Сквозь густую как тушь, мглу едва проглядывали звезды. Наде
нька шла впереди легким размашистым шагом. Вскоре поле кончилось. По выр
убленным в земле ступеням спустились с крутого берега к реке. Паводок то
лько что начинался. Но вода уже захлестывала лавы Ц два тонких бревна, пе
рекинутых через реку. По ним мы перебрались на противоположный берег. Пр
ойдя метров двести свернули в болото и сразу же по колено ухнули в жидкий
зернистый снег. Таким образом мы двигались с четверть часа. Ноги без мале
йших усилий, с хлюпаньем как поршни, входили в снег, но с каким трудом прих
одилось их оттуда вытаскивать! Пот ручьями стекал за ворот, в ушах стоял б
еспрерывный протяжный звон, подмывало желание упасть в снег и так лежать
не шевелясь, без движения. А Наденька, размахивая шапкой упорно ползла и п
олзла вперед. Но вот и она не выдержала. С криком «Ой, не могу!» упала в снег,
широко разбросав руки.
Ц Ну как, охотничек, дышите? Ц смеялась Наденька. Ц Уж я вас сегодня так
вымотаю, что детям закажете ходить по глухарям.
Ц Я не из жидких.
Ц Посмотрим.
Вырвавшись из снежного плена, попали в залитое водой болото. Порой вода п
однималась выше колен. Но идти было легко, хотя и опасно: под ногами лежал
крепкий скользкий лед. Потом с полчаса пробирались по вязким мшистым коч
кам и, с трудом форсировав бурливую, с глубокими ямами лесную речушку, выш
ли на твердый шершавый берег. Впереди стояла высокая темная стена леса, ж
утко молчаливая и таинственная. А сзади, бурча и поплескивая, бежала по ко
согору речка.
Ночь постепенно бледнела, звезды терялись, сквозь грязно-серую муть нея
сно проступали голые стволы сосен.
Медленно, осторожно продвигались мы по узкой обледенелой тропинке в глу
бь леса. Наденька поминутно оглядывалась на меня, шипела, грозила пальце
м. Внезапно она резко остановилась, вытянула шею и вся подалась вперед. Я т
оже замер. Наденька повернула ко мне лицо и, задыхаясь, прошептала:
Ц Поет!
Я же, кроме гулкого стука сердца и тупого звона в ушах, ничего не слышал. На
денька вытянула руку в сторону, где играл глухарь:
Ц Там, у Черного ручья.
Я переступил с ноги на ногу, чтобы ослабить нервное напряжение, и стал при
слушиваться. И в этот же миг уловил чуть слышное «тэк-тэк-тэк», словно кто-
то за кустами легонько постукивал по спичечному коробку.
Я метнулся с тропинки, сделал два огромных прыжка и остановился как вкоп
анный. Рядом со мной тяжело дышала Наденька.
Сколько мы сделали таких перебежек, не помню. Но когда я, зацепившись за ко
лдобину, плашмя растянулся на кустах можжевельника, то услышал и второе
колено песни: глухарь сыпал частую дробь, шипел и фыркал. Оно продолжалос
ь недолго Ц каких-нибудь пять-шесть секунд. Но эти секунды самые блаженн
ые как у глухаря, так и у охотника. В эти секунды глухарь, выражая любовную
страсть, теряет рассудок. Охотник же в каком-то необъяснимом экстазе, сло
вно в лихорадке, поднимает ружье. Зачем? Мясо у глухаря весной жесткое и по
стное. Но эта благоразумная мысль пришла ко мне значительно позже. А сейч
ас я лежал ничком на колючем можжевельнике и дрожал от нетерпения.
