Напрасно, потому что был нетрезв, а по закону нетрезвых надо вытрезвлять…
Утром, взяв у тамошних доверчивых сотрудников на память бумажку, обязывавшую меня в будущем выплатить пятнадцать рублей, я был выпущен – в виде исключения чуть пораньше, чтобы не опоздать к прибытию поезда.
Подходя к вокзалу, встретил, мужчину с маленьким мальчиком, который показывал на меня пальцем и о чем-то расспрашивал отца. Я услышал голос мужчины, который сказал: «Нельзя пальцем показывать на людей». Я, конечно, был помят, небрит. И я подумал: люди не любят, когда на них показывают пальцем, но ведь и я показываю своей писаниной на людей пальцем, а сам я разве лучше тех, на кого показываю?…
Глава 14
Мой отъезд из Москвы произошел с такой внезапностью, что мы с Зайцем и поговорить толком не успели. В нескольких словах, вкратце, успел я ей объяснить создавшееся положение и рассказать о своих планах.
– Ну вот… – сказала она как-то безнадежно.
И мне без продолжения было ясно, что она могла бы сказать еще. Неужели действительно настал тот роковой момент, неизбежность которого она нередко предвещала? Я вспоминал, как яростно она сражалась с моими друзьями, стараясь отвадить их от моего дома, – не всех, а тех, кто без бутылок никогда не приходил. Вспоминал и ее суеверное, как мне казалось, пророчество: добром это не кончится! А я видел во всем этом своего рода ревность и доказывал, что почти все великие поэты, художники и писатели – пили, и вреда их творчеству от этого не было.
Но, в сущности, я относился к ее предупреждающему голосу так же, как относятся семнадцатилетние к заветам родителей: вечно вы каркаете!.. Но семнадцатилетним-то, может быть, и простительно, а вот мне…
Зайчишке казалось, что мне не следовало уезжать, не Дождавшись дальнейшего развития событий. Но они могли Развиться по-разному, именно поэтому я и уехал. Все зависело от того, что будет дальше с потерпевшим – выживет или нет. Пока что он находился в больнице и меня разыскивали. А я сидел в глуши, на хуторе, и обдумывал свой роман. И следователь не знал пока, кем я для него являюсь: мелким хулиганом, учинившим драку в общественном месте (три года), или, если Келлер умрет, – убийцей. Все зависело от крепости головы Келлера.
Я ничем не мог оправдать свой отъезд из Москвы, кроме как надеждою на здоровье Келлера. Если он выживет, а я за это время закончу роман, не так трудно будет выпутаться: ведь победителей если и судят, то не слишком сурово, а мелкое хулиганство – оно мелкое и есть. А что Келлер непременно выздоровеет, я в это верил фанатично.
Мне трудно было убить Кента лишь потому, что он был мне еще нужен, и еще потому, что он был мой… Вместо него я случайно ударил другого, ни в чем не повинного человека. Ведь нельзя же убивать людей из-за такого пустяка, как выплеснутая в лицо рюмка вина в пьяном состоянии!..
Что привезет Зайчишка, какие вести?
Приятно встречать поезд, когда в нем прибывает твой друг. Расхаживая по перрону, с завистью поглядываю на встречающих с цветами и думаю с сожалением о том, что мало дарил Зайчишке цветов… Вспоминается ее последнее письмо – доброе, ласковое, как всегда, и особенно подпись: «Твой маленький друг».
Представляю, как она собиралась ехать ко мне (как всегда, когда ехала меня навещать куда-нибудь): за пять дней до отъезда упаковывала вещи, не спала по ночам, соображая, все ли уложено, не забыла ли чего; как по нескольку раз считала-пересчитывала деньги, которые должна мне привезти, – не затерялся ли где рублишко…
И вот он ползет, поезд, не спешит…
Вагон восьмой. Где он? Вот!.. А вот и Зайчишка высунула ушки из вагона, вынырнула с чемоданом, в зеленом пальто, на голове – белая велюровая шляпа, из-под нее выглядывают ее милые доверчивые глаза-орешки.
– Здравствуй, Заяц!
– Здравствуй, друг!
Как приятно. Домашне. Спокойно.
На улице холодно, дует пронизывающий ветер. В это утро даже слегка подморозило. Надо ее быстрее посадить в такси.
– Ты привезла денег, Зайчишка?
– Разумеется, привезла.
Она не замечает ни того, что я небрит, ни того, что помят.
– Ты не болеешь? Хорошо питаешься?
– Зайчик, со мной все о'кей!..
