты неплохо поработала, – ответил он шутливо.– Нет! – воскликнула она. – Только о том, что у тебя кое-что украли. И у меня.– Эйха, да, думаю, можно и так на это посмотреть. – В его глазах потухла веселая искорка. Он обошел вокруг ее кресла, рассеянно взялся за рукоять тесака, выдвинул лезвие на полдюйма, задвинул со щелчком. – Но он же герцог – то, что принадлежит мне, принадлежит и ему.– Это был подарок. Мой. Тебе.– Это был мой заказ.– Я отказалась от платы. Он улыбнулся.– Верно.– Если б я хотела, чтобы он попал к герцогу, я бы его послала герцогу. – Она едва сдерживала гнев. Алехандро рассмеялся.– Пресловутый темперамент арртио? Немногие отважатся критиковать Бальтрана до'Верраду.– Разве он этого не заслуживает?Алехандро остановился, перестал клацать тесаком, сочувственно посмотрел на нее “Бедная моя арртио…"– Ведра, амора мейа, чего ты от меня ждешь? Что я пойду к отцу и потребую вернуть портрет?– А разве ты на это способен?Сталь во взоре. Сталь в голосе. Непонятно, чего больше в душе – злости или жалости. А может, и злость, и жалость – напускные, а все дело в страхе, что ее талант, хороший для Алехандро (он все время об этом твердил, но она упорно отказывалась верить), плох для герцога. И для дочери короля Пракансы."Матра Дольча, дай мне сил. Пойди я другим путем, не причинил бы ей боли. Но я не хочу, чтобы и мне причиняли боль”.Он зашел за спинку кресла, положил ладони ей на плечи, чтобы ощутить ее тепло и успокоить.– Я не могу потребовать, чтобы он отдал портрет. Две недели назад отец уехал в Пракансу. А я только сейчас набрался смелости сказать тебе. – Он тяжело вздохнул, почувствовав, как напряглось ее тело. – Но все-таки я думаю… надеюсь, что для тебя… для нас обоих неизбежность моей женитьбы важнее увезенного портрета.– Украденного, Алехандро.Его ладони сжали упругую плоть, требуя знакомого отклика. Большие пальцы стали ласкать шею.– Разве тебя совершенно не волнует, что я женюсь? Она опустила голову. Длинные густые кудри упали с плеч, занавесили лицо, скрыли ее мысли. Зазвучал голос, и в нем не было ничего, кроме смирения.– Конечно, ты женишься. И я выйду замуж.Точно обухом ударила. Его пальцы превратились в железные крючья, впились в ее плечи. Желудок сжался в тугой ледяной комок. Алехандро был унижен. Испуган.– А что, в семье уже говорят о твоем замужестве?– Об этом всегда говорят. Каждой женщине подыскивают мужа, и не только в роду Грихальва так заведено. Многие мои сверстницы давно замужем. – Он ощутил ее прерывистый вздох и слабый трепет плеч. – Мне девятнадцать… пора детей рожать.И тут он сказал не подумав:– Роди от меня.И едва произнес, понял, что мечтает об этом. Наклонился к ней, пошевелил выдыхаемым воздухом завитки ее волос.– Ведра, граццо. Прошу тебя…– Кого от тебя родить? Грихальву? Гнев. Боль. Бедные Грихальва, несчастные Грихальва! Да сколько можно слушать это нытье! Ее что, совсем не трогают его слова?– Пресвятая Матерь! – хрипло произнес он выпрямляясь. – Да неужели ты не понимаешь, что я обязан жениться и родить для Тайра-Вирте нового наследника? А тебе придется выйти замуж, чтобы рожать художников для рода Грихальва.Сааведра тихо рассмеялась, а затем он уловил-таки отчаяние в ее голосе.– А что мне еще остается? Возражать? Отказываться? Алехандро, мы те, кто мы есть, и должны делать то, что должны… Ничего другого от нас не ждут с первого дня нашего существования. – Под его ладонями затвердели плечевые мышцы. – Если уж на то пошло, разве ты возьмешь меня в жены? Сделаешь герцогиней чи'патро из рода Грихальва?Он обвил руками ее шею, ладони остановились на тонких ключицах, – со стороны могло показаться, что он ей дарит ожерелье. Возможно, так и следовало поступить будущему герцогу: отблагодарить за любовь.– Номмо Матра эй Фильхо, – чинно, как на торжественной церемонии, промолвил он, – коли есть на это ваша воля, да будет так. По ее телу пробежала судорога.– Нет на это их воли. Этому не бывать. Это невозможно.– Нет. – Он опустил руки, обошел вокруг кресла, остановился перед ней. Опустился на колено, наклонился так, что от его дыхания зашевелилась ткань юбки. Сильными руками взял ее кисть, поднес к губам, поцеловал, прижал к сердцу. И не отпуская поклялся:– Я никогда не оскорблю тебя лживыми обещаниями. Никогда не посулю несбыточного. Я исполню то, что в моей воле и власти.Она была бледна как призрак. От девчонки, которую два года назад он повстречал у фонтана, в ней не осталось ничего. Он вспомнил, как она откидывала с лица мокрые кудри, как улыбалась своему непрошеному заступнику. Откровенность души – вот что отличало ее от других знакомых ему женщин.Но сейчас она ничем не напоминала девушку, которую он полюбил в тот праздничный день. Да, влюбился, хоть и скрывал это от самого себя вплоть до этого часа по причинам, о которых только что напрочь забыл."Пресвятая Матерь, открой ей глаза, пусть увидит, как я стараюсь”.Эйха, он согласен. Будь что будет. Если нельзя получить все, он согласен на малое.– Марриа до'Фантоме, – отчетливо сказал он. На ее лицо вернулась краска. Серые глаза стали огромны, потемнели от изумления.– “Теневая женитьба”? На мне? – В голосе сквозило недоверие. – На мне?– Почти настоящая, насколько это возможно. “Теневая” – это всего лишь слово. Будет все, кроме священных клятв перед Премио Санкто и Премиа Санктой…– И перед твоим отцом, и матерью, и тайра-виртской знатью. – Она вздохнула, закрыла глаза, высвободила руку. – Они этого ни за что не допустят.