Или вы отказались?
- Ему так удобнее.
- Муж? - по сухости тона определил Рытин.
- Брат.
Усталость собеседницы явно имела какую-то связь с родственником. Рытин
почувствовал бесперспективность направления и мысленно пожав плечами,
заговорил о погоде. Дорожные разговоры порой действуют лучше лекарства.
Собеседница оживала с каждым километром. Звали ее Жанна и слушать она умела
как никто из прежних попутчиц Рытина. Он же словно нагуливал сон -
поговорить Рытин любил и положительные эмоции собирал без остатка при любом
удобном случае. "...меня зовут Сережа. Да, погода не жалует. Ранние
холода... Какие курорты. Вырвался, благо имелись отгулы. Еду к
родственникам (к будущим - в уме поправился Рытин). Второй год отрабатываю
на заводе. Почему "отрабатываю"? Молодой специалист. Отслужил, доучился и
вот... Забрали со второго курса. Где? В основном на аэродроме..."
При этих словах Жанна будто слегка отстранилась. Не придав этому
значения, Рытин, чуть посуровев, принялся излагать историю, с которой не
раз обильно стриг купоны, при случае пред'являя письменную благодарность
командования, которая, впрочем, иногда устно превращалось в медаль.
И привычно увлекшись, чаще косился на свое отражение; жестко водя
челюстью, добавляя хрипловатый басок перешел понемногу на простецкие
выражения, более вкусные и жгущие при таких страстях вернее спирта, и уж
совсем втянувшись в канву, сделал вид, что позабыл о собеседнице, словно
жил опять в тех мгновениях - всамделишних, заговоренных до дыр; снова
расстегивал ремни и волочил бездыханное тело гвардии майора Потапчука -
бегом, самолично (царствие небесное разгильдяю Манько) - прочь от яростного
костра, не ведая, что мгновение спустя его, подшибленного осколком, накроет
шквал огня и керосина...
Лишь доведя рассказ до печального вздоха (схоронив еще десяток
спасателей) Рытин повернулся к Жанне.
Поезд стоял в чистом поле, а девушка плакала - нет, не жалобливыми
ручьями, а хрупким обещанием слез - готовых сорваться дрожащим блеском...
Рытин почувствовал себя босиком на скользкой проволоке... - Извините,
- уже другим, севшим голосом попросил он.
- Как ваша фамилия?
Проволока оборвалась, потому что ответ сразу обвалил на него труп
отредактированного Манько, мифическую медаль, ставшую вдруг размером с
канализационный люк, его ужимки и что самое страшное, неудобное, как мышь
за пазухой, как горящая шапка, как пушок на...
Костяная фигурка, прикованная к связке ключей, зашевелилась и,
царапаясь, поползла по животу его пиджака - норовя высунуться, прокричать
Жанне что Рытин - пусть и спаситель, но случайный, а на самом деле - вор...
Рытин испуганно сгреб карман пятерней. Чертенок и не думал шевелиться.
Шевелилось нечто другое - окатывающее Рытина жаркой краской и увесистой
дробью в висках...
- Он... Он там лежит? - ломко кивнул Сергей за двери.
- Да. Можете взглянуть.
- Неудобно, - сглотнул слюну, - спит, а я буду разглядывать...
- Он не спит, - Жанна с неясной тревогой обернулась, и доверительно
понизила тон: - Он ВООБЩЕ не спит.
- Как, совсем?!
- Была неудачная операция... С тех пор - ни минутки.
Рытин почуял, как по спине холодно поползли знакомые черви. Жанна
смотрела хирургическим взглядом, а в воздухе остывали угли эпопеи - грозя
сжечь кожу его щек... Рытин наконец решился - раздвинув гильотинные створы,
шагнул в секцию. Фарфоровый свет мигом отуманил запахами лазарета:
кисловатым теплом, лекарствами, покойным дыханием больного... Он
действительно не спал - глаза, замутненные прошлой болью, вяло блуждали по
зеленой обивке, а гладкая, безволосая рука все время поправляла невидимый
галстук.
- Не бойтесь, - послышалось сзади. - Он сейчас не воспринимает.
Рытин, не в силах оторваться, разглядывал лицо - исхудалое, обтянутое
блестящей, израненной кожей, и не знай он, что перед ним тот самый Потапчук
- никогда бы ен посмел заподозрить в калеке бывшего красавца-капитана.
Влажный взгяд пару раз скользнул по Рытину и продолжил осмотр.
- Да уж... - тяжело сорвалось у Сергея.
- Иногда он приходит в себя, - словно оправдываясь, сообщила Жанна. -
Глаза осмысленные, но говорит с трудом, иногда даже смеется.
- Позвоночник? - спросил Рытин, выпятившись в коридор.
- Не только... - Жанна неопределенно коснулась головы и рассказала
подробнее - о том, что у него есть пенсия и сиделка, товарищи не забывают,
а вот жена бросила сразу - ну бог ей судья, стервой была и осталась...