Такси достать невозможно – очередь огромная. «Левым» путем достаем машину, едем. Заезжаем к Юхану, потом я отыскиваю в кустах сапоги, садимся на трактор и, наконец, часа через два оказываемся во дворе хутора «Соловья». Ох, Зайчишка, какими глазами смотришь ты на все это!.. Двор грязен, истоптан кабанами. Из пристроек сохранились баня и амбар; за ними – запущенный сад с яблонями, кустами смородины. Дико все вокруг, уныло. Потому и взял щенка – живая душа рядом…
Щенок сидит на постели и с наслаждением грызет моя новые носки… Что делать! Он еще ребенок. Увидев щенка. Заяц вскрикнула радостно: «Ой, сдохнуть можно!» Не очень-то поэтично, зато чистосердечно. Так она выражает свой восторг по любому поводу. И, конечно же, это касается моего устройства на хуторе, и, конечно же, замеченного ею в огромной мрачной кухне старенького дамского велосипеда: ее давняя мечта – научиться кататься на велосипеде…
Но вот ее взгляд остановился на батарее пустых бутылок из-под водки, и она помрачнела…
– Да нет, Заяц, это не мои! Они здесь были до меня – охотники оставили. (Впопыхах забыл их спрятать.) Рассказывай лучше новости. Как Келлер? Что заложила и ломбарде? Кто мне звонил? Привезла ли почту? Не вызывали ли тебя куда-нибудь?… Что делают Стась с Наташей? Не намечается ли у них прибавления семьи? Говори, Зайчик. Мне надо знать все столичные новости.
– Пока все спокойно, – говорит она. – Есть повестки, но не очень требовательные. Работай спокойно…
Гора с плеч… Но о Келлере она ничего не знает, Ей неизвестно, в какой он больнице. Мне – тоже…
– А Стась?
Станислав – учитель. Его особой страстью является, как я уже писал, перевоспитывать, иначе говоря – переубеждать. Он считает, что умеет убеждать людей (разумеется, тех, кто в этом нуждается) правильно думать, правильно понимать вещи, вследствие чего люди, естественно, и жить могут более или менее правильно. Работает он в школе-интернате олигофренов, как будто нет на свете больных более перспективных…
Впрочем, он сумел доказать мне обратное:
– Почему-то люди об этих детях говорят: олигофрены… Стало быть, это прежде всего, а уже затем люди. Л я считаю, что они прежде всего люди и по несчастью олигофрены.
Что ж, не исключено, что он прав, ведь люди и бандитами не рождаются. Они ими, случается, становятся впоследствии. Наше знакомство со Стасем началось, когда я случайно набрел на здание института дефектологии. Не сознавая толком – зачем, я вошел. У первого встречного спросил, где найти директора. Потом сообразил, что мне хотелось узнать и понять, чем занимается институт дефектологии. Познакомился с одним из сотрудников. Он меня познакомил со своими коллегами, среди них оказался и Стась, который в тот день замучил меня какими-то своими теориями, относящимися к «Преступлению и наказанию» Достоевского.
Мы подружились, хотя люди мы, конечно, разные. Он, например, совершенно не употребляет алкоголя. Основой моих с ним взаимоотношений служили своего рода споры-анализы, в которых один как бы дополнял другого. Иногда мне казалось, что я для него был вроде верстака, на котором он обстругивал и сколачивал собственные мысли, доводя их до необходимой ясности. И еще я подозревал, что он пытался тихо и незаметно перекроить на свой лад мое мировоззрение. Мы с ним, случалось, находили общий язык, и это меня настораживало: это смахивало на тактику Кутузова, заманившего Наполеона…
Во всяком случае, Стась мне нравился. Он приветлив, щедр во всех отношениях, непрактичен в быту, принципиально упрям в деле, и у него есть хобби – рисование. Приятно дружить с Человеком. Если сам не можешь ничем особенно похвастаться, приятно знать, что хоть друзья твои настоящие.
– О прибавлении семейства у них не знаю, – говорит Зайчик, – да им довольно Вождя краснокожих. Дай бог с нею управиться!..
Вождь краснокожих – это четырехлетняя дочурка Станислава Леночка. Свое прозвище она заслужила честно. Она полностью соответствует образу маленького головореза из рассказа О'Генри и даже, мне кажется, превосходит его. Хотя она еще и маленькая, принимать ее можно маленькими порциями. И в кого она уродилась – непонятно. Стась – спокойный, уравновешенный, даже производит впечатление человека не от мира сего; Наташка, его полутораметровая кругленькая жена, еще более тихая.
– Заяц, пожалуйста, вывози из моей квартиры все, что представляет какую-нибудь ценность. (Ей не слишком много придется трудиться: у меня всего лишь несколько десятков книг, кое-какая одежда, постельное белье.)
– Как Гусь? – интересуюсь (это ее сын).
– Живут… – Заяц грустно вздыхает. – Ссорятся, кричат друг на друга. Делать ничего не хотят: ни работать, ни даже убирать в квартире…
Гусь – данное мною дружеское прозвище пасынку. Когда он пришел из армии, женился. Жену (ей не было восемнадцати) привез из Томска. Существо с детской мордашкой, предельно самовлюбленное и наивное. Если сложить самомнение обоих, получится небольшой домашний Александр Македонский. Ах, да что говорить! Кто в восемнадцать лет не считал себя выдающейся личностью!..
