Будучи, с одной стороны, авантюристом по натуре (это не иначе, как в наследство от бабушки-стахановки) и основательным оберштурмбанфюрером с другой, Робби проявлял склонность к отчаянным, но вместе с тем продуманным поступкам. Например, в описываемой время он только что корыстно и по расчету женился на какой-то до ужаса страшной женщине.
Не спешите укорять Робби, подумайте лучше каково ему было проживать в Москве, как последнему замухрышке на птичьих правах. Да и женщина была не только предупреждена, но вроде бы даже имела небольшой гешефт с этой аферы.
Внучек гудериановского танкиста рассчитывал развестись с фиктивной женой настолько быстро, насколько удастся. Однако никак не ранее получения московской прописки. Ну и перемудрил немножко наш Робби. В художественной литературе подобные блестящие комбинации называются «судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Вышло, короче, такое рондо и симфоническая кантата: средь шумного бала выяснилось, что у той тетки имелась собственная точка зрения на ситуцию. Причем прямо противоположная кремерской.
Видите ли, дело существенно осложнялось тем, что Купидон навылет прострелил ей ее большое женское сердце стрелой с надписью «Das Kremer». Тетка, крепко полюбив Роберта, ни в какую не соглашалась на развод. Она даже слышать про него ничего не желала, от души наплевав на все предварительные договоренности. Хоть втроем думай, а более романтического сюжета для передачи «Женские истории с Татьяной Кукушкиной» трудно придумать. Кремер попался.
На его беду у зиц-супруги имелись старшие братья – настоящие гопники, какие-то полуевреи-полугрузины со строительного рынка. Они от всей души переживали за сестрино личное счастье, о чем при каждом удобном случае не уставали напоминать Кремеру. То есть приперли его как-то в уголке, и с применением подручных средств настоятельно просили не разбивать ихней дорогой сестрице ее упомянутое большое женское сердце. Мол, хотя он, Кремер суть аферист и подлец первостатейный, и видят они его насквозь, но душевное равновесие родственницы им все равно дороже. Не для того, говорят, мы ее ро стили до тридцати годков, чтобы теперь всякий киргизскоподданный шпак коверкал ей жизнь. Не можем мы однажды увидеть сестру свою, образно выражаясь, сломанным цветком в дорожной пыли!
М-да… Не удержусь от свидетельств очевидцев. По словам Горобца, имевшего радость наблюдать упомянутый цветок, там такой был гладиолус – только держись!
Так или иначе, а был объявлен «испытательный срок», в течение которого братцы обязались пристально следить за супружескими и человеческими качествами подопытного. Только при условии примерного поведения последнего они разрешат сестре прописать-таки его на вверенной жилплощади.
Кроме того, злодеи намекнули, что неплохо было бы им потетешкать уже племянничка. Давно, мол, у них есть мечта такая: светлая, негромкая, заветная.
За хрена братанам понадобился из-под Кремера еще и племянничек – убей, не понимаю. Быть может, оборотистые еврогрузины с первобытной наивностью рассчитывали таким образом уехать на ПМЖ в Германию? Ха, не иначе, как в качестве любимых дядюшек свежеиспеченного фольксдойче!
От всего этого калейдоскопа событий глаза у Робби сделались тоскливые как у собаки, а сам он заимел скверную привычку раздражаться по мелочам. Употребление в его присутствии словосочетаний вроде «семейное гнездышко», «совет да любовь!», «медовый месяц», «честным пирком да за свадебку!» провоцировало обычно спокойного и доброжелательного Кремера на приступы исступленной ярости.
– Что ж, Робби! – говорили мы ему. – Ты сыграл по крупному и проиграл. Москва слезам не верит. Смирись с судьбой, заделай супруге фрица.
– Идите вы все, вместе с ней на хуй! – орал Кремер.
В общем, Кремер и его Love story подсказали меня одну неплохую идейку. То есть, как, подсказали… Навеяли. И как, неплохую…
Через сорок минут припрыгивает красный от счастья Горобец, и докладывает мне об успешности непростых переговоров с Рахманиным:
– Все, Фил! Есть «Газель»! Ломался, гад… Пришлось к метро за бутылкой сгонять. Слушай, мы диван этот втроем наверное не погрузим. Еще поцарапаем… Я тогда Кремера позову. Ух, Фил, с меня такая простава! Матерая, уж поверь!
Никогда не видел его таким веселым, таким восторженно-прекрасным…
Я говорю ему:
– Слышь, Вов, тут такое дело… Даже не знаю, как сказать.
Лицо Горобца в миг стало серым:
– Передумал, что ли? Ну как же так, Фил, мы же договорились!
– Погоди, Вовчук… Так-то оно так, договорились… Но, понимаешь, подходит ко мне Кремер и уговаривает продать занедорого ему диван. Прямо вот чуть не на коленях стоял! Ты же знаешь, он женился недавно. Надо же ему где-то с женой спать. Супружеский долг и все такое. Секс там, то, сё… Ну я и не устоял, пожалел парня. Да и какие-никакие, а все-таки бабули… С тебя же я денег брать не стану, верно? Я считаю это аморальным.
