Физики установили, что особенно высокой степенью стабильности отличаются атомные ядра, которые состоят из магического числа как протонов, так и нейтронов. Такие ядра называют дважды магическими. Их немного: гелий — два протона и два нейтрона, кислород — восемь протонов и восемь нейтронов, кальций — двадцать протонов и двадцать нейтронов и, наконец, свинец — восемьдесят два протона и сто двадцать шесть нейтронов.
— Улавливаете, Рене? Сначала соотношения были однопорядковыми, а потом верх взяли нейтроны. Приготовьтесь теперь услышать самую сногсшибательную информацию. Общеизвестно, что по мере увеличения атомного веса трансуранов продолжительность их жизни уменьшается. Уран существует миллиарды лет, плутоний — десятки тысяч, калифорний — сотни лет, фермий — десятки дней, а курчатовий и далее — уже доли секунды. Казалось бы, еще более далекие трансурановые элементы должны быть лишены права на существование.
— Как мелкие предприниматели в годы кризисов?
— Совершенно справедливо. Но в дело вмешивается магия, и кризис сменяет просперити. Очередное дважды магическое ядро вслед за свинцом лежит в далекой трансурановой области. Оно содержит 114 протонов и 184 нейтрона и отличается для своего атомного веса поистине уникальной стабильностью. Разные методы оценок дают разные цифры, но в среднем можно считать, что период полураспада сто четырнадцатого элемента примерно равен периоду полураспада урана.
— Чепуха! — вырвалось у Рене.
Баррис, расхаживавший по номеру, положил на плечо журналиста руку:
— Дорогой мой! Кто из нас сотрудник Лоуренсовской лаборатории — вы или я?
— Лоуренсовская лаборатория — это серьезно, — согласился Рене.
— То-то же. Поиски стабильных трансуранов сейчас ведутся по многим направлениям: их пытаются синтезировать в лабораториях, ищут в космических лучах и океанических конкрециях, ради которых я сюда явился. А вот Вильям Грейвс хотел их найти в рудниках Окло.
— Я догадался.
Баррис усмехнулся:
— Это делает вам честь. Однако учтите, эта идея Грейвса противоречит устоявшемуся мнению ученого мира. Не вдаваясь в подробности, добавлю, что по своим химическим свойствам сто четырнадцатый элемент должен быть тяжелым аналогом свинца — эка-свинцом по терминологии Менделеева.
— А-а!
— Вот видите! Я сразу угадал, что вы быстро схватываете суть дела. Маловероятно, что эка-свинец — единственный долгоживущий трансуран. Скорее всего рядом, по атомному весу разумеется, расположено еще несколько элементов, образующих своеобразный остров стабильности: эка-золото, эка-ртуть, эка-висмут.
— Понял. Их-то вместе с эка-свинцом и собирался отыскать Грейвс. — Рене отставил бокал. — Знаете, Арт, ваш «Цикламен» лучше коньяка!
— Еще бы! Над созданием «Цикламена» трудились выдающиеся умы нашей эпохи, а коньяк — результат естественного процесса старения вина в глупой дубовой бочке. Вернемся, однако, к предприятию Вильяма Грейвса. Чтобы реактор нормально функционировал, то есть чтобы ядерная реакция не затухала или не произошло взрыва, нужно соблюсти довольно жесткие условия. Коротко говоря, нужна система управления и регулировки реактора. Это естественно, такие системы есть у любой машины.
— Даже у кухонной плиты?
— Совершенно верно. А природные оклинские реакторы никто не рассчитывал, никто не подбирал пропорции между топливом и замедлителем, не встраивал в них управляющие устройства. И тем не менее они исправно функционировали сотни тысяч лет! Разве это не поразительно? Ведь это примерно то же самое, как если бы природа вырабатывала легированный прокат или нейлоновые шубки для дам!
— И в самом деле! — Рене, слушавший с неподдельным интересом, почесал затылок. — Арт, может быть, я скажу глупость, но мне невольно приходит на ум мысль о звездных пришельцах. Что, если два миллиарда лет тому назад они гостили на Земле? А в Окло у них были мощные энергостанции?
Баррис развел руками.
— Должен вас огорчить, дорогой журналист. К сожалению, нет никаких свидетельств в пользу того, что в Окло хозяйничала рука разума.
— Но ведь с тех пор прошло два миллиарда лет! Что спустя такой срок останется от нашей цивилизации?
— Не беспокойтесь, что-нибудь да останется. Вы просто не знакомы с методами современного радиохимического анализа, которые позволяют исследовать чуть ли не отдельные атомы. Мнение моих коллег-ученых единодушно: Окло — явление естественное, но тем не менее весьма и весьма загадочное. Вильям и предложил одну из возможных разгадок: он полагал, что работа природных ядерных реакторов Окло поддерживалась за счет своего рода запальной свечи — нейтронного потока, который формировался при спонтанном делении далеких трансуранов. А если так, то есть смысл поискать их стабильные изотопы и в наше время.
