– И за этим ты меня искал? За кем это я подглядываю, по-твоему? За Сальниковым? Ну было… Так ведь случайно, сколько раз повторять! Хули он не запирается в параше, Сальников твой!
– Я не то имел в виду. Хотя это было незабываемо!
– Да уж… Как вспомню… Но мы отвлеклись, душа моя. Так в чем дело?
Леоныч почесал всей пятерней в затылке, и глядя куда-то в потолок сказал:
– Просто это… В «Куранте» тебе не надоело работать?
– «Надоело» – это не совсем то слово, – вздохнул я. – Заебало.
– Вот и меня тоже. Пора что-то менять в жизни, не находишь?
– Податься в «Белое братство»? Или к старцу Сиклентию, как Зеленкин? Леоныч, недаром я подозревал в тебе сектанта и извращенца. Мне еще тогда сразу не понравились крики эстонской девушки.
– Дурак ты! – возмутился Леоныч. – Это она от множественного оргазма! Ей было со мной очень хорошо.
– Ага-ага… Ну да… Как Ричарду Гиру с хомяком в жопе.
Леонов скривился – я ответил ему на случай с Сальниковым ассиметрично и напомнил сразу две истории. Одну он сам рассказывал, а в другой и мне довелось поучаствовать.
Сначала про Ричарда Гира.
Не знаю уж, правда, это или нет, но Леоныч уверял меня в следующем. Ричард этот, мать его, Гир был какое-то время женат на Синди Крофорд. И была у них одна во всех смыслах интересная придумка. Во время чих-пых для полноты ощущений и сочности картины Ричард Гир практиковал засовывать себе в… Как бы это поделикатнее… А, чего уж там, из песни слов не выкинуть! Он засовывал себе в жопу хомяка, завернутого в полиэтиленовый пакет. Что интересно, хомяка живого и каждый раз нового. На естественный вопрос «зачем?!» есть только один приемлемый ответ: ему так, наверное, больше нравилось фаршировать старуху Синди.
Лично я плохо его понимаю, и вообще нахожу такую привычку несколько эксцентричной. А кто-то, возможно, его и вовсе осудит. Однако, друзья мои, давайте отнесемся к этому факту спокойно и толерантно, как современные европейские люди. Давайте не будем лицемерно ужасаться: «Ах, хомяка! Ах, Ричард Гир! Ах, в жопу! Какой кошмар!».
Не будем отвлекаться. Вот значит, запихивает Ричард Гир хомяков в гудок, запихивает… И все шло хорошо и гладко. Пока однажды не попался ему хомяк с характером – настоящий такой Сухэ Батор, сын джунгарских степей. Свободолюбивый грызун не пожелал мириться со своей второстепенной ролью. Если вдуматься, это и в самом деле унизительно: сидеть у некто в жопе в тот самый момент, как этот некто яростно отжариваетт третье лицо.
И хомяк прогрыз пакет насквозь. Вы видели, какие у хомяков бывают зубы? Ну вот то-то… Когда Ричард Гир, неожиданно укушенный изнутри, заорал диким голосом, безмозглая фотомодель спросила его:
– Милый, тебе, правда, со мной ТАК хорошо?
Что ответил на это Ричард Гир неизвестно.
Во избежание судебных разбирательств и обвинений в клевете повторяю: это мне Леоныч рассказал. Все вопросы и предъявы – к нему.
Вторая история такая.
Торчу я как-то у Леоныча в Инженерном. Так, безо всякой служебной надобности, просто проведать его зашел. Сижу на обшитой медью стойке гардероба, чай пью, ногами болтаю. Вдруг открываются двери и заходят две девушки неуловимо иностранной наружности. И весьма недурной, смею вас заверить. Такой, знаете ли, нордический тип. Полубрунгильды. Смахивая с белокурых локонов снежные хлопья, они неуверенно оглядываются по сторонам и, наконец, спрашивают:
– Здраффстфуйтте! Этто ли есть Третьякоффская галлеррея?