– Кремер?! Купил мой диван?! – вскричал Горобец. – А за сколько?
Мне это не понравилось: «Мой диван»! Экий ты, думаю, прыткий…
– Триста грина, Вован, – назвал я нереальную для него сумму денег. Лошадиные торги и мебельные аукционы устраивать тут было ни к чему.
– Триста?! – в крайнем отчаянье простонал Горобец.
Стало быть, я угадал – цена неподъемна.
– Ну так, диван-то под две штуки зелени тянет, Володенька!
– А как же я?
Я ласково улыбнулся ему:
– Вов, Кремер мне сказал, что с тобой он уладит вопрос. Да и вообще, он сказал, что это не вопрос.
Но Горобец меня уже не слушал.
– Значит, диван ему? Чтобы эту… Вот же… – прошептал он хриплым шепотом.
«Так он, пёс презлым заплатил мне за предобрейшее!».
– Да ладно тебе, Вов, – утешал его я. – Дело молодое. Ему ведь и вправду диван нужнее. Сам понимаешь!
Горобец быстро ушел, хлопнув дверью. И что-то у меня стало неспокойно сразу на душе. Буквально минуты через три, смотрю, бежит встревоженный Олег Баранкин, и на ходу кричит мне:
– Фил, срочно за мной в дежурку!
– Что случилось-то, Олег? – спрашиваю упавшим голосом.
Олег махнул рукой:
– Горобец Кремера чайником пиздит!
«Хуясе!» – думаю. – «Чудесненько…».
– Я догоню вас, ничего! – крикнул я ему вслед, и побыстрее вышел вон из Галереи.
Пусть сначала страсти улягутся, и пострадавших вывезут на каретах «Скорой помощи». Зачем мне сейчас все эти разбирательства и нервные переживания? Пойду-ка лучше прогуляюсь по Лаврушинскому.
Ну положим, чайником никто никого не пиздил. И вообще, масштабы инцидента были сильно преувеличены. А дело было так. Сидит Кремер в дежурке, смиренно пьет свой послеобеденный кофе. Мысли его бесконечно далеки и от Третьяковки и вообще от всей этой суеты с диванами. И вспоминаются ему, должно быть, ковыльные степи, жаркое солнце и песня старого чабана-казаха, черные терриконы угольных шахт и зарево огней металлургического комбината, огромные яблоки алма-атинского сорта «апорт» и Немецкий драматический театр в городе Темиртау. Ах, как славно давали там «Сказки Гофмана» и «Юность Эрнста Тельмана»! Как дивно хороша была Сонечка Штерн в роли революционерки Розы Люксембург!
Вдруг влетает взбешенный, лохматый, как дикобраз Горобец, и с порога начинает на него орать:
– Падла, а еще друг называется! Откажись от дивана, фашист, не то худо будет! На табуретке будешь свое страшилище драть!
Кремер, чья нервная система и без того уже подточена событиями последнего времени, особо не вдаваясь в суть претензий, принимает вызов. И с открытым забралом устремляется в контратаку:
– Да пошел ты на хуй! Какой еще диван?! Совсем допился, урод долбанный!
Тут Горби действительно хватает чайник. У чайника от резкого рывка непроизвольно открывается крышка и из него выплескивается где-то примерно со стакан кипятка. И надо же такому случиться, в аккурат на сотрудника Лариосика, так некстати подвернувшегося под руку.
Экзальтированный Лариосик с воплями «А-а-а, сварили, суки!» бегает по дежурке и в панике пытается стащить с себя обжигающие, прилипшие к ногам брюки. Кремер и Горобец, исполненные ярости, сшибаются посередине комнаты, но не успевают причинить друг другу почти никакого вреда – опомнившийся Гарик Романов расшвыривает их в разные стороны. Короче, тарарам и блины!
Взорам подоспевших на подмогу коллег, открылся неопубликованный вариант Бородинской панорамы: бледный Кремер, запрыгнувший на стул, напротив него трясущийся от гнева Горобец с чайником в руках, между ними решительный Гарик. Эмоциональным центром всей композиции является подвывающий Лариосик со спущенными штанами. Двумя пальцами он придерживает цветастые трусы, которые тоже пострадали в катаклизме, и даже успели уже немного полинять… На ляжечки Лариосика, право слово, неловко смотреть – они имеют какой-то нездоровый малиновый румянец.
Эпилогом концерта было восклицание сотрудника Сальникова: «Поздравляю, пидарок, допрыгался! Дайте-ка, и я ему еще вдарю!». Лелик Сальников маленько поотстал, и грешным делом решил, мол, Лариосика за его многочисленные подлости нарочно пытались сварить вкрутую, прямо не вынимая из одежды.
