Их танец постепенно перешел в плавное покачивание моей кровати и
сменился толчками, которые производил слуга в красном мундире, посланный,
чтобы проводить меня в библиотеку отца.
В ту ночь - на этот раз я точно знал, что это была именно та ночь,
когда мне снились туземцы - изменился порядок моих посещений библиотеки.
На протяжении четырех-пяти лет наши встречи приобрели постоянный
распорядок: начинались разговорами, затем шли голограммы, свободное
толкование понятий, и в конце я отправлялся в постель. На этот раз после
вступительного разговора, который должен был расшевелить мою психику, что,
как обычно, не очень-то хорошо получалось, отец приказал мне закатать
рукав и лечь на старую кушетку, стоявшую в углу комнаты.
Я должен был пялиться на стену, то есть на полки, заваленные старыми
журналами. Внезапно я почувствовал, как в руку вонзилась игла. Голову мне
придержали, поэтому я не мог видеть, что происходит. Иглу вытащили и отец
приказал мне лежать спокойно. Мне показалось, что я пролежал очень долго.
Отец время от времени открывал мне веки и заглядывал в зрачки или проверял
пульс. Наконец, кто-то в дальнем углу библиотеки начал рассказывать
длинную и сложную историю. Отец делал заметки по ходу рассказа, время от
времени прерывая говорившего, чтобы задать вопрос. Я молчал, и тот человек
говорил за меня. Вопреки моим ожиданиям, наркотик, который мне ввели, со
временем не уменьшил действия. Напротив, он все сильнее отрывал меня от
действительности. Постепенно исчезла обитая кожей кушетка, превратившись в
палубу звездолета, потом в крылья голубя, трепетавшие высоко над миром.
Мне было все равно, чей голос доносился из угла комнаты, мой или отца. Он
становился то низким, то высоким.
Временами мне казалось, будто кто-то говорит внутри огромной грудной
клетки, гораздо большей, чем моя. Голос отца, который я мог распознать во
время шелеста страниц блокнота, иногда становился похожим на тонкие крики
детей, бегающих по улицам, которые я слышал летом, высовывая голову в
окошко на крыше библиотеки.
С той ночи моя жизнь опять изменилась.
Наркотики - было похоже, что их несколько видов - повлияли на мое
здоровье. Я реагировал на них обычно так же, как и в первый раз, но иногда
бывало, что я не мог лежать спокойно, а во время разговоров часами бегал
по кругу или впадал в жуткий сон. Я часто просыпался с невыносимой
головной болью, которая мучила меня потом целый день. Я был на грани
нервного истощения.
Самое удивительно то, что иногда из памяти у меня пропадали целые
куски дня. Когда я приходил в себя, то был уже одет и причесан.
Я что-то делал, говорил, но не помнил ничего, что происходило с того
момента, когда я по приказу отца ложился на кушетку в библиотеке.
Хотя я не прерывал лекций, которые мы посещали с Дэвидом, но, в
определенном смысле, мы с мистером Миллионом начали играть свои роли по
отношению друг к другу.
Теперь уже я сам настаивал на посещении лекций. Я сам выбирал тему
урока и сам расспрашивал мистера Миллиона. Часто, когда брат с учителем
были в парке, а я плохо себя чувствовал и не вставал с постели, моим
основным занятием было чтение.
Встречи Дэвида с отцом подвергались тем же самым изменениям, что и
мои. Все это происходило в то же самое время. Однако, они были реже, а по
мере того, как летние дни сменялись осенними, а потом короткими зимними,
становились все более эпизодическими. Наркотики действовали на брата не
так, как на меня, и имели меньшие последствия.
Если можно точно определить конец моего детства, то это произошло
именно той зимой.
Ухудшение здоровья заставило меня оставить детские забавы и начать
заниматься исследованиями, вскрывая небольших зверушек, которых приносил
мне мистер Миллион. Как я уже говорил, читал я часами напролет. Иногда я
просто лежал, заложив руки за голову, пытаясь припомнить слова, которые
слышал, когда говорил их отцу. Ни Дэвид, ни я никогда не запоминали
достаточно много, чтобы выстроить какую-нибудь теорию по тем вопросам, что
задавал нам отец. Однако, в памяти удержалось несколько сценок, которых я
никогда не видел в действительности. Думаю, это был результат внушений,
которые нашептывал мне отец, когда я продирался сквозь измененное
сознание.
Моя - до сих пор недосягаемая - тетка теперь разговаривала со мной в
коридорах и даже иногда заходила к нам в комнату.