Какая удача! Чтоб вот так – сами в руки… Тут каждая секунда дорога, ребята. И еще очень важно, чтобы тебе не мешали дилетанты. Операция должна быть проведена молниеносно и с ювелирной точностью. А дилетанты все только портят.
Ставлю чашку, нагибаюсь, быстро пристегиваю раскрывшего варежку Леоныча к стулу его же зиг-подтяжками, и изящно перепрыгиваю через стойку. Хоп! И я уже перед брунгильдами, на расстоянии штыкового удара. Атлет Леоныч, который всегда не прочь блеснуть натренированностью упругого тела, пытается с нарочитой легкостью сделать то же самое. Эдак с хорошей амплитудой, с упором на одну ручку… Понятное дело, со стулом за спиной особенно-то не попрыгаешь. С треском, грохотом, и неожиданно визгливым вскриком «мама!» он валится назад. Девки испуганно смотрят на меня. Я выхожу на первый план и делаю пояснение:
– Не обращайте внимания, прошу вас! Это мой друг. Он немного неловок.
Из-за стойки поднимается Леоныч и у него такой вид, что мертвый вздрогнет. Подтяжки отстрелились, пиджак перекосило, штаны сползли. И еще он пытается одновременно улыбаться девушкам и корчить злобные рожи мне. Девки начинают ржать. Этого-то мне как раз и нужно.
– Так это Третьякоффская гал-лер-рея? – спрашивают они сквозь спазмы.
– Натюрлих, майн либе фройлян! Именно то, что вы ищите! Желаете ознакомиться с экспозицией?
И делаю ножками несколько ловких па марлезонского балета.
Тетки покраснели и опять захихикали:
– О, да! Конешшно! Где можем мы купить билет-ты?
Я махнул рукой:
– Ах, что за пустяки! Уверяю вас, это совсем необязательно. Если позволите, милые фройлян, я готов с радостью сопровождать вас в Галерею. По ВИП-программе!
– О, да! Мы желаем! – тетки округлили глаза и одобрительно закивали головами.
Позади Леоныч все еще пытался отцепиться от стула и пока никак не мешал разговору. Это мне было, разумеется, только на руку – есть возможность проявить себя во всей красе и застолбить делянку. Кто поспел – тот и съел!
– В таком случае, извольте следовать за мной, – говорю я теткам, делая широкий приглашающий жест. А Леонычу небрежно бросаю самым покровительским тоном: – Ты посматривай тут, дружок. И чтоб без глупостей у меня. Пришлю подмену тебе часика через три.
Леоныч, придерживая порты руками, разъяренно прыгает за стойкой, размахивает своими скинхедскими помочами и беззвучно проклинает меня.
– А вы какой-то начал-льник, да? – спрашивают тетки с уважением.
Что значит Европа! Сразу просекли, что к чему, и ху из ху.
– Можно и так сказать, – отвечаю я с нарочитой скромностью, но вместе с тем так, чтобы им было понятно – их предположение верно.
– Ваш друкк такой смешной челоффек.
– Однако он не так прост, как кажется. Его предки когда-то давно приехали из бескрайней степи на низкорослых мохнатых лошадках.
– Да что вы!
– Именно, уверяю вас! На лошадках.
– Можно вас просить? Вы покажите нам Третьякоф-фку?
Они мне нравились все больше и больше. И я даже не мог решить какая сильнее.
– А как же! – отвечаю
Я нарочно провел их через пустой Инженерный, с важным видом позвонил в диспетчерскую и нагло потребовал снять с сигнализации двери, которые выводили прямо на второй этаж основной экспозиции, в девятый зал. Потом еще два часа водил интуристок по Галерее. Я вывалил на них все, что только знал про русское изобразительное искусство и приплел еще очень многое от себя лично.
