При неровном электрическом освещении стали видны морщины, покрывавш
ие его лицо почти геометрическим сетчатым узором. Две, протянувшиеся от
носа к уголкам рта, образовывали почти правильный треугольник. Лоб избор
оздили параллельные морщины, а чуть ниже, у переносицы, точно под прямым у
глом к ним располагалась одна глубокая складка. Роберт медленно кивнул с
амому себе, выдохнул, и его могучие плечи ссутулились. Мэри с Колином пода
лись вперед, чтобы уловить первые слова его рассказа.
Ц Мой отец всю жизнь прослужил дипломатом, и много-много лет мы жили в Ло
ндоне, в Найтсбридже. Но я был ленивым мальчиком… Ц Роберт улыбнулся… Ц
и мой английский до сих пор далек от совершенства.
Он помолчал, как бы ожидая возражений.
Ц Отец был высоким мужчиной. Я был его младшим ребенком и единственным с
ыном. Когда отец садился, он сидел вот так. Ц Роберт выпрямился, приняв пр
ежнюю напряженную позу, и ровно, как по линейке, положил руки на колени. Ц
Всю жизнь отец носил усы, вот такие… Ц Указательным и большим пальцами Р
оберт отмерил у себя под носом около дюйма в ширину. Ц И когда они начали
седеть, он стал маленькой щеткой красить их черной краской, какой дамы по
дводят ресницы. Тушью. Все его боялись. Мать, мои четыре сестры, даже посол
Ц и тот боялся моего отца. Когда он хмурился, никто не смел заговорить. За
обеденным столом нельзя было даже слова сказать, позволялось лишь отвеч
ать, если к тебе обратился отец.
Роберт начал повышать голос, пытаясь перекричать назойливый шум, подняв
шийся вокруг.
Ц Каждый вечер, даже если предстоял прием и маме надо было переодеватьс
я, нам приходилось тихо сидеть, выпрямив спины, и слушать, как отец читает
вслух. Каждое утро он вставал в шесть часов и шел в ванную бриться. Пока он
не заканчивал, никому не разрешалось подниматься с постели. В детстве я в
сегда вставал вторым и спешил в ванную, чтобы почувствовать запах отца. П
рошу прощения, пахло от него ужасно, но аромат мыла для бритья и одеколона
перешибал этот запах. И теперь запах одеколона всегда напоминает мне об
отце.
Я был его любимцем, предметом его страсти. Помню Ц возможно, такое случал
ось много раз, Ц моим старшим сестрам, Еве и Марии, было четырнадцать и пя
тнадцать лет. Все обедали, и они о чем-то его просили: «Пожалуйста, папа. Ну
пожалуйста!» А у него был один ответ на все: нет! Им нельзя поехать на школь
ную экскурсию, потому что там будут мальчики. Им не разрешается перестат
ь носить белые носки. Нельзя пойти в театр на дневной спектакль, если с ним
и не пойдет мама. Нельзя пригласить подругу погостить, потому что она пло
хо на них влияет и не ходит в церковь. Потом отец встал вдруг позади моего
стула Ц там, где я сидел, рядом с мамой, Ц и очень громко засмеялся. Он взя
л салфетку у меня с колен и повесил ее мне на грудь, сунув краешек под руба
шку. «Смотрите! Ц сказал он. Ц Вот будущий глава семьи. Вы не должны забыв
ать, что надо заслужить благосклонность Роберта!» Потом отец заставил ме
ня уладить споры, а его рука все времялежала у меня вот здесь, и он сжимал м
не шею пальцами. Отец говорил: «Роберт, можно девочкам носить такие шелко
вые чулки, как у их мамы?» А я, десятилетний мальчик, очень громко отвечал: «
Нет, папа». Ц «Можно ли пойти в театр без мамы?» Ц «Конечно, нельзя, папа».
Ц «Роберт, можно им пригласить подругу погостить?» Ц «Ни в коем случае, п
апа!»
