— А если он продолжит свою игру уже без нас?
Юрисконсульт улыбнулся:
— Никогда не поздно перейти к более решительным мерам. Если вы полагаете, что целесообразно подстраховаться…
Невилл перебил его нетерпеливым взмахом руки:
— Это ваша прерогатива, Дейв, и вы неплохо получаете за свою работу. Так что предполагайте и решайте сами и не пытайтесь окунуть меня в эту грязь. И не дуйтесь, это вам не идет.
Невилл перевел взгляд на огонь, заколыхался, как тесто, устраиваясь поуютнее, и сцепил на животе неожиданно длинные для пухлых ладоней ловкие пальцы.
— Стало быть, — проговорил он, — ваши подозрения о том, что этот журналист — русский шпион, еще не развеяны окончательно?
— Не так, Эдвард, не так. В том, что он не русский шпион, я убедился наверняка. Но где гарантия, что он не агент вездесущего ЦРУ или что его не завербовали во Франции?
— А где гарантия, Дейв, что ваш дедушка не был красавцем-слугой?
Аттенборо вздохнул, но не обиделся: это была одна из постоянных шуток-присловий преуспевающего бизнесмена.
— Иногда вы бываете банальны, Эдвард, даже в шутках. — Он постукал кончиками пальцев одной руки о другую и продолжал неторопливо, точно раздумывая вслух: — Для моих подозрений есть основания. Рене Хойл ведет себя не как новичок, не как дилетант, а как профессионал. За его спиной чувствуется чья-то опытная, искусная рука. Чья?
— Ну-ну, — поощрил Невилл, — чувствую, в запасе у вас есть еще какая-то идейка.
— Недавно мне пришло в голову, — продолжал юрисконсульт, точно не слышал этой реплики, — что за спиной Рене Хойла может стоять не государство, не организация, а просто некий опытный человек. Я еще раз полистал досье журналиста и обратил внимание на тот факт, что получить право на жительство в Англии ему помог некий инспектор Скотленд-Ярда Майкл Смит, связанный с расследованием некоторых деликатных дел атомного бизнеса. Майкл Смит характеризуется администрацией самым положительным образом. Его непосредственные шефы, например, совершенно исключают возможность того, что он мог по собственной инициативе ввязаться в какую бы то ни было операцию. И тем более не проинформировать их об этом! Они считают, что Майкл Смит — своего рода эталон добропорядочного, преданного своему делу служащего. Но!
Аттенборо сделал эффектную паузу и покосился на бизнесмена, тот слушал с интересом.
— У кого только нет слабостей, — продолжал юрисконсульт тоном философа-созерцателя. — Более того, в некоторых ситуациях слабостями оказываются даже неоспоримые достоинства. Майкл Смит неподкупен, честен, всегда ли это хорошо для полицейского? Мне удалось выяснить, что молодая жена Смита, его сестра, мать и отец погибли в развалинах Ковентри во время поспешной необдуманной бомбардировки, предпринятой гитлеровской авиацией. Смит ненавидит войны! Я подозреваю, что именно эта ненависть делает его столь образцовым служакой.
— Не продолжайте, — с оттенком нетерпения остановил его Невилл, — мне понятен ход ваших мыслей. Что конкретно вы предприняли?
— Я сделал все возможное, что допустимо по отношению к такому человеку, как Майкл Смит, — уклончиво ответил Аттенборо, не желавший, очевидно, объяснять детали. — И жду результата.
— Понятно. — Невилл помолчал, поколыхался в кресле и скучным голосом спросил: — Сколько мы вложили в дело Грейвса, Дейв? Что-то около семи тысяч фунтов?
— Несколько больше, — ответил юрисконсульт, — но не намного.
— Из них на этого журналиста пошло меньше четверти этой суммы, — все так же скучно продолжал бизнесмен. — А он единственный из всех, у кого оказалась настоящая деловая хватка и кто добился ощутимых результатов, и в короткий срок. Все, что было раньше, — простые домыслы, обещания и бредовые идеи, выдаваемые за мысли Грейвса.
Невилл помолчал и продолжил уже суше и энергичнее:
— А я верю в Грейвса. Его считали чуть ли не безумцем. Обыватель, будь он поэтом, клерком, пэром, судьей или профессором, склонен считать сумасшедшим всякого, кто не похож ни на него, ни на его близких знакомых. Посмеивались и считали безумцами и Ньютона, и Байрона. Я верю в Грейвса! И потом, — Невилл обращался более к камину, чем к юристу, в голосе его появились умиротворенные нотки, — в старости все мы становимся несколько сентиментальны. Когда идти осталось не так уж далеко и неизвестно, что там, за горизонтом бытия, христианская любовь к ближнему не всегда кажется смешной и пресной. Сколько моих коллег в эти годы начинали строить больницы и жертвовать музеям личные коллекции! А я хочу спасти для человечества открытие Грейвса.