А Зайчишка! Сколько забот, сколько хлопот… Свадьба на носу – кольца надо, а золото подорожало. Сложив два мужских гардероба, скомбинировали одного мало-мальски приличного жениха. Это не беда. Бедность – не порок. Я на свадьбе был тамадой, тоже дело хлопотное: стол организуй, гостей весели, хоть зубами хвост свой лови, танцуй, пой, анекдоты рассказывай, вино пей, шампанское наливай… Обошлось. Все хорошо. Возникли свежие супруги: 18+21 – на двоих 39. Ничего. И как выросли в те дни Зайчиные уши!.. Эти ушки прислушивались теперь к каждому слову, произнесенному молодыми, прислушивались к интонации – все ли у них хорошо.
А они оба – избалованные мамами, ничего не смыслящие ни в жизни, ни в любви, ни друг в друге. Невесте, кроме всего, виделись сны наяву – о больших заработках, о карьере… Бедный Заяц!
Однако теперь Зайчик здесь, со мной, и нам хорошо, тепло и радостно. Варю ей кофе. Жалуюсь на свои трудности, читаю отрывки из рукописи. Она не ахти какая советчица, но всегда готова слушать хоть до утра, даже если пришла с работы усталая.
Строим планы, ищем пути, какими мне выбраться из создавшегося положения, но пока ничего реального не придумываем.
– Пока не выяснится, что с Келлером, – говорит Зайчишка, – тебе в Москву нельзя. Не дай бог умрет…
О, не дай бог!.. Но хватит думать о плохом.
– Одевайся, Заяц. Сегодня подморозило, в лесу найдется сухая тропинка. Пойдем учиться кататься на велосипеде.
Мы идем в лес.
Зайчишка садится в седло, и начинается уже много раз проверенная история:
– Жми, Заяц, дави на педали! Я тебя держу, не отпущу! Жми! Дави!
Она давит, жмет, и я… отпускаю. Уже три метра проехала сама. Она не знает о том, думает, что я ее держу. А надо, чтобы она в свои способности поверила. Забегаю вперед и кричу:
– Заяц! Ты едешь сама. Так держать! Жми, дави, иди ко мне…
И она тотчас падает, едва успеваю подхватить. Испугалась своей самостоятельности! Когда была уверена, что ее поддерживают, справлялась, а увидела, что едет сама, – упала. Так, наверное, со всеми в нашей жизни бывает: обязательно надо знать, что есть кто-то рядом, и тогда будто сильнее становишься и сможешь преодолеть трудное. В этом, наверное, и заключается смысл общения людей…
Мы катаемся. Я поддерживаю Зайца, она блаженствует. А мне надо собраться с мыслями: кому и что передать в Москве. Времени у нас мало, – ведь она приехала только на один день. Она должна вернуться, чтобы успеть на работу. Боюсь, как бы не вышли у нее из-за меня неприятности. Жизнь со мной – не конфетка: я во все сую нос и получаю за это щелчки. Недоброжелателей хватает, да и характер, вероятно, оставляет желать лучшего. И все же… терпит.
Возвращаясь домой, говорю о намерении перебраться в Ригу – надоел крысиный бульон.
– Я тоже хочу в Ригу! – говорит Зайчишка, которая разве что только в Ригу еще не приезжала ко мне. Где она только не побывала… Впрочем, видеть Ригу – ее давняя мечта. Но я еще не знаю, как там устроюсь.
– Ты помнишь Харолда? Того, в очках… Он ко мне в Москве приезжал. Я еще «стащил» у него из портфеля три бутылки бренди, привезенных им, вероятно, для более нежной московской встречи… Он обещал для меня в Риге что-нибудь подыскать.
– Опять какую-нибудь женщину…
Не надо думать, что Зайчик ревнует. Она просто высказывает предположение, и, кто знает, возможно, так оно и будет.
– Но ты же знаешь, как мне важно найти главную героиню…
Зайчишка вздыхает:
– Я не верю в безгрешных мужчин… Это наша женская доля и привилегия – быть верной и ждать… Всю жизнь ждать!
Так мы с ней беседовали в тот день в лесу. А на следующий день на перроне таллинского вокзала расстались. Она поехала в Москву, где ее ждал Гусь, а я – в Ригу.
Глава 15
В Риге, у выхода с перрона, меня ждал Харли (Харолд), хотя такой вежливости от него никто не требовал. Я ему писал, что, когда приеду, – позвоню, и мы договоримся, где встретимся.
Конечно, он был с этим своим дурацким огромным портфелем, без которого я его уже не представляю себе. Внешне он напоминает бизнесмена: лет тридцати пяти, кругленький брюнет, в очках, модном пальто, с неизменной лыжной шапочкой на голове. Всегда спокойный, осторожный, во всем предусмотрительный. Думаю, никаких легкомысленных поступков в его жизни не было и не будет.
Прежде всего отправляемся в кафе. Это стало у нас традицией. И это лучше, чем если бы мы пошли к нему домой. У него однокомнатная квартира. Обстановка в ней тщательно продумана: все на своем месте. Придя домой (даже только на обед), он непременно переодевается а пижаму, с полчаса моет руки и, прежде чем сесть за стол, глотает витамины из разных пузырьков, потом пьет морковный сок, еще какие-то соки и только после этого начинает есть суп. Такой режим, наверное, и помогает ему сохранить обаятельную внешность. Когда же мы идем в кафе, он задает свой тоже традиционный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27