Сейчас направляются в реабилитационный центр, есть такой на юге - в тихом,
хорошем месте. С транспортом просто мука - его бы самолетом... Но на
вокзале обещали встретить, она лишь вызвалась сопровождать и сдать с рук на
руки. Да, а Рытина она искала, даже написала письмо, но оно вернулось -
видимо переменился адрес. Хорошо бы знать нынешний...
- Да, да... - бормотал Рытин, шаря пуговицу на вороте. - Конечно
оставлю... Не сейчас... Утром... Извините, пойду...
Тронулся по шаткой дорожке, но словно опомнившись, завернул в купе и
сунул заранее освобожденного дьяволенка прямо в лаковую клешню - на
мгновение прервав неутомимый поиск...
4.
Рытин вынырнул из густого беспамятства в серый неуют простыней и
леденяще-безмолвную пустоту. От такого просыпаешся с серцем в горле -
осознав причину толчка и холостого вращения колес; с'ежившись, вдавившись в
стенку в ожидании беспощадного, жадного как глоток удара...
Рытин подскочил и опершись ну руку, замер. Поезд не двигался. За окном
было черно, лишь горизонт в сторону следования светился просыпанными огнями
какого-то селения. В трюме угрюмо зарычал волосатый. Бой с чертями
продолжался. Рытин перевел дух и подсветил часы. Было без четверти три.
Поезд, видимо, остановился только что; Рытин мог поклясться - тугое
резиновое чувство, завершившее его падение во сне, было подарком
реальности.
А реальность была незатейливой - они стояли, наверняка пропуская
какой-нибудь опаздывающий, особой важности состав. Подобных стоянок доныне
было уже две, и Рытин тоскливо ощутил никчемность своего пассажирского,
путавшегося под колесами литерных титанов. Он кисло улыбнулся недавнему
ужасу и спустился вниз. Волосатый храпел спиной вверх - разглядывая его
шелковистую стерню, Рытин вдруг вспомнил, что у Рытина - (?????-) напрочь
отсутствует растительность. Точнее, на восковой голове темнел ухоженный
полубокс, но ни бровей, ни ресниц Рытин вспомнить не смог. Так стрижет
пламя. В коридоре оконный ряд темнел как покадрово засвеченная фотопленка.
Рассеяно поморгав своему взлохмаченному призраку, зеркально бредущему
обочь, Рытин вышел в тамбур. Тамошние стекла не отражали - лишь светились
бородавками запотелости. Пробирала свежесть. Норовя извести уголек,
потрескивала сигарета. А Рытина изводил похмельный стыд. Стыд за прошлые
застольные подвиги. Стыд за присутствие в былых студенческих кампаниях, где
он таился как имплант под кожей и терпеливо ожидал своего часа.
Именно тогда Рытин, подловил дыру в разговоре, вываливал окровавленный
фарш Потапчука и ловил, хапал разлитую, с неловко давимой икотой тишину,
сгребал взгляды девочек, разинутые липко и жадно - как у росянок, упивался
желваками на кирпичных от хмеля скулах товарищей...
Это была игра - одни завидовали успеху, другие - ведь поклонялись не
ему, но жесту, действу, с определенной верой, что они-де поступили бы куда
эффектней - хоть бери да снимай клип с тугими дынями бицепсов и бряком
цепей...
А поутру он видел себя - сухого паренька в пыльной робе, летное поле,
чуял спазм в сердце от слияния собственных нервов с нервами летчика и
обреченных в городе. Слышал тающее эхо безрассудства, толкнувшее на
поступок, о котором он ныне мог только мечтать. Казалось - жил-то он всего
несколько смертельно красивых мгновений в плохо придуманном мире, и зная,
что сам давно уже стал таким же придуманным, блеклым, лихорадочно цеплялся
за воспоминания - догорающие как "МИГ" в пыльной степи.
Потапчук не шел из сознания... Неужели судьба, стечение
обстоятельств - за одно мгновение подвига - отнимает здоровье,
калечит и ничего не дает взамен?
Рытина пробирала дрожь...
Догорала сигарета - горячий дымок взлетал6 попадал в гофрированное
пространство и успокаивался в невесомых слоях. Рытин давно уже чувствовал
дрожь, но только сейчас сообразил: трепетал вагон и все заключенное в нем
пространство. Движения не было - вагон стоял, но исходил ознобом - будто
забытый в снегах часовой...
Рытин согнал росу со стекла. Холодная темень бугрилась силуэтами
деревьев, смутным перепадом неба и земли, горизонт дрожал все тем же песком
огней... Выделялся лишь пунктир от окон, и в одном таком засвеченном
прямоугольнике Сергей разглядел рельсы. Собираясь отойти, замер от
странного несоответствия - рельсы проходили не параллельно, а под углом
почти вы сорок пять градусов. "Ветка... - сонно отметил он, - Ветка от
основного пути... Так круто?" Рытин зевнул и вышел в коридор. Одинаковые
двери, лишь посередине одна, приоткрытая и - вибрация, чуть не в унисон с
сердцем. "Холодно..." - поежился он и сутулясь, побрел к своей ячейке.
Желая немедленно выспаться, ухнул на лежак и страстно, до цветных
миражей зажмурил веки.