Он медленно, точно в рапидной съемке, повернул крупную крепкую голову к юристу. Шеи у Невилла не было, и в этом движении головы, утопленной между плеч, было нечто механическое, пугающее, словно она начала отвинчиваться и готова брякнуться на пол, как спелый арбуз.
— Дело Грейвса, Дейв, — мое дело, запомните это, — веско проговорил бизнесмен. — Меня интересует результат. Мне все равно, кто такой этот ваш Хойл: журналист, гангстер, аферист или даже шпион. Важно, что он сдвинул дело с мертвой точки. Создайте ему условия, обеспечьте прикрытие, впрочем, не мне вас учить.
Краем глаза Невилл, очевидно, заметил тонкую, ироничную улыбку, появившуюся на губах Аттенборо, и поощрил его:
— Ну-ну!
— А что если журналист Хойл действительно окажется шпионом? Глаза-угольки Аттенборо почти совсем спрятались в складках тяжелых век. Иностранным шпионом?
— Шпион, — со вкусом повторил Невилл, — пикантно! Я думаю, что шпионы достаточно квалифицированные работники. Заставляя работать на себя шпиона, я делаю доброе дело — у него не будет времени заниматься государственной разведкой. Добрая старая Англия выиграет от этого.
Глава 10
Хойл начал нервничать и понемногу терять равновесие: его, человека действия, томило ожидание и бесплодное топтание на месте. Рене до смерти надоело выслушивать от секретаря холодные уверения в том, что мсье Хирш по-прежнему чрезвычайно занят и в ближайшие дни ситуация вряд ли изменится. Даже забавная мысль о том, что он ходит вокруг банка, как храбрый рыцарь возле заколдованного замка со спящей красавицей-принцессой, оказалась не способной вызвать у него улыбку. Иной раз, когда он замечал позади себя уверенную фигуру своего сопровождающего Боба Лесли, ему приходило в голову, а почему бы не воспользоваться его предложением о сотрудничестве? Под покровом темноты навестить банковскую контору и познакомиться с ее документами? Или припугнуть секретаря так, чтобы она затряслась от страха и на следующий же день устроила ему встречу с управляющим. Не без удовольствия прокрутив в голове такого рода идеи, Рене лишь сокрушенно вздыхал: он понимал, что все это несерьезно, не вписывается в линию поведения, которую они разработали со Смитом.
Пауза в операции в известной мере пошла на пользу Рене, хотя он и не отдавал в этом себе отчета. Рене ввязался в дело Грейвса, как в азартную игру. Конечно, ему не были безразличны и высокие моральные стимулы, сопутствующие разоблачению ядерной угрозы, стимулы, о которых ему толковал дядя Майкл, но они стояли где-то на втором плане. Ожидание погасило азарт, безделье способствовало размышлениям. И бесплотные моральные стимулы стали постепенно оживать, обрастая плотью и наливаясь кровью. Рене все еще приходили в голову разные варианты развития мировых событий, которые могут развернуться, если в распоряжении Грейвса действительно есть какое-то страшное оружие и он либо пустит его в ход, либо выступит с угрозой его применения. Рене было странно сознавать, что он, скромный журналист, может как-то повлиять на развитие этих страшных событий, стимулировать их или затормозить, а то и вовсе блокировать. Размышляя об этом, он чувствовал и гордость, и волнение, наверное похожие на душевный трепет премьер-министра, только что избранного на этот пост и впервые в жизни занимающего кресло в своем кабинете.
Острое, почти болезненное чувство ответственности! Как много оно меняет! Рене не мог не вспомнить, как многие политические деятели, в том числе и вершители судеб народов, находясь в оппозиции и добиваясь избрания, призывали к наращиванию вооружений, к давлению на страны коммунизма, к жесткой политике с позиции силы. Но вот приходит такой к власти, вживается в большие и малые дела и во всей мере ощущает тяжкий груз ответственности за судьбу своей страны, за будущее цивилизации. Быть или не быть глобальной ядерной войне? Превратить ли в прах и пепел десятки многомиллионных городов своей родины и других стран? Вздыбить до закритического уровня радиоактивный фон планеты, обрекая народы мира на генетическое вырождение и уродства, или, поступившись самолюбием и сиюминутным успехом, проявить терпение, милосердие и дать возможность побороться за счастье своим детям и внукам?
Но все ли понимают это? Рене был мальчонкой, когда политикой Штатов, а в известной мере Канады да и всего западного мира, руководил Гарри Трумэн. Тот самый Трумэн, который без колебаний санкционировал применение атомных бомб и обрек на смерть и разрушение Хиросиму и Нагасаки. Что по сравнению с этой катастрофой гибель библейских Содома и Гоморры? По самому краешку ядерной бездны, то и дело оступаясь, ходило человечество, пока Трумэн стоял у власти!
