Офицантка принесла хиппи полбутылки вина, показала этикетку и, поставив на стол, ушла.
— Ты только посмотри на этого гринго, — продолжал Магеллан. — Специально для него здесь держат какое-то особое вино, будто он важная птица. Видно, не дурак выпить.
Тем временем гринго налил в бокал прозрачный золотистый напиток и залпом выпил.
Магеллан рассмеялся:
— Справиться с ним все равно что с мухой.
Гринго между тем снова наполнил бокал, откинулся на спинку стула и поклонился Гектору, здешнему пианисту.
Зунига, глядя на хиппи, все больше и больше убеждался в том, что он просто дурак, беззаботный, беспечный лопух. Как же так? Главный мафиози посылает своих самых опытных, искусных людей уничтожить некоего опасного типа, а тип этот, вместо того чтобы проявлять бдительность, ну хотя бы интересоваться теми, кто находится рядом, вообще ни на кого не обращает внимания. Он ни разу не оглянулся, не посмотрел по сторонам и даже не подозревал, что за ним следят. Единственное, что его интересовало, это выпивка и пианист. Зунигу мучили сомнения. Индеец ненавидел беспечность, даже сейчас, когда она могла оказаться ему полезной.
— Послушай, — обратился Магеллан к напарнику после того, как бармен, принесший очередную порцию спиртного, удалился, — шеф в Мехико говорил, что дело связано с деньгами?
— Да, хозяин вел речь о деньгах. — Но Зунига не собирался выкладывать все как есть Магеллану. Он совершенно справедливо считал, что без информации не бывает власти, а он втайне мечтал о власти.
— Какие деньги ты имеешь в виду?
Магеллан потягивал текилу и сосал лайм, потом отпил глоток холодного пива.
— Ничего он толком не говорил. Ходили будто бы слухи, что этот тип драпанул из Лос-Анджелеса с огромными деньгами.
— Что значит огромными?
— Двумя миллионами американских долларов.
Магеллан закурил. А Зунига, наблюдая за хиппи, то и дело подливавшим себе вина, продолжал:
— Ничего не понимаю! Раз нам приказано ликвидировать этот кусок дерьма, значит, есть за что.
Индеец слушал, не сводя глаз с хиппи, который молча осушал бокал за бокалом.
— Даже интересно, — обратился наконец Зунига к своему напарнику. — Что такого мог натворить этот пьянчужка-пианист. Как ты думаешь, приятель?
Магеллан пытался спичкой выковырять застрявший в зубах кусочек лайма.
— Кто его знает! Может, изнасиловал кого-то по ошибке. Или сболтнул лишнее. А может, украл деньги и сбежал. Не все ли равно? Главное, что он убил четверых. А у них много друзей. — Магеллан хохотнул и легонько коснулся руки Зуниги. — Ты только представь себе на минуточку, что сделал бы наш шеф с убийцами четверых его верных друзей. — Магеллан с ухмылкой покачал головой. — Так что считай, гринго, что этот хиппи покойник. Это уж точно.
* * *
Сэл пил свое любимое вино, коротая время в ожидании, пока Гектор Барриентос не освободит ему место у пианино. Почти все время Сэл пребывал теперь в наркотическом или алкогольном ступоре, а если что-то и просачивалось в его замкнутый мир извне, так это тошнотворная игра Гектора. «Играет как педераст, — думал Сэл. — Сплошные рококо, арпеджио и бравурный туш. Ни души, ни чувства. Ну чистый евнух. Его игра все равно что пышное ложе старой девы или розовый игрушечный пудель на поводке из горного хрусталя. Акустическая „сахарная вата“ — невесомая, сладкая, но полностью лишенная калорий. — Сэл поморщился и отправил в рот очередную порцию любимого напитка. — Неужели этот кретин собирается сегодня играть без перерыва?» — досадовал Сэл. Спиртное, наркотики и возможность раз в несколько дней сесть за пианино — все, что требовалось Сэлу все эти шесть месяцев, проведенных здесь, в Кабо.
«Это история о том... — с горечью размышлял Сэл, снова наполняя бокал. — Вот он, триумф любви». От текилы исходил свежий аромат агавы, такой же, как от тела Изабель в сладостные минуты их близости. Воспоминания были подобны прекрасной акварели, подернутой дымкой времени. Сэл поднес бокал ко рту, помедлил минуту и, резко запрокинув голову, выпил единым махом. Текила обжигала рот, но не согревала душу.
Гектор между тем подошел к завершающему пассажу своего последнего импровизированного шедевра. «Внимание, не упустите редчайшую возможность услышать гениальное творение мастера — взрывоподобное, оглушительное арпеджио». Наконец Гектор встал и поклонился с нарочитой небрежностью. В ответ последовали сдержанные аплодисменты. Гектор придвинул микрофон и объявил сначала по-английски, потом по-испански:
— Леди и джентльмены, сегодня вас ждет сюрприз.
Сквозь кокаиновый и алкогольный дурман Сэл услышал свое имя, к которому никак не мог привыкнуть, еще более сдержанные аплодисменты. Гектор подошел к Сэлу и жестом пригласил его к пианино. Сэл, пошатываясь, направился к инструменту, в то время как следовавший за ним Гектор старался ничем не выдать своего возмущения. Гектор Барриентос, благонравный гомосексуалист, с крашеными волосами и тонкой, нарисованной карандашом линией усиков, соблюдал правила поведения, принятые среди его коллег по профессии. Эстрадного артиста, если даже он всего лишь любитель вроде сеньора Эрика, необходимо поддерживать, когда он выходит на сцену, чтобы не скомпрометировать саму профессию.