Глухарь играл одну песню за другой. Мягко шаркая крыльями, пролетела глу
харка и села неподалеку на кривобокую, с перебитой макушкой сосну. И, слов
но почуяв ее, глухарь залился пуще прежнего. Он до того дошел, что потерял,
видимо, равновесие. Я услышал как затрещали сучья и, будто простыни на вет
ру, захлопали крылья. Опомнившись, глухарь опять взгромоздился на дерево
, чокнул три раза и замолчал, то ли почуяв опасность, то ли от стыда за свою о
плошность перед глухаркой. Прошло минут пять; глухарь молчал. Потом он на
чал точить Ц словно рашпилем по железу. Прошло еще десять минут; глухарь
молчал; а я все лежал и коченел от сырого, холодного тумана.
Всходило солнце. Его длинные тонкие лучи скользили по щербатым стволам с
осен, веером ложились на запыленную инеем землю. Одинокие кочки, убранны
е ярко-зеленым мхом, блестели, как стеклянные. В крохотных лужицах плавил
ся матовый ледок. Перелетая с места на место, звенели, пищали и дрались кро
хотные пичужки; пересвистывались лесные дрозды, неумолчно во всех конца
х болмотали тетерева, и где-то далеко в болоте гнусаво стонали журавли. То
лько молчал мой глухарь. Но вот и он подал голос Ц тихо, осторожно робко, а
потом начал сильно, резко, отрывисто и вдруг сразу же торопливо зачастил,
зашипел, зафыркал. Я дождался очередной песни и сломя голову бросился вп
еред. Я бежал напролом, не обращая ни на что внимания и ничего не помня. Ког
да я налетел на толстый ствол сосны и, обняв, прижался к нему, то почувство
вал, как горит исхлестанное ветками лицо, и понял, что на голове нет шапки.

Я выглянул из-за дерева. На полянке, в окружении молодых тонконогих сосен
, стояла старая ель. С одной ее стороны в густой хвое просвечивалось окно.
В этом окне я и увидел глухаря. Он, чокая, вытягивал вверх шею и слегка расп
ускал крылья. У меня перехватило дыхание. Я поднял ружье, попытался прице
литься и не смог: ель с глухарем внезапно куда-то исчезла, потом опять поя
вилась и опять пропала. Меня била лихорадка. Я опустил ружье, прижался к со
сне и стал спокойно наблюдать.
Глухарь играл песню за песней: вертелся на суку волчком и с каким-то метал
лическим скрежетом точил и точил, с шипением распускал хвост. Медленно п
однял я свою верную «тулку», прижал ствол к дереву и хладнокровно прицел
ился. Но выстрелить не успел…
На поляну выскочила Наденька. Глухарь смолк, вытянул шею и уставился на н
ее. Наденька стащила с плеча одностволку, вскинула на руку, и глухой протя
жный выстрел, словно на тяжелой расхлябанной телеге, покатился по лесу. Б
елый клуб порохового дыма на миг заслонил глухаря, а когда дым рассеялся,
его уже там не было.
Я ошеломленно смотрел на Наденьку, а в голове неуклюже, как у пьяного, воро
чались вязкие мысли.
Ц Что это все значит? Ц наконец выдавил я.
Ц Не позволю! Ц гневно ответила Наденька. Лицо у нее от возмущения покр
аснело, и на нем резко выделялся белый рваный шрам. Ц Не позволю!
Ц Зачем же вы тогда меня сюда тащили? Ц возмутился я.
Ц Чтоб проучить… Ц Она закинула за спину одностволку и расхлябанной п
оходкой, болтая руками, вызывающе прошла мимо меня.
Моя шапка плавала в луже. Я выудил ее оттуда и не надевая на голову, уныло п
отащился по болоту.
Где-то грустно и тоскливо плакала горлинка, нежно ворковал лесной голуб
ь, и неумолчно со всех сторон неслось ворчливое болмотанье косачей.
Наденька дожидалась меня на просеке. Она сидела на пне и наблюдала за мно
й. Когда я с ней поравнялся Наденька встала и пошла рядом.
Солнце уже поднялось над лесом и начинало припекать. Пахло гнилью, смоли
стой хвоей и талым снегом.
Ц Вы все еще сердитесь? Ц неожиданно спросила Наденька.