В это самое время в дежурку, как назло, заходит куратор «Куранта» Зайкова. Взгляд Зайковой быстро скользит по Горби, по Кремеру, по Гарику, застывшему в позе «Не пущу!», по дымящимся штанам Лариосика и вероятно первая мысль, которая ее посетила была: «Лучшего повода для очередной задержки зарплаты, чем гомосексуальная оргия и отвратительная драка придумать трудно, почти невозможно!».
Подводя итоги, можно сказать, что никто так толком и не пострадал, кроме Лариосика. Но его особо не было жалко – Лариосик пользовался заслуженной репутацией лентяя и пиздобола. Я, как ни странно, тоже не пострадал. Поставил Горби с Кремером в качестве моральной компенсации по бутылке портвейна – на этом дело и кончилось. Вспоминая эту историю, мы еще долго весело смеялись. Все, кроме опять же обваренного Лариосика. Впрочем, вскоре его все равно сократили.
Да, стоит, наверное, добавить, что кожаного дивана у меня никогда не было. И сейчас нет. И вряд ли будет когда-нибудь.
21. Возвращение Леоныча
Леоныч, он же Леонов Александр Георгиевич поставил свою подпись под рекрутским контрактом менее чем за год до конца времен. То есть, где-то в сентябре 98-го.
Никакой Мефистофель не хохотал ужасным хохотом при этом событии, и молнии не сверкали зловеще в грозовых небесах. Леоныча не охмуряли коварные королевские вербовщики рассказами о далеких странах и несметных сокровищах испанских галеонов. Его не соблазняли продажной любовью прекрасные мулатки в портах Карибского архипелага. И даже профсоюзные проныры не сулили ему стабильной заработной платы, служебного роста и уверенного взгляда в завтрашний день. Он с самого начала знал, на что идет, и никаких иллюзий питать не мог.
Дело в том, что Леоныч еще раньше меня успел послужить в третьяковской охранке. Правда, я его тогда не застал, он уволился буквально за неделю до моего прихода. Устроился Леоныч тогда на другую, близкую по профилю работу – начальником рекламного отдела некоего банка. Ну а что, нормально. И странного в этом ничего нет. Пройдя суровую школу «Куранта», человек мог совладать уже с любыми испытаниями, которые приготовила ему жизнь.
Внешности Леоныч был красочной. Это признаю даже я, а я хвалить за зря не буду. Довольно высок, светловолос. Кажется, даже голубоглаз. По его собственному определению «мощнорук» и «брутален». Но тип совсем не арийский, а с такими достаточно явно уловимыми бурят-монгольскими мотивами. При мне из пустого баловства ударом кулака развалил в щепки хороший казенный стул. Стригся коротко (а то и вовсе брил голову наголо), и время от времени отпускал бородки разнообразной формы. Выражение лица имел, однако, чрезвычайно добродушное. Особенно когда надевал очки в тонкой титановой оправе.
Ходил Леоныч как в пионерских песнях ходят моряки, сошедшие с сухогруза на берег: вразвалочку и слегка косолапя. Одевался своеобразно, сочетая несочетаемое. Как сейчас бы сказали, в стиле «фьюжн». Штаны-пиджаки описывать нет особой нужды, скажу только, что непременно присутствовали широкие подтяжки «зига-зага» – как добрая память о скинхедовской юности. Так и не избавился от манеры стягивать их в неформальной обстановке. Когда наглухо, под горло застегивал свое серое длинное пальто и корчил определенную рожу, моментально становился похожим на дядю Фестера из «Семейки Адамс». Московское осеннее говно Леоныч месил в американских армейских ботинках, уверяя, будто бы ему их с фельд-егерем прислал «белый брат Джим» – американский идейный скин, ветеран операции «Буря в пустыне». Впрочем, взглядов Леоныч был вполне либеральных и терпимых. Хотя, интересный факт: по вероисповеданию числился католиком.
Впервые о Леонове я услыхал еще тогда, когда даже и не предполагал, что судьба преподнесет мне такой оригинальный сюрприз в виде «Куранта».
Было такое дело, Кулагин решил попробовать себя в организации собачьих боев. Позвонил он мне как-то поздно вечером, и без особых предисловий потребовал немедленно выставить в ринг моего бультерьера Жорика. С противником, говорит, заминки не будет, противник уже есть – страффордширское животное его третьяковского коллеги. Мол, он, Кулагин согласен оказать нам с Жоржем немалую честь и стать нашим секундантом. И вообще, настолько верит в мою собаку и высшую справедливость, что даже готов ставить на Жорика немалый заклад.
– Мы, ореховские себя покажем! – не к месту нажимал Кулагин на патриотическую педаль. – Неужто дадим попятного, Фил, коли речь идет о чести Семьи?!
Меня нисколько не воодушевила эта идея. Скорее, напротив.
Я ему говорю:
– Ты что, старина, белены обожрамши? Какие бои? Какой еще на хрен стаффорд? Какого еще коллеги?
– Такого, – отвечает. – Саша Леонов его зовут. Он прекрасный парень, уверяю тебя!
Хорошо понимая, что даже у такого красавца, как моя полосатая свинья-торпеда шансов против справного стаффорда почти нет, я, конечно же, отказался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50