Я узнал, что она руководит хозяйством нашего дома, и через нее
устроил собственную маленькую лабораторию в том же крыле дома, где
находилась наша спальня. Большую часть зимы я провел либо за хирургическим
эмалированным столом, либо в постели. Снег завалил окна и повис на стеблях
вьюнка. В редких случаях я встречал постоянных гостей отца, наблюдал, как
они заходят в дом в мокрых ботинках и с засыпанными снегом плечами. У них
были красные лица, они кашляли и отряхивали в холле верхнюю одежду.
Уже не были в ходу укромные местечки под апельсиновыми деревьями, не
пользовался успехом и садик на крыше. Поздно ночью некоторые из гостей
выбегали со своими любимицами во двор под нашими окнами. Распаленные вином
и желанием, они бросались снежками, и вся игра неизменно кончалась тем,
что девушек раздевали и валяли нагишом в снегу.

Как обычно кажется людям, которые много времени проводят дома, весна
для меня наступила неожиданно. В какой-то из дней, когда еще казалось, что
на улице зима, Дэвид открыл настежь окно и настоял, чтобы я пошел с ним в
парк. Стоял апрель. Мистер Миллион пошел с нами. Через главный вход мы
вошли в маленький садик между нашим домом и улицей.
Когда я был там в последний раз, садик был засыпан отброшенным с
тропинок снегом, сейчас же кусты были усеяны цветами, воздух наполнен
ароматом, струи воды поднимались из фонтана в центре парка, радостно
искрясь на солнце. Дэвид погладил желтого пса по морде и сказал:
- "И оттуда пес с четырьмя головами вошел в круг света..."
- О, нет, - поправил я его, - у Цербера было три головы. Разве ты не
знал этого? Четвертая голова - это добродетель, а с ней такая скука, что
ни один кобель не покусится на нее.
Даже мистер Миллион засмеялся. Позже я заметил, что Дэвид здорово
вырос за эту зиму и, похоже, достиг мужской зрелости. Мышцы на его руках
стали выпуклыми и сильными. Я подумал, что если три головы пса могут
представлять отца, тетку и учителя, то четвертая, наверняка, достанется
Дэвиду.
Садик был для него настоящим раем. Я же чувствовал себя неважно, и
мне он казался неприветливым. Почти все утро я провел на скамейке,
наблюдая, как Дэвид играет в теннис.
Около полудня, правда, не на мою скамейку, а на соседнюю, села
темноволосая девушка с ногой в гипсе. Она пришла в садик на костылях в
сопровождении гувернантки, которая уселась между девушкой и мной. К
счастью, эта немилая дама сидела так, что миссия охранительницы не
выполнялась на все сто процентов. Она сидела на краю скамейки, а девушка,
вытянув больную ногу, откинулась на спинку. Таким образом, я мог изучать
ее профиль. Время от времени она оборачивалась, чтобы сказать что-то своей
бонне, и тогда я видел ее лицо полностью. Оно было скорее круглое, чем
овальное, с карминовыми губами, фиолетовыми глазами, тонкими бровями и
длинными вьющимися волосами. Небольшая прядка спадала на лоб. Когда
подошла старая торговка кантонскими булочками - длиннее ладони и такие
горячие, что нужно было есть очень осторожно, словно они живые, - я
воспользовался ее посредничеством и купил одну для себя, а две послал
девушке и ее служанке. Старуха решительно отвергла подарок. Однако, к моей
радости, девушка взяла булочку. Ее горящие глаза и зардевшиеся щеки
красноречиво говорили о желании получить подарок. Я понял это из ее
жестов. "Отказ без всякого повода может обидеть незнакомца. Я голодна и
сама хотела купить булку. Отказ от того, что ты хочешь, когда кто-то
преподносит это в подарок - безумие", - казалось, говорила она своей
гувернантке. Торговке посредничество пришлось явно по вкусу, на ее глаза
накатили слезы при одной мысли, что ей придется вернуть мне деньги -
банкноту небольшой стоимости. В конце концов, они начали так громко
ругаться, что я услышал голос девушки. Он был очень приятный и низкий.
Наконец, служанка согласилась принять булочки. В благодарность она
кивнула в мою сторону, а девушка подмигнула мне за ее спиной.
Через полчаса Дэвид и мистер Миллион, который стоял все это время
возле корта и наблюдал за игрой, спросили, пойду ли я на ленч. Я
согласился. Мы пошли в маленькое чистое кафе возле цветочных рядов. Я
быстро съел свою порцию, но однако, когда вернулся в парк, там уже не было
ни девушки, ни ее гувернантки.
Через час после возвращения домой отец вызвал меня к себе. Я пошел,
теряясь в догадках, поскольку до сих пор он никогда не звал меня к себе
так рано.