Я отвечал с гордостью, не понимая, что отец использует меня в своих интере
сах. Возможно, это было лишь однажды. Но мне кажется, такое могло происходи
ть каждый вечер моего детства. Потом отец возвращался на свое место во гл
аве стола и делал вид, будто очень огорчен: «Простите, Ева, Мария, я уже хоте
л было пересмотреть свое решение, но вот Роберт говорит, что ничего подоб
ного допускать нельзя». При этом он смеялся, да и я обычно тоже начинал сме
яться. Я верил всему, каждому слову. Я смеялся до тех пор, пока мама, положив
мне руку на плечо, не говорила: «Уймись сейчас же, Роберт!»
Вот так-то! Ненавидели меня сестры? Мне вспоминается один случай, который
больше не повторялся. Однажды, в выходной день, до вечера никого не было до
ма. Мы с теми же двумя сестрами, Евой и Марией, вошли в родительскую спальн
ю. Я сел на кровать, а они подошли к маминому туалетному столику и достали
всю ее косметику. Первым делом они накрасили ногти и высушили их, помахав
растопыренными пальцами. Натерли лица кремом, напудрились, накрасили гу
бы помадой, выщипали брови и накрасили ресницы тушью. Велев мне закрыть г
лаза, они сняли свои белые носки и надели чулки из маминого комода. Потом в
стали Ц две очень красивые женщины Ц и посмотрели одна на другую. И целы
й час они расхаживали по всему дому, смотрелись мимоходом в зеркала и око
нные стекла, то и дело кружились посреди гостиной или очень осторожно са
дились на краешек стула и приводили в порядок волосы. Я всюду шел за ними с
ледом и смотрел на них, просто смотрел. «Ну разве мы не красавицы, Роберт?»
Ц спрашивали они. Я был потрясен, потому что эти девочки перестали быть м
оими сестрами и превратились в американских кинозвезд. Довольные собой,
они смеялись и целовали друг дружку, ибо стали уже настоящими женщинами.

Ближе к вечеру они пошли в ванную и все смыли. В спальне они убрали на мест
о все баночки и флакончики и открыли окна, чтобы мама не почувствовала за
паха собственных духов. Аккуратно сложили шелковые чулки и пояса с подвя
зками Ц точно так же, как при них это делала мама. Потом закрыли окна, и мы с
пустились вниз дожидаться маминого прихода, а я все это время был очень в
зволнован. Внезапно красивые женщины опять превратились в моих сестер, р
ослых школьниц.
Потом начался обед, а я по-прежнему был взбудоражен. Сестры вели себя как
ни в чем не бывало. Я ощущал на себе пристальный взгляд отца. Когда я на миг
поднял голову, он заглянул мне прямо в глаза и прочел все мои мысли. Очень
медленно он отложил вилку и нож, разжевал и проглотил то, что было во рту, и
сказал: «Расскажи-ка, Роберт, чем вы сегодня занимались?» Я считал, что он з
нает все, как бог. Он испытывает меня, хочет выяснить, достаточно ли я чест
ен, чтобы выложить всю правду. Поэтому лгать не было смысла. Я рассказал ем
у обо всем Ц о помаде, пудре, кремах и духах, о чулках из маминого комода, ра
ссказал и о том Ц словно это могло послужить оправданием, Ц как аккурат
но все было убрано на место. Упомянул даже об окнах. Сначала сестры смеяли
сь и утверждали, что это неправда. Но я все продолжал говорить, и тогда они
замолчали. Когда я закончил, отец просто сказал: «Спасибо, Роберт», Ц и сн
ова принялся за еду. До конца обеда никто больше не проронил ни слова. Я не
смел взглянуть в сторону сестер.