– Кто? – удивился он. – Мой отец? Мать? Екклезия? Эйха, так ведь они не узнают…– Моя семья, – с горечью произнесла она. – Вьехос Фратос, те, кто правит родом Грихальва.Он исторг из себя грязную площадную брань.Сааведра открыла глаза – огромные, серые, сверкающие на безупречно красивом, с изящными скулами лице, – и печально улыбнулась.– Ты служишь до'Веррада. Я служу Грихальва. Он поморщился словно от боли.– Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.– Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко – по голым плитам, глухо – по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду – холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна."Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.– Что ж, будем заключать сделки, – решительно сказал он. – Отец – с Пракансой, я – с родом Грихальва. – Он пожал широкими плечами. – В торговле ключ к успеху – умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.– Что ты можешь нам предложить? Мы не правители… не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…– Художники, – кивнул он. – Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины – это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.– Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:– Сарио.Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.– Сарио, – сказал он. Более ничего не требовалось. Глава 19 Сааведра стояла перед отворенной дверью в тесную комнатушку, столько лет служившую ей ателиерро. Здесь она усваивала знания, развивала воображение, вдохновлялась. Здесь она училась и служила семье. Здесь прошла почти вся ее жизнь.Пустая комната… эйха, не совсем. Остались кровать, верстачок у окна, таз, кувшин, ночной горшок за ширмой. Это имущество семьи, оно достанется тому, кто поселится в этой комнате. А у Сааведры будут другие вещи. Получше, покрасивее, но все же недостаточно роскошные для такой знатной, влиятельной дамы. Зато жилье теперь что надо – просторные комнаты, высоченные потолки, окна пропускают сколько угодно света. Наверное, кое-кто считает это расточительством, ведь ей никогда не стать иллюстратором – но возражать не посмеет. Все понимают, что расположение наследника, ее покровителя, превыше всего. Впервые за три поколения Грихальва одна из них “держит за ухо” до'Верраду.– Кое-кто скажет, что не только за ухо, – сердито пробормотала Сааведра. И ухмыльнулась.Действительно, впервые за три поколения до'Веррада покровительствует кому-то из рода Грихальва. Вот только… дело тут вовсе не в живописи.– Дело во мне. – Это было сказано негромко, но по комнате раскатилось эхо. В душе Сааведры поднималась радость – сначала робко, затем все смелее, и вот она уже на грани восторга. – Дело во мне. – Прежде Сааведра боялась себе в этом признаться, боялась отравить радость. А сейчас – точно гора с плеч. Она рассмеялась, и снова комната ответила эхом.– Алехандро до'Веррада… И Сааведра Грихальва. Вот так. Наконец-то это сказано. Провозглашено. Она предполагала… Какое там предполагала, она нисколько не сомневалась, что в городе, в домах Серрано, ее честят последними словами. Называют шлюхой. Грязной чи'патро. Придворные ее тоже не жалуют, впрочем, не потому, что она любовница наследника, а из-за дурной славы ее рода. Бальтран своих фавориток ни от кого не прятал, на такие вещи, как любовные связи на стороне, двор смотрит сквозь пальцы. Гитанна Серрано семь лет провела в постели герцога и пользовалась всеобщим уважением. И к Алисии до'Альва знать относится неплохо.– Но я – Грихальва.И за это ее будут поносить. Обзывать чи'патро. Сокрушаться о плохом вкусе бедного Алехандро. Екклезия превратится в растревоженный улей, санктос и санктас будут на себе волосы рвать.Вновь Сааведра рассмеялась. Она нисколечко не боится, что вызовет бурю. Эйха! Буря уже грянула, задолго до того, как они с Алехандро поклялись друг другу быть мужем и женой. Они стойко выдержали ее, и никто не заговорил об отсрочке или отмене свадьбы.И вот это случилось. И теперь все ее существо дрожит от восторга."Алехандро любит меня”.И вслух – несмелое, но радостное признание самой себе:– Алехандро любит меня!И пусть не было официальной церемонии, пусть вступление в брак не скреплено ничем, кроме клятв, данных ими друг другу. В роду Грихальва, где дети – высшая ценность, даже недолгая связь мужчины и женщины почти священна. Бывали даже случаи, когда Одаренные мужчины женились на здоровых женщинах. Стерильность считалась не проклятием, а признаком Одаренности, а детей было вовсе не обязательно зачинать от мужа.Сааведра не помнила своего отца. Перед смертью от костной лихорадки ее мать, Суэрта Грихальва, рассказала, что он был добрым, но физически слабым, болезненным, женоподобным и не без странностей. Странности заключались в том, что Гуильбарра Грихальву признали Одаренным, но он так и не сумел написать свою Пейнтраддо Чиеву. Позже он стал притчей во языцех – Суэрта родила, дочь, судя по ее клятвенным уверениям, от него. Других детей у него не было, хотя он прожил пятьдесят восемь лет – больше, чем живут мастера-иллюстраторы, но меньше, чем обычные мужчины из рода Грихальва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48