— Ситуация с трансуранами мне ясна, — журналист вздохнул, — а вот с Вильямом Грейвсом не совсем. Слушайте, Арт, вы ведь некоторое время работали с ним в одной упряжке, не так ли?
Баррис, приглядываясь к Хойлу, ответил:
— Да, но я не был с ним связан непосредственно и не дружил, хотя время от времени перебрасывался парой фраз.
Рене потер ладонью лоб:
— Понимаю, но ведь слухом земля полнится. У меня есть сведения, что Грейвс пытается реализовать свои идеи. Он якобы изобрел ядерную взрывчатку колоссальной мощности, грейвсит, с помощью которой можно разрушить чуть ли не целый континент.
Баррис презрительно поморщился:
— Чепуха! Не верьте этому.
— Но мне говорил о такой возможности физик-теоретик!
— Вы думаете, среди этой категории людей нет дураков?
— Он говорил о некоем апейроне, — гнул свою линию Рене.
Баррис удивленно взглянул на журналиста и расхохотался.
— Апейрон? Да ведь это древнегреческая философская категория, введенная не то Анаксогором, не то Аниксимандром! Некая субстанция, из которой образовалось все сущее.
— Вот-вот, тот физик и говорил, что апейрон — это протовещество, которое сохранилось в недрах Земли со времен биг-банга, большого взрыва, породившего нашу Вселенную. С гипотезой апейрона выступили какие-то русские ученые-геологи.
Баррис пожал плечами:
— Не слышал, скорее всего это газетная утка. А впрочем, геология — это не по моей части. — Он на секунду задумался и вдруг оживился. — Хотите, я сведу вас с геологом? Хороший парень, прибыл вместе со мной из-за тех же конкреций. Он живет в соседнем номере.
— А это удобно? — усомнился для приличия Рене.
— Почему же неудобно?
Баррис легко подошел к телефону.
— Ник? Чем вы заняты?
Телефонная трубка оказалась такой громкой, что Рене расслышал ленивый басовитый ответ.
— Наиважнейшим делом — у меня сиеста.
— Я хочу познакомить вас с одним журналистом.
— Пошлите его к черту.
Баррис подмигнул Хойлу.
— Ему протежирует сам Бадервальд.
— Тем более.
— Да он хороший парень! И ему нужно заработать.
— Это другое дело. Ведите!
Глава 13
По пути Баррис успел сообщить журналисту, что Николас Батейн — добрый парень, невероятный эрудит, но человек со странностями. А кто из нас без странностей, явных или тайных? Представив их друг другу, Баррис тут же испарился, сославшись на некие неотложные дела.
— Садитесь, — вяло сказал Батейн, — и будьте как дома.
Он как сидел в кресле, так и остался сидеть. Длинные ноги в туфлях, наверное, сорок шестого размера были вытянуты почти на середину комнаты, руки как плети свисали с подлокотников кресла и согнутыми пальцами касались ковра. В большом костлявом и нескладном Батейне было что-то от доброго послушного коняги, который однако же себе на уме и время от времени выкидывает разные фортели.
— У меня сиеста, — грустно уведомил Батейн, глядя на Хойла доверчивыми, какими-то детскими глазами. — Но если уж вам так приспичило, мы можем поговорить.
— Благодарю, мистер Батейн.
— К черту мистера и к черту Батейна, зовите меня просто Ник, — лениво проговорил геолог и так же лениво полюбопытствовал: — Бадервальд ваш родственник или вы поймали его на каком-нибудь жульничестве — он мастак на такие дела — и теперь шантажируете?
Рене рассмеялся:
— Ни то, ни другое. Просто-напросто я друг детства его младшей невестки Элизы.
— Понятно, шерше ля фам, как говорят французы. — Батейн показал на дверь, причем поднял руку так, словно на ней лежал тяжелейший груз, а потом бессильно уронил на ковер. — Думаете, почему Арт спихнул вас мне и тут же улетучился?
— Понятия не имею, — ответил Хойл, решая, что Баррис прав: этот Батейн действительно оригинальный человек.
— По той же самой причине — шерше ля фам! — Геолог оживился, насколько это было вообще возможно при его темпераменте. — У него интрижка с Нинон, очаровательной сотрудницей океанографического музея. Пока я разглядывал ее, оценивал достоинства и недостатки, изучал характер и разрабатывал подробный план атаки, Арт налетел как коршун и уволок ее у меня из-под носа. Вы знаете, о чем я жалею?
— Наверное, о том, что сейчас не мушкетерские времена и что Барриса нельзя вызвать на дуэль? — предположил Хойл.
Батейн засмеялся и отрицательно помотал своей лошадиной головой. Смеялся он заразительно, сотрясаясь всем телом, но негромко, не смеялся, а хихикал.