Радужные шары испуганно шарахнулись в стороны - глаза были закрыты, и
тем не менее он продолжал жадно разглядывать неправильные рельсы. И тут
Рытин до конца осмыслил...
Это рельсы...
Они не отщеплялись от основной колеи...
Они выбегали из-под вагона - предыдущего, словом... Эти рельсы были
родной колеей состава, теперь почему-то отторгнутые, стремящиеся почти
поперек...
ПОЕЗД ВИСЕЛ НАД НИМИ!!!
Рытин очутился на карачках, боднул окно, прошептал: "Быть не может..."
Привыкшие к темноте глаза различили по очертаниям рельефа, насыпи - состав
замер в падении, окаменел в прыжке...
- У-----... - замогильно донеслось снизу...
Дальше с Рытиным случилось короткое помешательство. Он вдруг обнаружил
себя стоящим в тамбуре - в плаще поверх майки. Правая рука настырно дергала
боковую дверь, а левая сжимала тяжелую авоську, хотя садился он с
"дипломатом"...
Потом он попробовал вторую дверь, потом... Третья неожиданно сразу
открылась и его обдало стужей переходника. Рытин плюнул в него как в
предателя, а потом туда же швырнул авоську...
В
голове царил страшный раскол - разумная половина отказывалась
понимать и гнала в постель, вторая - родная, как желудок,
пищеварение и сама жизнь - уверенно двигала мышцами - ради
спасения, пока не поздно... Потом рванул к проводнице и, минуя
середину, споткнулся. Он вспомнил о Жанне... Застегнув под
горло плащ, отогнал дверь и увидел...
Потапчук не спал.
Он был мертв. Руки - увядшие, с чахлой тканью мускулов были вдавлены в
простыню, сам Потапчук лежал выгнутым - словно его сняли с гимнастических
брусьев - замершего в предсмертном висе. Шею пронзили синие молнии, на
покривевшей глотке, будто на кол одетый, дыбился подбородок - мучительным
уступом на запрокинутой голове...
Жанна тихонько посапывала, приоткрыв пухлые детские губы. Рытин
потянулся - разбудить, как вдруг...
Он увидел глаза Потапчука. Их словно подменили - не было в них
слабоумной циркуляции зрачков - они жестко смотрели на Рытина. И чем глубже
Рытин провалился в них, тем больше - как бы слой за слоем - становилось
понятным происходящее: и замерший над рельсами состав, и мандраж вагона, и
расплескавшееся в гранитном напряжении тело Потапчука...
Глаза инвалида жили - они бились в едва заметном спазме и от них, как
от пляшущих поплавков, исходила мелкая, все охватная дрожь. Рытин гнулся
все ниже и ниже, влекомый неодолимой мощью, быть может, родственной той
силе - погнавшей его с земли к горящему самолету.
Рытин уже видел звенящую жилку на виске и его вдруг поразила мысль -
оборвись эта ниточка и поезд покатится под откос... Левая кисть Потапчука
выстрелила из-под простыни и жадно стиснула его запястье. Рытин не закричал
- едва родившись, крик самозахлебнулся, переполнив его своим взрывом до
вздыбленности волос - он лишь захрипел - сердце забило легкие мокрым
тромбом...
Он оцепенел... А правая рука Потапчука уже разгибала его серые пальцы
и Рытин под напором молящей ярости глаз поддался и увидел на своей ладони
брелок - ехидный, покрытый мокрой пленкой. Рытина словно током пробрало -
он растворился в вибрации, просел под тяжестью, словно поезд стал его
костюмом - тяжко свинцовым и устоять теперь под этим гнетом стало для него
вопросом жизни и смерти.
А Потапчук отходил - глаза наполнялись мутью, руки вздрагивали как
подраненные птицы... И словно решившись на еще до конца не осознанное - но
самое главное в этой судорожной схватке - Рытин крепко обнял костяную
фигурку и выдернул кулак из слабеющих пальцев...
5.
... И услышал собственный голос:
- Конечно оставлю... Не сейчас... Утром... Извините, пойду...
Но не сделав и двух шагов, замер.
"Нужно вернуть дьяволенка. Я вор и... Что же это... - тоскливо
осеклось в груди. - Что же это со мной происходит?"
Плащ исчез. Появился костюм, полотенце, а в затылок смотрела Жанна -
точно так она смотрела за несколько часов до рокового пробуждения. И слова
он сейчас произнес те же...
"Быть не может..." - похолодел Рытин и боязно обернувшись, шагнул в
купе. Увидел все те же бессмысленные глаза, блуждающие пальце, а в своей
ладони - заранее приготовленный талисман, и протянул он его чтобы вернуть
похищенную в свое время вещь...
"Стоп, - сдержался Рытин. - Сейчас ты отдашь чертенка, а после, ночью,
встанешь и примешь его обратно. Чтобы снова вернуть?" Получалась какая-то
карусель. Нащупал часы. До момента, когда он проснется и пойдет покурить,
остается три часа с мелочью. Или этого не случится? Привиделась ли ему
картина - сейчас, в конце разговора - в одно короткое мгновение покрыв
слякотью его белье?
1 2 3 4