— Это крайне важно. Приспособляемость его ума. Его способы защиты от нас были просто фантастическими. Он научился здесь превращаться в самых разных людей. До тех пор пока он вновь не стал буйным и нам не пришлось упрятать его в одиночку, он демонстрировал изумительную способность к мимикрии. Я мог бы дать вам послушать записи наших бесед того периода, и они потрясли бы вас. Он никогда не изображал одного человека дважды. Он выбирал одного из своих собратьев по несчастью и практически становился этим человеком. Его речь, его реакции, его оценки — все представляло собой почти копию оригинала. А его собственная личность проглядывала при этом, словно чье-то лицо сквозь грязное стекло. Вы видите, что он делал? У нас были отношения доктор — пациент, которых он не мог избежать, но он знал, что подобные отношения ведут к его разоблачению, а ему этого вовсе не хотелось. Поэтому он изменял взаимоотношения врача и пациента, становясь каким-то другим моим подопечным. Что бы я ни сказал ему, я слышал ответ другого человека, а если я умудрялся узнать что-то о том, другом пациенте, это никак не могло повредить Эллингтону.
Руки Питерби взлетели, лицо оживилось. Доктор почти забыл о вторжении в его кабинет.
— Вы понимаете невероятное значение того, что он придумал? Величайший ум, величайшая хитрость, огромный талант, он все подчинил выполнению своей задачи. Потенциал этого человека просто не поддается оценке. Вы и сами должны это понять. Он сумел вырваться из нашего строжайшим образом охраняемого здания. Один, не имея в кармане ни гроша. Его имя и приметы сообщили всей округе, и все же Эллингтон ухитрился скрыться от вас. Если бы мы смогли подобрать ключ к этому человеку, вырвать его из кабалы его болезни, раскрыть его потенциал, каким ценным открытием он стал бы для общества!
— Для начала нам нужно найти его самого, — заметил один из полицейских. — И в настоящий момент он не подарок для общества, а угроза для него.
— Да. Да, я знаю. Его нужно найти, прежде чем он еще больше навредит себе. Вы должны понимать, что он вполне способен снова совершить убийство. Чем обернулись для него три содеянных, я могу только гадать. Чем дольше он остается на свободе, тем труднее будет добиться его полного выздоровления. Все то время, пока Эллингтон находится вне больницы, он тратит на то, что ему потом придется вечно скрывать от самого себя; он создает стену между собой и своим “я” все толще и все выше.
— А попутно он убивает людей.
— Боже праведный, я прекрасно это знаю! Вы думаете, будто я игнорирую его убийства. Два человека мертвы здесь, я знал их обоих, знал много лет. Я мог бы сказать, что они были моими друзьями, если бы верил в возможность дружеских отношений между персоналом и теми, кто работает в палатах. Один из них, Дэвис, познакомил меня со своей женой, я встречал их детей. Конечно, случившееся ужасно, я осознаю это, как любой другой человек. Но случившееся ужасно в той же мере, что и наводнение или авиакатастрофа. Вы не ненавидите воду или самолет, а если и станете их ненавидеть, то просто совершите глупость, вы будете понапрасну выплескивать свои эмоции. Я понимаю, что тут ситуация несколько иная и Роберта Эллингтона едва ли можно воспринимать как стихийное бедствие, но...
— Скорее как посланца Сатаны, — хмыкнул кто-то из газетчиков.
— Прекрасно, — кивнул Питерби. — Ради Бога, коли вы хотите использовать подобную формулировку... Роберт Эллингтон одержим дьяволом, если вам угодно, а мы с вами священнослужители, пытающиеся изгнать этого дьявола. Вот только дьяволом в случае Эллингтона является его душевная болезнь. Однажды Роберт поправится, если мы действительно сумеем помочь ему, и тогда не меньше нас с вами будет потрясен и возмущен этими преступлениями. И, как мы с вами, будет убежден, что он не совершал их. Я знаю, что я не убивал тех людей. Вы знаете, что вы не убивали их. Если Эллингтон когда-нибудь поправится, он тоже станет утверждать, что он не убивал их. И он будет прав. Убивала болезнь, сидящая внутри него, а вовсе не он. Закон признает данный факт. Если Эллингтона схватят, его не осудят; он вернется сюда. Если он поправится, его освободят и все же его не осудят. Эллингтон станет свободным человеком.