Выяснилось, что тетки приехали в Москву из Эстонии. К каким-то друзьям в гости. Друзья теперь пьяные валяются, и они совершенно не знают чем себя занять… Дело было практически в шляпе.
Безусловно, я произвел самое благоприятное впечатление и предстал во всей красе – интересный, улыбчивый, прилично одетый молодой чемодан. Поэтому, когда я предложил им встретиться сегодня же вечером, они с радостью согласились. Вторым, говорю, для комплекта будет мой давешний забавный товарищ, вы не против? Разумеется, они не были против.
Я побежал обратно в Инженерный. Леоныч встретил меня эмоционально:
– Ну, ты совсем, Фил! Я, блять, щас тебе…
Я оборвал его:
– Заткнись! Старик Фил привел тебе кобылку под уздцы, прямо в стойло. Ищи хатку, бобер-счастливчик!
Леоныч тут же позабыл про все обиды.
Ну, дальнейшее не так интересно. Скажу только, что кое-кто на мой взгляд, немного перебрал. Перестарался, так сказать, маленько в африканской страстности. Тетка этого кое-кого орала так, что я даже ходил узнавать, в чем дело. Выяснилось… А впрочем, это уже детали. Они там еще какие-то бега устроили, подушечный бой…
В общем, известный анекдот про то, что живая эстонка ничем не отличается от мертвой француженки оказался полнейшей чушью. И невозможного для них мало – я так скажу.
Через неделю у Леоныча на губе вылезла безобидная простуда, и я без устали подкалывал его при всей смене:
– Ну что, Сань… Эт-то есть эс-стонский приф-фетик?
Успех эта реприза имела неизменный. Иван Иваныч надрывал животик просто до слез.
Но вернемся в конец зимы, на «первую» зону, к портрету императора.
Отвергнув все мои измышления, Леонов сказал абсолютно серьезным тоном абсолютно неожиданную вещь:
– Фил, я собираюсь издавать журнал. Ты со мной?
– Да! – тут же ответил я.
И электрические искры радости пронзили все мое существо! Я еще не осознал до конца услышанное, а в голове пронеслась уже целая вереница прекрасных видений. Наконец-то, наконец-то настоящее, реальное дело! Журнал! Я буду работать в журнале… Ух, ты! Я буду такой модный, прогрессивный, продуманно небрежный, казуальный . С ног до головы укутаюсь в Aquascutum, Merc и SI! (в то время я думал, что только так и должен одеваться приличный человек). У меня будет кабинет на верхнем этаже стеклянного небоскреба, компьютер страшной силы Mac G4, дизайнерское кресло на колесиках, и секретарша Инга с во-о-от такими ногами! Я буду беседовать по телефону Motorola StarTak с Гонг-Конгом, и говорить что-нибудь бесконечно умное, вроде: «Майк, твою мать! Почему до сих пор не отправили мне макеты на согласование? Как в чем отправлять?! Майк, в PDF конечно же! В вашей китайской деревне слыхали про Acrobat?».
– А про что журнал-то будет, Сань? – спросил я скорее для проформы, нежели это действительно имело для меня какое-то значение. Да какая разница!
Ответ меня, впрочем, порадовал:
– Про сплав на каяках, про сноуборд, ролики, маунтинбайк и все такое. Такой околоспортивный журнальчик будет у нас. Знаешь, я о тебе в первую очередь подумал. Ты ведь у нас вроде как в Полиграфе учишься.
– Ну… «Вроде как» – это еще сильно сказано, – замялся я.
– Не важно, – махнул рукой Леоныч. – Ты по духу подходишь, это главное.
Я покраснел даже от такой нежданной похвалы:
– Что ж, спасибо!