Рене думал о таких вещах, которые раньше для него как бы и не существовали, заново оценивал то, что прежде казалось само собой разумеющимся. Это и возвышало его в собственных глазах и… утомляло, как утомляет человека, не привыкшего к физическим нагрузкам, длительная пробежка. Ему было хорошо и… тревожно, поэтому он даже обрадовался, когда ему позвонил Робер Менье и условился о встрече. Кто знает, может быть, у террористов обозначился успех по делу Грейвса? Перед встречей Хойл добросовестно попытался отделаться от хвоста, несколько раз пройдя через крупные магазины. Впрочем, делал он это просто для страховки, потому что Боба Лесли на этот раз за собой не заметил.
Робер подъехал к условленному месту встречи на стареньком «рено» неопределенного темного цвета. На этот раз он был один, что, как понял журналист, должно было свидетельствовать о доверии. После взаимных приветствий некоторое время ехали молча. Робер вел машину рискованно, ухитряясь выжимать из старушки приличную скорость, впритирку обгонял, «облизывал» попутные автомобили. Выведя машину на автостраду, идущую вдоль морского побережья, Робер, меняя скорость, проверил, нет ли за ним слежки, и повернулся к сидевшему рядом журналисту.
— Что-то вы давненько не давали знать о себе.
— Нечего сообщать, вот и не давал, — спокойно ответил Хойл.
Робер усмехнулся, а синие глаза были холодны.
— Положим, кое-какие успехи у вас есть. Мы знаем, в каком банке вы работаете, но с кем конкретно связаны, нам неизвестно. С кем?
Рене задумался.
— Нет, — решил он после паузы, — я не скажу вам этого.
Робер вскинул бровь.
— Это еще почему? — резко спросил он.
— Не хочу, чтобы вы испортили мне игру своим вмешательством, — Хойл был само хладнокровие. — Вы грубо работаете, а у меня иные методы: медленно, но верно я продвигаюсь к цели.
Теперь задумался Робер, оценивающе поглядывая на журналиста. Рене подумал, что хуже всего, если этот парень не имеет от своих шефов достаточных полномочий. Но его опасения не оправдались.
— Хорошо, — после долгой паузы проговорил Робер, — мы пока не будем вам мешать. Но не вздумайте водить нас за нос! Мы внимательно следим за вами. Вы у нас на крючке, и подсечь мы можем в любой момент.
— Напрасно пугаете, Робер.
— Я не пугаю, а информирую, для ясности. — Робер помолчал. — Может быть, стоит пощекотать секретаршу, мадам Соланж? К ней есть один ключик.
Хойл заинтересованно взглянул на собеседника:
— Это может пригодиться! Какой?
— Эта старая карга, которая на службе ведет себя как мать-настоятельница, на самом деле любит развлечься с молодыми людьми. И хорошо платит за услуги.
— Да не может быть!
— Очень даже может, плохо вы знаете бабье. — Робер опять засмеялся. Конечно, ее шефам ничего не известно. Пользуясь этим, и можно прижать мадам. А можно и иначе.
— Как?
Робер насмешливо взглянул на журналиста:
— Забраться к ней в постель!
— Да ну вас к черту!
— Эх, видно не хватала вас еще жизнь по-настоящему за горло. — Робер некоторое время ехал молча, хмуро глядя вперед. — Вильям Грейвс пользовался услугами этого банка?
Рене мысленно облегченно вздохнул: оказывается, террористы знали не так уж много.
— Именно это я и хочу установить.
— Верная мысль. Как только установите, немедленно сообщите нам. Прежний телефон забудьте, вот вам новый. Звоните из автомата. И помните мое предупреждение.
— Запомнил. — Посчитав, что наступил достаточно удобный момент, Рене добавил: — Только я не люблю играть втемную.
— В каком смысле?
— Вы знаете, кто я. Вы требуете от меня одно и другое. А кто вы? Мне вовсе не улыбается мысль влипнуть в дешевую уголовную историю!
Робер серьезно кивнул:
— Вас можно понять. — Он помолчал и жестко не сообщил, а уведомил: — Мы революционеры! Только не путайте нас с ожиревшими парламентариями, которые десятилетиями тараторят о революции и не могут решиться на настоящие дела. Мы люди действия!
— Всеобщая свобода, равенство и братство? Долой государство и да здравствует человек? — усмехнулся журналист.
Робер презрительно скривил губы.
— Равенство — это блеф, — жестко проговорил он, — люди не равны между собой по рождению: есть гении, а есть и дураки. Добрые дураки еще имеют право на существование, но кому нужны злые, распутные дураки?
— А злые гении?
— Гений — это гений, — в голосе Робера звучали назидательные нотки, он говорил явно с чужого голоса. — Он имеет право на существование, даже если морально — сущая паскуда, пусть живет и приносит пользу. Прежде чем строить светлое общество грядущего, надо очистить род человеческий от всякой погани и плесени, от тех, кто способен только жрать и плодиться, кто может превратить в хлев и бордель любой хрустальный дворец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29