После обеда, когда мне уже пора было готовиться ко сну, я был приглашен в о
тцовский кабинет. Входить туда не разрешалось никому, там хранились все
государственные тайны. Это была самая большая комната в доме, ведь иногд
а отец принимал там других дипломатов. Окна с темно-красными бархатными
занавесками были высотой до самого потолка, а потолок был украшен позоло
той и огромными кольцеобразными узорами. Там висела люстра. Повсюду стоя
ли застекленные шкафы с книгами, а пол был устлан коврами со всего света, н
екоторые даже висели на стенах. Отец коллекционировал ковры.
Отец сидел за своим громадным рабочим столом, сплошь заваленным докумен
тами, а перед ним стояли две мои сестры. Он велел мне сесть на другой полов
ине комнаты в огромное кожаное кресло, принадлежавшее когда-то моему де
ду, тоже дипломату. Все хранили молчание. Это была сцена из немого фильма.
Отец достал из ящика стола кожаный ремень и выпорол моих сестер Ц три оч
ень сильных удара каждой по заду, Ц а Ева с Марией не издали ни звука. Вдру
г я оказался за пределами кабинета. Дверь была закрыла. Сестры разошлись
по своим комнатам плакать, я поднялся по лестнице к себе в спальню, и на эт
ом все кончилось. Об этом случае отец никогда больше не упоминал.
Мои сестры! Они меня возненавидели. Они должны были отомстить. Наверное, н
есколько недель они ни о чем другом и не говорили. Это произошло через мес
яц, а то и больше, после того, как выпороли сестер, когда дома тоже не было ни
кого Ц ни родителей, ни кухарки. Надо сказать, что, хотя я и был любимцем, мн
е много запрещалось. Особенно есть и пить все сладкое Ц шоколад, лимонад.
Мой дед никогда не давал сладкого моему отцу Ц разве что фрукты. Сладкое
вредно для желудка. Но важнее всего было то, что сладости, особенно шокола
д, считались неподходящей пищей для мальчиков. От сладостей мальчики ста
новятся слабохарактерными, как девчонки. Возможно, в этом есть доля исти
ны Ц правда известна только ученым. Кроме того, отец заботился о моих зуб
ах, он хотел, чтобы у меня были такие же зубы, как у него, Ц безукоризненные
. В школе и на улице я лакомился сладостями других мальчишек, но дома не бы
ло ничего.
Так вот, в тот день Алиса, самая младшая сестренка, подошла ко мне в саду и с
казала: «Роберт, Роберт, идем быстрей на кухню! Там есть угощение для тебя.
Ева и Мария приготовили тебе угощение!» Сначала я отказался идти, решив, ч
то это какой-то розыгрыш. Но Алиса все твердила: «Идем быстрей, Роберт», Ц
поэтому в конце концов я пошел, а там, на кухне, были Ева, Мария и Лиза, еще од
на моя сестра. А на столе Ц две большие бутылки лимонада, торт с кремом, дв
е плитки шоколада для выпечки и большая коробка зефира. Мария сказала: «Э
то все тебе». Я сразу заподозрил неладное и спросил: «С чего это?» Ева сказ
ала: «Мы хотим, чтобы в будущем ты лучше к нам относился. Когда ты все это съ
ешь, ты запомнишь, как мы были к тебе внимательны». Это казалось разумным,
да и еда с виду была очень вкусной, поэтому я сел и потянулся за лимонадом.
Но Мария накрыла мою руку ладонью. «Сначала, Ц сказала она, Ц ты должен в
ыпить одно лекарство». Ц «Зачем?» Ц «Тебе же известно, что сладкое вредн
о для твоего желудка. Если заболеешь, папа узнает, что ты тут делал, и мы все
попадем в беду. А выпьешь лекарство Ц и все будет в порядке». Тогда я откр
ыл рот, и Мария влила мне туда четыре полные столовые ложки какого-то масл
а. Оно было противным на вкус, но это не имело значения, потом что я тотчас ж
е принялся уплетать шоколад, торт с кремом и пить лимонад. Сестры стояли в
округ стола и наблюдали за мной. «Вкусно?» Ц спрашивали они, но я ел так то
ропливо, что насилу мог говорить. Я считал, что они проявляют ко мне такую
доброту, поскольку знают: когда-нибудь я получу в наследство дом своего д
еда. После того, как я допил первую бутылку лимонада, Ева взяла со стола вт
орую и сказала: «Не думаю, что он сможет выпить и эту. Я ее уберу». И Мария со
гласилась: «Да, убери. Две бутылки лимонада способен выпить только взрос
лый мужчина». Я выхватил у Евы бутылку и сказал: «Нет, я смогу ее выпить!» А д
евочки в один голос возразили: «Роберт, это же невозможно!» Тогда я ее, кон
ечно, выпил, а также съел три плитки шоколада, зефир и весь торт с кремом, и м
ои четыре сестры ритмично захлопали в ладоши: «Браво, Роберт!»