Не дожидаясь наводящих вопросов, Леонов посвятил меня в некоторые детали комбинации. Оказалось, что у него имеется приятель с редкой фамилией Ефремов. Редкофамильный Ефремов человек далеко не бедный, и даже якобы совладелец Мурманского порта. Проклятый дефолт он пережил относительно безболезненно, так как, вовремя предупрежденный доброжелателями, успел конвертировать облигации ГКО в веселые пиастры. И самое главное вот что. Он по неизвестной причине настолько благоволит Леонычу, что готов выделить под непрофильный актив где-то так в районе сотни тонн грина… Тут я замер.
Сто тысяч долларов, ребзи! В марте 1999 года это была очень серьезная сумма. Без всяких преувеличений. И не надо так скептически улыбаться, мол, что может понимать паренек, вряд ли когда-нибудь державший в руках более штуцера. Ну кое-что, кое-что… Для наглядности – столько стоило шесть однокомнатных квартир в Москве. Или, чтобы ее заработать всему «Куранту» надо было служить без отпусков и выходных в течении семи лет. Или одному мне – сто сорок лет, то есть пришлось бы наниматься сторожем еще при живом Павле Михайловиче Третьякове. Даже еще при папеньке его – дяде Мише.
Хватило ли бы тех ста тонн на издание журнала? – возможно, спросите вы. А это уже другой вопрос. Этого я и тогда не знал, и сейчас не знаю. В общем, история показалась мне вполне стройной, сбалансированной и правдоподобной.
Дележка портфелей была недолгой. Леоныч назначался, конечно же, главным редактором. Мне неожиданно достались сразу три должности – первый заместитель главного редактора, технический редактор, и еще художественный редактор.
Причем поначалу Леоныч с воистину царской щедростью предлагал мне пост арт-директора. Соблазн был, конечно, велик, однако я, немного поколебавшись, не уступил ему. Премного благодарен, говорю, но нам это без надобности. И настоял на чем-то более скромном и традиционном.
Что такое «арт-директор» я представлял себе смутно и даже пугливо. Мне почему-то казалось, что арт-директор должен быть непременно существом манерным, в шелковом кашне, кургузом пиджачке со стразами, и с перстнями на наманикюренных пальчиках. Словом, если и не явным пидарком, то латентным – сто пудов. В трынду, думаю, такие должности… Так сплавят на каяках – потом неделю на жопе сидеть не сможешь! На техреде, пожалуй, и остановимся.
Также заочно в состав Редколлегии были включены Сергей Львович (исполнительный директор), Вовка Рашин из первой смены (шеф-редактор отдела новостей), и Гарик Романов (должность мы ему собирались придумать позже, по ходу пьесы).
Шнырева взяли, потому что он друг детства и «голова». Рашина – потому что у него у единственного был настоящий горный велосипед, и он в целом идеально подходил под определение «экстремальный» («Это ничего, что он конь», – сказал мне Леоныч. – «Подумаешь!»). А Гарика Романова взяли вообще просто так, потому что он – приятный во всех отношениях парень. Хотя по поводу Гарика я точно не помню. Быть может за него сыграло то обстоятельство, что он был всамделишный, действующий спортсмен. То есть, я хочу сказать, мы все были, конечно же, спортсмены, но у Гарика имелось еще звание Мастера спорта по боксу и титул чемпиона в полутяжелом весе. Собственный Роки «Белая надежда» Бальбоа в редакции нам совсем не помешает, решили мы.
С идеологией издания заминки тоже не вышло. Леоныч сформулировал ее неожиданно ясно и лаконично:
– Борьба с алкоголизмом и, особенно, с наркоманией в молодежной среде, пропаганда здорового, спортивного образа жизни – вот такая будет наша главная, стратегическая задача. – Леоныч сделал паузу, и торжественно присовокупил: – Больше скажу, наша миссия .
Это был отъезд Ленина из Швейцарии! Ильич стоит на подножке пломбированного вагона и, размахивая кепкой, задорно кричит: «Чтоб вас всех, суки, черти побрали!». «Про „миссию“ он подлец, конечно же, заранее придумал» – подумал я с завистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50