Я пожал плечами и ничего не ответил. Она тронула меня за руку и грудным, ти
хим голосом проговорила:
Ц Пожалуйста, не сердитесь. Он пел песню любви…
Больше мы не сказали ни слова. А когда опять вышли на вспаханное поле, Наде
нька вскинула ружье и озорно крикнула:
Ц Кидай шапку!
Я высоко в небо подбросил шапку. Наденька выстрелила и промахнулась.
Ц Эх ты, стрелок в юбке!
Она обиделась:
Ц А ты-то что, лучше?
Ц Да уж шапку-то как-нибудь…
Ц А ну, докажи, Ц подзадорила она.
Ц Кидай!
Наденька подбросила. И я доказал. Моя добротная, с кожаным верхом кубанка
упала дырявая, как шумовка.

Молодежь

Я до того обленился в Апалёве, что даже мух от себя не гоняю. Второй месяц н
а исходе Ц у меня ни строчки. Чистый лист на письменном столе пожелтел и с
морщился. День за днем бью баклуши, а по выражению Наденьки, «изучаю жизнь
». Она старается вовсю: таскает меня по полям, бригадам и каждый раз хваста
ется, что я сочинитель книг. Люди на меня смотрят по-разному, но больше с на
смешливым любопытством. Только, пожалуй, в глазах Наденьки я Ц фигура, в г
лазах остальных Ц нечто среднее между уполномоченным из района и колхо
зным лодырем Аркадием Молотковым. Даже Ирина Васильевна поглядывает по
дозрительно: она никак не может понять, как это человек нигде не работает,
а только пишет.
Моя попытка сблизиться с людьми не имела успеха Как-то мне вздумалось по
работать на уборке сена. Я разыскал в сарае вилы и пошел на заливной луг Ит
омли, где метали стога. Там работали одни женщины. Еще издали я заметил, ка
к они, бросив сгребать сено, следили за мной. Мне стало сразу же скучно, зах
отелось повернуть назад, но ноги против воли несли вперед. Робким, заиски
вающим голосом я пробормотал что хочу им помочь. Они ничего не ответили и
продолжали презрительно разглядывать меня. Наглядевшись вдоволь, прин
ялись быстро и ловко взмахивать граблями и уже больше не обращали на мен
я никакого внимания. Я накалывал на вилы огромные охапки сена и подавал н
а стог колхознице в яркой красной кофте. Работал неловко, но старался изо
всех сил, как говорят Ц из кожи лез. Они же мне не сказали ни слова и, когда
последний стог был сметан, вскинув на плечи грабли ушли, оставив меня одн
ого среди луга.
«Почему, почему они так?…» Ц с горечью размышлял я.
На этот вопрос мне Наденька ответила вопросом;
Ц А зачем вы пошли? От скуки? Поразвлечься? Ведь так же, сознайтесь?
Да, я понял: для меня сенокос был забавой, для них Ц утомительным трудом.
В другой раз мы потерпели фиаско вместе с Наденькой.
В клубе центральной усадьбы Наденька организовала встречу с колхозник
ами. Я читал новый рассказ и потел от страха: в переполненном зале была гро
бовая тишина. Потом они мне дружно похлопали и дружно разошлись.
Вот какое было ко мне в Апалёве отношение. Впрочем, я к нему скоро привык и
беспечно проживал день за днем. Наденька не забывала меня и время от врем
ени придумывала какую-нибудь заботу: то очередной творческий вечер в бр
игаде, то беседу на заданную тему или просто встречу с местной знаменито
стью.
Так она познакомила меня с девяностолетним охотником-медвежатником. Ме
двежатник позеленел от старости и походил на изжеванный окурок, в которо
м табаку осталось всего лишь на полторы затяжки. Говорил он мало, непонят
но и одно и то же:
Ц Самое верное на медведя Ц нож и рогатина. Рогатиной медведя припрешь,
ножом пырнешь. Он зараз и окочурится.
У старика не было ни одного зуба, и, когда он закрывал рот, нижняя челюсть т
ак далеко заходила на верхнюю, что лицо уменьшалось вдвое, а нос свисал ни
же подбородка.