Я попытался встать. Кухня закружилась вокруг меня, и мне очень захотелос
ь в уборную. Но тут Ева с Марией вдруг сбили меня с ног и прижали к полу. Я сл
ишком ослаб, чтобы драться, к тому же сестры были гораздо взрослее. У них б
ыл приготовлен длинный кусок веревки, и они связали мне руки за спиной. Ал
иса и Лиза все время подпрыгивали и напевали: «Браво, Роберт!» Потом Ева с
Марией с трудом подняли меня на ноги, вытолкнули из кухни, провели, подтал
кивая, по коридору, через большую прихожую и затолкнули в отцовский каби
нет. Они вынули ключ из замка, с внутренней стороны захлопнули и заперли д
верь. «Пока, Роберт!» Ц крикнули они в замочную скважину. Ц Теперь ты бол
ьшой папа, хозяин кабинета!»
Я стоял посреди этой огромной комнаты, под самой люстрой, и сначала не мог
взять в толк, почему я здесь оказался, но потом все понял. Тогда я попыталс
я освободиться от веревки, но узлы были завязаны слишком крепко. Я закрич
ал, стал стучать ногами в дверь и биться об нее головой, но в доме было тихо.
Потом принялся носиться по всей комнате в поисках укромного уголка, но в
сюду были дорогие ковры. Больше терпеть я не мог. Из меня хлынул лимонад,
а немного погодя и шоколад с тортом, в жидком виде. На мне были ко
роткие штанишки, как у английского школьника. И вместо того чтобы остано
виться и испортить только один ковер, я продолжал с воплями и плачем бега
ть повсюду так, словно за мной уже гнался отец.
Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась, и в комнату вбежали Ева с Мар
ией. «Фу! Ц закричали они. Ц Быстрей, быстрей! Папа идет!» Они развязали м
еня, снова вставили ключ в замок с внутренней стороны двери и убежали, сме
ясь, словно обезумевшие женщины. Я услышал, как на подъездной аллее остан
авливается отцовская машина.
Сперва я был не в силах пошевелиться. Потом сунул руку в карман, достал нос
овой платок, подошел к стене Ц да, все это было на стенах, даже на столе Ц и
осторожно, вот так, попытался очистить старинный персидский ковер. И тут
я обратил внимание на свои ноги Ц они были почти черные. Платок оказался
бесполезным, слишком маленьким. Я подбежал к столу и взял несколько лист
ов бумаги. И вот какую картину застал отец: я чищу коленки документами гос
ударственной важности, а пол у меня за спиной напоминает двор какой-нибу
дь фермы. Я сделал два шага по направлению к нему, упал на колени, и меня выр
вало почти на его туфли. Рвало меня очень долго. Когда меня перестало тошн
ить, отец все так же стоял в дверях. Он по-прежнему держал в руке свой «дипл
омат», и лицо его ничего не выражало. Взглянув вниз, туда, куда меня вырвал
о, он сказал: «Роберт, ты что, ел шоколад?!» А я ответил: «Да, папа, но…» И этого
ему было достаточно. Позже в спальню ко мне зашла мама, а утром пришел псих
иатр и сказал, что все дело в какой-то травме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16