Еще даже не пришли первые клиенты, а всегда приходил, когда уходили
последние. Однако, волновался я зря.
Он просто поинтересовался моим здоровьем. Я ответил, что чувствую
себя лучше, чем зимой. С уверенностью, граничившей с утомленной
надменностью, соединенной с проницательностью, он начал говорить о своих
интересах и подготовке юноши к трудностям жизни.
- Мне кажется, из тебя получится хороший исследователь естественных
наук, - сказал он.
Я ответил, что буду стараться внести свой скромный вклад в развитие
науки и принялся рассуждать о возможности изучения химии и биофизики в
таком мире, как наш, где очень низко развита промышленная база, где нет
государственных экзаменов, нет широкой возможности для торговли и так
далее.
Когда я закончил, отец немного помолчал, а потом сказал:
- Мне приятно это слышать. Откровенно говоря, я просил мистера
Миллиона, чтобы он как можно чаще привлекал тебя к творческому мышлению.
Он сделал так, как когда-то приучил к наукам и меня. Учеба принесет тебе
не только удовлетворение, но будет нужна для многих дел. - Тут он прервал
себя, откашлялся, потер руками лицо и голову. - Кроме того, в каком-то
смысле это семейная традиция.
Я сказал, что рад этому.
- Ты видел мою лабораторию за большим зеркалом?
- Нет, я никогда там не был.
Я знал, что в одной из комнат за большим зеркалом находится
лаборатория.
Слуги говорили, что это "амбулатория", где отец готовит для них
таблетки. Он каждый месяц обследовал работавших у него девушек и время от
времени прописывал лекарства для "легкомысленных" подружек наших гостей,
которые из-за отсутствия осторожности не ограничивали свои контакты
исключительно нашим домом.
Он стал рассказывать, что лаборатория очень полезна, но потом
улыбнулся и сказал:
- Однако, мы уклонились от темы. Наука очень важна, но, как ты
убедишься сам, она забирает гораздо больше денег, чем отдает. Их требует
аппаратура, книги и множество других вещей, а кроме того, нужно иметь еще
и средства к существованию. Это весьма важно. Хотя частично благодаря
науке я надеюсь прожить еще долго, ты будешь наследником и все это через
некоторое время станет твоим. Верь мне, что к каждой фазе того, что мы
делаем, нельзя относиться пренебрежительно.
Я был так удивлен, что плохо слышал, о чем он говорит.
- Ладно, я хочу, чтобы ты начал с дежурства у входных дверей. До сих
пор там была служанка. Месяц ты поработаешь с ней. Я скажу мистеру
Миллиону, и он все устроит.
Я поблагодарил отца. Открыв дверь, он выпроводил меня. Когда я
выходил, мне трудно было поверить, что это тот самый человек, который
каждую ночь высасывал из меня жизнь.

Я не связал такое быстрое изменение моего положения с событием в
парке. Теперь я понимаю, что мистер Миллион, который имеет глаза даже на
затылке, сообщил отцу, что я подошел к возрасту, когда детские желания,
подсознательно сконцентрированные на родственниках, начинают переноситься
на других.
Во всяком случае, в тот же вечер я стал должностным лицом, которое
мистер Миллион называл встречающим, а Дэвид, объясняя, что первоначальное
значение этого слова связано с "порталом", - портье. Этим самым я на
практике взял на себя функцию, которую символично выполнял железный пес в
парке. До меня эту работу выполняла служанка по имени Перисса. Ее выбрали
не только потому, что она была одной из самых красивых девушек, но также и
потому, что она была самая высокая и сильная из всех слуг. У нее было
крупное телосложение и круглое, улыбчивое лицо, а в плечах она была шире
любого из мужчин. Отец приказал ей помогать мне. Наши обязанности не были
сложными: гости отца в большинстве были людьми порядочными, с хорошим
общественным положением, и не в их привычках было поднимать скандал или
буянить, за исключением разве что редких случаев сильного опьянения.
Многие из них бывали у нас десятки, а некоторые и сотни раз. Мы называли
их по прозвищам, которые употреблялись только в нашем доме. Перисса
называла их мне, как только они подходили к двери. Мы помогали им снять
верхнюю одежду и показывали дорогу, а если требовалось, то и провожали в
соответствующую часть дома. Перисса кипела энергией и гости с интересом
присматривались к ней, но только атлетических сложенных мужчин не пугал ее
облик. Однако, ее пощипывали за зад и снисходительно улыбались. В моменты
отдыха она рассказывала мне о том, как иногда любители крупных девушек
брали ее "наверх" и сколько она при этом зарабатывала.
Я смеялся над этими историями и давал понять гостям, что отношусь к
администрации и не беру денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10