У Наденьки и без меня было хлопот, по выражению Ирины Васильевны, больше, ч
ем у собаки блох. Трудно сказать, какие права были у Наденьки. Зато обязанн
остей хоть отбавляй. Она обязана была заседать, организовывать, разъясня
ть, критиковать, убеждать и даже страдать. И все-то ее интересовало, все он
а делала вдохновенно, и на все у нее хватало времени. Единственно на кого н
е обращала внимания Наденька, так это на себя. Одевалась небрежно: платья
на ней болтались туфли вечно были с обшарпанными носками и стоптанными к
аблуками, зеленый выцветший берет, казалось навсегда прилип к ее черным
прямым волосам. Парни старались ее не замечать, старые подруги повыходил
и замуж, новые нередко посмеивались над ней, за глаза называли халдой. Над
енька на это не обижалась и беззаботно махала рукой, как бы говоря: «Как бы
обо мне ни судачили, теперь уже не имеет никакого значения». Она была увер
ена, что личное счастье прошло мимо.
Шофера Околошеева в колхозе все звали просто Около. Ему было лет тридцат
ь. Рослый, плотный, с широким добрым лицом и ленивыми движениями, Около каз
ался увальнем. Был он неглупый, наделен силищей но пользовался ею с неохо
той, водку пил редко, а если пил, то перепивал всех и не хмелел. Вдовы, встреч
ая Около, кусали губы, замужние Ц только поглядывали да и то украдкой, дев
чата открыто побаивались. Он же относился к ним с благодушным презрением
: сам не навязывался, но и не отказывался. В колхозе Около появился внезапн
о: приехал из города картошку копать да так и остался. Жил он легко и свобо
дно, как птица кукушка. Обычно снимал у кого-нибудь угол, но подолгу на одн
ом месте не засиживался. Таким образом, переходя из дома в дом, Около обоше
л все села колхоза и наконец обосновался в Апалёве. При мне он несколько р
аз заходил к Кольцовым.
Войдя в избу, Около снимал шапку, садился и молчал. Если была дома Наденька
Ц она тоже молчала или брала книгу. Их молчаливую компанию охотно разде
лял Алексей Федорович. Намолчавшись вволю, Около заводил разговор с Алек
сеем Федоровичем.
Ц Что же ты сидишь, дедушка? Ц спрашивал Около.
Ц Устал, наверное, Ц отвечал Алексей Федорович.
Ц С чего же ты устал?
Ц Работал.
Ц А что ты делал?
Ц Ригу, небось, топил.
Ц Ригу топил? Ц удивленно переспрашивал Около а потом долго и раскатис
то хохотал. Последний раз Алексей Федорович топил ригу лет пятнадцать на
зад.
Ц Алексей Федорович, Ц продолжал Около, Ц ты знаешь, кто я такой?
Старик долго и внимательно смотрел парню в рот и пожимал плечами:
Ц Человек, наверно. Вон, вишь, голова… руки с ногами…
Ц Я землемер. Приехал землей вас наделять.
Около умышленно наступал старику на мозоль. Земельный вопрос был самым б
ольным вопросом в его жизни. И по характеру, и по замашкам Алексей Федоров
ич родился барином. Его заветной мечтой было иметь много-много земли, но н
е обрабатывать ее, а сдавать исполу.
Алексей Федорович оживлялся, дергал бороденку и робко спрашивал:
Ц Как же ты ее делить-то будешь? По душам аль по едокам?
Ц Делить будем по-новому, Ц авторитетно заявлял Около. Ц Кто сколько з
а день обежит полей и лесов, тот все и получит. Вставай завтра с утра поран
ьше и вкалывай.
Ц Вкалывай! Ц Алексей Федорович поднимал маленький сухонький кулачок
. Ц Ишь как ведь распорядился! Кто сколько обежит! У соседа Никиты ноги ка
к жерди, нешто мне за ним угнаться.
1 2 3 4 5 6