Питерби не был уверен, что смог убедить сидевших в его кабинете людей. Но доктор знал, что ему НУЖНО убедить их. Им следует достаточно хорошо понять Роберта Эллингтона, чтобы пожалеть его, или хоть для того, чтобы не причинить его психике еще больше вреда, чем тот, что уже нанесен. И доктор предпринял еще одну попытку:
— Давайте, к примеру, представим, что один из сидящих здесь является переносчиком бубонной чумы. Давайте представим, что он не знает о своей болезни, что у него нет симптомов бубонной чумы. Вскоре те из нас, кто находился в контакте с этим человеком, заболеют и умрут. Наши смерти будут ужасны, и переносчик чумы станет их причиной. Мы, возможно, испугаемся его, поскольку он смертельно опасен. Мы, возможно, пожалеем его, поскольку в один прекрасный день смерть может обрушиться и на того, кто носит заразу в себе. Но если мы возненавидим его, если мы обвиним его, мы совершим величайшую несправедливость. Он болен, он носит внутри себя болезнь, но он не знает о ней. Так вот, то же самое происходит с Робертом Эллингтоном. Он болен. Он носит в себе психическую болезнь, смертельно опасную для людей, с которыми он вступает в контакт. Но Эллингтон не подозревает о ней. Не имеет значения, насколько сильно мы возмущены результатами его болезни, мы не можем ненавидеть его или обвинять.
— Кто вам сказал, что я его ненавижу? — возразил какой-то полицейский. — Я просто хочу поймать его.
— Да. Конечно. Мы все этого хотим. Очень хорошо. Прекрасно, что вы хотите знать, что он мог бы сейчас делать.
— Душит кого-нибудь, — брякнул один из журналистов.
— Прискорбная вероятность, — ответил ему доктор. — Но я полагаю, все мы уже отдаем отчет в случившемся и нет необходимости в напоминаниях.
Газетчик сидел с совершенно глупым видом. Его соседи заерзали на своих местах.
— Вы выяснили, — продолжал Питерби, — что Эллингтон сбежал с чемоданом, принадлежавшим молодому человеку, которого он убил на шоссе. Следовательно, Эллингтон сейчас имеет одежду, намного больше подходящую для внешнего мира, чем та, что была на нем, когда он покинул больницу. Возможно, он также украл у того же молодого человека деньги. Я мог бы предположить, что, обзаведясь одеждой и деньгами, Эллингтон теперь попытается раствориться в толпе. Я готов утверждать, что он максимально быстро направится сейчас в большой город, например в Нью-Йорк. Я также думаю, что Эллингтон применит на свободе способ защиты, не раз выручавший его в стенах больницы. То есть я считаю, что Эллингтон попытается стать кем-то другим. Он может выбрать человека, встреченного в поезде или ресторане, изучить его манеры и движения, речь и способ мышления, а также мимику своей жертвы. Эллингтон будет пытаться представить себя свободным человеком, и я полагаю, что он добьется этого, став одним из свободных людей, встреченных им в пути. Однако его мимикрия никогда не продолжалась долго.
Эллингтон превращался в нового больного здесь на каждом сеансе. Иногда, если какая-нибудь из его ролей доставляла ему особое удовольствие, а больше всего его забавляли роли слабоумных пациентов, Эллингтон выдерживал ее два или три сеанса. Но, как правило, он все же менялся от сеанса к сеансу; и я думаю, что его образ действий не изменится и во внешнем мире. Вероятно, каждый день он будет подыскивать нового человека, чтобы стать на него похожим. Поэтому и еще потому, что Эллингтон ощущает себя жертвой охоты, вряд ли он захочет долго оставаться на одном месте. Я мог бы предположить, что Эллингтон будет жить в отелях, меняя их ежедневно. Я не думаю, что он попытается найти работу, опасаясь обычных вопросов, задаваемых любым нанимателем; а поскольку Эллингтону понадобятся деньги на еду и крышу над головой, я с сожалением должен предупредить, что, на мой взгляд, он прибегнет к ограблению. У Эллингтона нет опыта в квартирных кражах, взламывании сейфов или в чем-нибудь подобном, так что, скорее всего, он будет заниматься грабежом одиночек, обхватывая их сзади за шею и пытаясь отобрать деньги.
— Итак, — горько произнес один из полицейских, — по-вашему, мы сможем обнаружить его убивающим людей в Центральном парке?
— Я очень боюсь, что вы найдете его занимающимся чем-то в этом роде.
— А как насчет сексуальных наклонностей, доктор? — поинтересовался какой-то газетчик. — Он сбежал отсюда довольно давно. Не решит ли он поискать потаскушку?
— Эллингтон не имел ничего общего с сексуальными преступлениями любого сорта. Я не могу сказать, сделает ли он такую попытку сейчас. Возможно, он позовет проститутку. Возможно, его страх разоблачения удержит его от желания вступать в близкие отношения с кем бы то ни было.