— Наверное, в ваших жилах течет и французская кровь, угадал? Вот видите! Галлы всегда были драчливы, а вот у меня совершенно отсутствует комплекс кровожадности и мести. — Батейн шумно вздохнул. — Я жалею о том, что я не мусульманин. Богатый мусульманин, какой-нибудь там хан, эмир, халиф, султан, купец, — несущественно. Все дело в гареме, полном красивых, веселых, послушных и всегда готовых к твоим услугам жен. Никакой никому не нужной любовной игры, всех этих обезьяньих ужимок, призывных взглядов, никаких журавлиных танцев и петушиного соперничества. Все очень просто, ясно и рационально, как теорема Пифагора. Я не кажусь вам старомодным?
— Что вы! Для эпохи сексуальной революции ваши идеи весьма оригинальны. Особенно с женской точки зрения.
— Женщины! — Батейн подобрал с пола руки, сначала одну, потом другую, и удобно сложил их на животе. — Что мы о них знаем? Я, например, знаю только то, что это существа кошачьего типа. Они не любят фамильярности, но сами очень нахальны, они терпеливы, но в то же время и несносно капризны, отличаются постоянством привычек и взрывной неожиданностью. Например, есть мороженое на морозе, предаваться любви в знойной духоте и обсуждать кухонные проблемы на концерте вагнеровской музыки способны только женщины.
— Вы проштудировали Грея Уолтера?
Геолог так удивился, что приподнялся и принял сидячее положение, разглядывая Хойла, однако флегма взяла свое, и он снова упал на спинку кресла.
— Феноменально! Вас можно экспонировать в этнографическом музее как редкий образчик образованного журналиста. — Он еще раз бесцеремонно, но весьма благосклонно оглядел Хойла. — Вы хотели проинтервьюировать меня?
— Нет, расспросить и просветиться. Меня интересует апейрон.
— Может быть, аперитив?
— Нет, апейрон. Не в древнегреческом смысле, а в аспекте гипотезы русских ученых-геологов об апейронном ядре Земли.
Батейн снова принял сидячее положение да так и зафиксировался в нем. Корпус он подал вперед, локтями оперся о колени, кисти рук и длиннющие пальцы при этом бессильно свисали вниз, как стручки адамового дерева.
— Слушайте, вы в самом деле журналист?
— В самом деле. Но попутно я и представитель фирмы Невилла.
— Бадервальды, Невиллы, журналистика и апейрон. Невероятнейший коктейль. Почему бы вам не заняться каким-нибудь настоящим делом, наукой например?
Рене улыбнулся:
— Пробовал, учился в Массачусетсе, в технологическом. Но меня вышибли оттуда.
— За непочитание официальной науки?
— Нет, за участие в движении против вьетнамской войны.
— О-о! Да мы с вами родственные души. У меня тоже были некоторые неприятности по этому поводу, хотя до прямых репрессий дело не дошло.
Батейн некоторое время вопросительно смотрел на Рене, а затем проникновенно спросил:
— Слушайте, дружище, вы уже обедали сегодня?
— Нет, не успел.
— Почему бы нам не пообедать вместе? Ученые разговоры всегда вызывают у меня аппетит. В этом отношении я счастливый человек.
— Охотно, но я не одет.
Батейн сморщил свое доброе лошадиное лицо в презрительной гримасе.
— Не будьте снобом. Мы не в Британии и не в Бразилии. И идем не на званый обед к Бадервальдам.
На платной стоянке возле отеля Батейн подошел к «кадиллаку». Рене вежливо похлопал ладонью по благородному белому боку машины.
— Привезли из Штатов?
Геолог презрительно фыркнул, сложившись пополам, забрался в машину и не сразу, по частям, разместил себя на водительском месте.
— Прошу, — сказал он, распахивая дверцу. — Я не сумасшедший и не миллионер, чтобы ездить по белу свету со своей машиной. Позаимствовал на недельку у друзей.
Они ехали вокруг порта через Ля-Кондамин мимо всех официальных достопримечательностей «Государства червонных валетов», как иногда называют княжество Монако; мимо национального музея искусств, дворца принца, рынка и муниципалитета. Батейн вел автомобиль на большой скорости, с небрежной непринужденностью, которая изобличала в нем бывалого и лихого шофера.
— Черт бы побрал эту дорожную неразбериху нашего мира! В Штатах правостороннее движение, в Англии — левостороннее, в Швеции — тоже левостороннее, а вот во Франции — опять правостороннее.
Когда «кадиллак» вырвался на набережную и дорожная обстановка несколько разрядилась, Батейн спросил:
— Скажите, Рене, а какое, собственно, отношение имеет гипотеза апейрона к делу Грейвса?
Хойл кинул на геолога быстрый взгляд:
— Грейвса?
Батейн лениво усмехнулся и, растягивая слова, пробасил:
— Не юлите, друг и советник миллиардеров, не юлите, это вам совсем не идет. Прежде чем вы навестили Арта, мы успели обменяться с ним парой слов.
Усмехнулся и Рене:
— Что ж, постараюсь быть откровенным. Я и хочу выяснить, Ник, имеет ли апейрон какое-нибудь отношение к делу Грейвса или нет. Но сначала надо узнать — что такое этот проклятый апейрон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29