Журналист не унимался:
— Но так же возможно, что он захочет получить удовлетворение с помощью насилия. Вы ведь допускаете, что он применит насилие, чтобы получить деньги. Он ведь уже применял его много раз.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы изображали Роберта Эллингтона в вашей газете как сексуального маньяка, — признался доктор Питерби. — Как я уже сказал, никогда раньше он не совершал преступлений на сексуальной почве, не имел сексуальной патологии и не демонстрировал насилия, основанного на сексе. Он болен, он психически неуравновешен. Поэтому нельзя с точностью предсказать, что он может сделать. Возможно, что он попытается кого-то изнасиловать, возможно также, что он предпримет попытку самоубийства. Хотя я считаю обе возможности маловероятными. Не забудьте, что, хотя его мозг болен, он все же остается очень умным и крайне хитрым человеком. Я не сомневаюсь, что Эллингтону по силам нацепить маску нормального человека на определенный период времени, причем люди, окружающие его, никогда не догадаются, что он не тот, кем кажется. Эллингтон вовсе не немой. Он может быть исключительно многословным, общительным, даже болтливым, если подобные качества являются чертами человека, под которого он маскируется. Однако и это имеет непосредственное отношение к только что обсуждавшемуся вопросу о сексе. Эллингтон способен говорить не умолкая только на темы, не вызывающие у него напряжения. Он не может выразить свое собственное мнение или свои чувства, изображая кого-то другого. Он также не может успешно имитировать сильные эмоции или твердые убеждения изображаемого им человека. Вообще, когда в игру вступают сильные эмоции, Эллингтон впадает в бессловесное состояние, пытаясь скрывать свое собственное “я” от самого себя.
— Доктор, относительно его пребывания в большом городе типа Нью-Йорка и кражи денег на жизнь, — вмешался полицейский. — Насколько вы уверены в своих словах?
— Как велика вероятность, что я ошибаюсь? — Доктор улыбнулся. — Весьма велика. Вы должны помнить, что мы имеем дело с психически больным человеком, и мы никогда не сможем быть твердо уверены в том, как поступит этот человек. Я ничуть не удивлюсь, если окажется, что в настоящий момент Роберт Эллингтон работает где-то на ферме, куда его наняли для выполнения разных поручений, обдумывает, как начать собственное дело, и ни в ком не вызывает подозрений. Хотя вероятность невелика, потому что, несмотря на свою болезнь, он умен. Я основываю мои догадки на следующем убеждении: Эллингтон оценит ситуацию, придет к выводу, что анонимность является для него наилучшим способом избежать повторной поимки, и затем решит, что анонимность куда легче сохранить в большом городе, а не в крошечном городишке или в деревне, где чужаки сразу бросаются в глаза. Я уверен, что Эллингтон скорее решится ограбить, чем поискать работу, именно по той же причине. Ведь он осознает, что его первейшей задачей остается анонимность, а раз так, Эллингтон не будет заниматься поисками постоянной работы. — Питерби развел руками:
— Пожалуй, мне больше нечего добавить.
Посетители поблагодарили его и пообещали держать в курсе событий, газетчики задали еще несколько вопросов в надежде на сенсацию, автоматически повышающую их заработки, затем кабинет медленно опустел.
Как только они ушли, доктор выключил лампу под потолком. Плотные занавески закрыли окна, заставив потускнеть солнечный свет, заливавший мир снаружи. Сейчас, в полдень, солнце перебралось уже на другую сторону здания, оставляя эту в тени. Питерби включил настольную лампу, создав маленький кружок теплого сияющего света вокруг стола. Доктор сел посреди этого теплого круга, поднял трубку телефона и позвонил кому-то, попросив вынести из кабинета стулья.
* * *
Мэл поселился в комнате размером семь на одиннадцать, с высотой потолка восемь футов; всего шестьсот шестнадцать кубических футов. Пол покрыт лаком, стены выкрашены в светло-зеленый цвет, потолок — в грязно-белый. В этой коробке умещалась кровать с белыми металлическими спинками, маленький туалетный столик, покрытый черной эмалью, маленький стол цвета орехового дерева с зеленой промокательной бумагой, которая указывала, что это письменный стол, два деревянных стула, исцарапанный черный прикроватный столик на шатких ножках и черная металлическая корзина для мусора с огромной розовой переводной картинкой на боку. Маленький зеленый прямоугольный коврик лежал на полу слева от кровати, на дверце стенного шкафа висело зеркало, отражавшее все, что находилось в комнате.
Если не считать зеркала, тут было три источника света: лампа под потолком, по форме напоминавшая блюдце, настольная лампа с гусиной шеей на письменном столе и лампа с корпусом из темно-розового фарфора на прикроватном столике. Все три горели сейчас, шестьсот шестнадцать кубических футов тонули в ярком электрическом свете.
Было девять пятнадцать вечера. Мэл безучастно лежал на кровати, глядя в потолок.
Полицейский Сондгард завершил индивидуальные беседы около семи. Затем он собрал всех и разговаривал со всеми вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26