— Спасибо, спасибо, — мрачно пробормотал Сэл в микрофон, неловко усаживаясь за инструмент. Кисти его рук взметнулись вверх и стремительно опустились — пальцы уверенно легли на клавиши, словно птицы, вернувшиеся на насест. После нескольких аккордов из блюза «Бурбон-стрит» в зале воцарилась тишина. «Слава Богу», — подумал он, и на душе вдруг стало радостно и легко. Поскольку пианино находилось в слабо освещенной части зала, Сэлу не составило труда разглядеть посетителей. Три столика занимали пары — вероятно, молодожены, совершающие свадебное путешествие. Дальше — компания из шести человек — тоже мужья с женами. У стены средних лет одинокий мужчина, наверняка большой любитель женщин. И еще двое типов за стойкой бара. Постепенно он сосредоточился на рождаемой им музыке, и публика для него перестала существовать. Он склонил голову на плечо и погрузился в меланхолическую мелодию исполняемой им баллады. Это была не песня, perse не какой-то легко узнаваемый мотив, пробуждающий в слушателях приятные или горькие воспоминания, навсегда запечатлевшиеся в душе, связанные с какими-то, конкретными обстоятельствами или лицами, а скорее импровизация, состоящая из различных мелодий, например, на тему вступления к «Ива, не оплакивай меня» или «Я выстрадал свою любовь». Нечто подобное делал в свое время Стиви Уандер. Сэл не воспроизводил мелодии песен, а сам их сочинял. Новые, со свежим звучанием, которые никто прежде не слышал. Прямо на глазах у слушателей. Она наполняла душу глубокой всепоглощающей тоской, такой безысходной, что Сэл ощущал ее почти физически, словно ее можно было пощупать. Тоска буквально пожирала его, подобно кислоте или злокачественной опухоли. Тоска по Изабель. Он знал, что утратил ее навсегда, и всякий раз, приходя в бар и садясь за пианино, ощущал живую боль и греховную сладость. Это и влекло его сюда. Он был как сгорающий от любви подросток, который опускал в музыкальный автомат монету за монетой, чтобы снова и снова слушать песню. Сэл, правда, играл не песни, но настроение подростка его эмоции были ему близки. Свою тоску Сэл изливал в музыке, и его совершенно не интересовало, нравится она публике или нет.
Уже десять минут из-под пальцев Сэла непрерывным потоком лилась печаль. Одни — преисполнились восторга, другие — негодования. Две молодые пары немедленно потребовали счет — они платят двести долларов за вечер, а им, да простит их Бог, портят настроение. Зато те, что постарше, были просто потрясены. Они прекрасно понимали: хорошие или плохие, воспоминания есть воспоминания, и это главное. Они придают жизни некую пикантность, как соль, перец или «табаско». И люди с наслаждением слушали, как упивается Сэл своей тоской и горем. Словно извращенцы, которые с непроницаемым видом наблюдают за свершающимся у них на глазах половым актом. Наконец Сэл опустил голову, закрыл глаза и взял несколько заключительных аккордов. Раздались аплодисменты, спокойные, сдержанные, как и полагалось в подобной ситуации. Ведь к психоаналитикам обычно не питают дружеского расположения. Когда стихли последние звуки, Сэл почувствовал облегчение, словно тяготившая его тоска отхлынула от сердца, как волна от берега во время отлива.
— Это было восхитительно, — вдруг услышал он над самым ухом мужской голос. — Я обожаю этот нью-орлеанский стиль.
Сэл наконец открыл глаза, без малейшего, однако, желания увидеть говорящего.
Перед ним стоял человек лет пятидесяти, с крючковатым носом, упитанный, седовласый, довольно высокого роста, любитель слабого пола, сидевший в одиночестве за столиком у стены. На выгоревшей голубой майке, надетой поверх «бермудов», была надпись ПУЛА. Ежегодный пикник, 4 июля 1983 года". Сразу бросалось в глаза, что американец изрядно набрался.
— Заказать вам что-нибудь выпить? — спросил он.
Сэл внимательно на него смотрел, а про себя думал:
«Еще один свалился на мою голову. Выпьет со мной, а потом непременно прикончит, наверняка его подослали».
— Почему бы и нет, — ответил Сэл. Его пальцы, словно вырвавшись из заточения, снова скользнули по клавишам, он стал наигрывать мелодии в стиле «дельта».
Американец поднял вверх палец, желая привлечь внимание официантки. Таких выпивох остальные выпивохи узнают безошибочно. Недаром Сэл сразу его приметил.
— Меня зовут Джек Голд, — представился американец, протягивая Сэлу здоровенную лапищу. Сэл пожал ее левой рукой, продолжая правой играть. — Я всегда был поклонником джаза, — продолжал Голд, достав из кармана сигарету, — когда жил в Лос-Анджелесе. Мне импонирует ваша манера исполнения. И вообще, я больше всех инструментов люблю пианино. — Он взял с ближайшего столика толстую свечу, поднес к кончику сигареты, зажатой в зубах, и стал ее раскуривать. Затем заглянул Сэлу в глаза, заметив: — Но только не тогда, когда играет Гектор.
Сэл невольно хихикнул:
— Самый счастливый из всех, кого я когда-либо встречал.
— Вы слышали что-нибудь подобное? — спросил Голд. — Сплошная какофония.
— Играет он действительно плохо, — согласился Сэл.
— Мягко сказано. — Он пыхнул сигаретой. Лицо его от постоянного виски покрылось тонкой сеткой сосудов.
— Зато вы прекрасный музыкант. Что за мелодию вы сейчас наигрывали?
— Да так, просто импровизировал.
— Ах, вот оно что! А то я думал: почему она мне незнакома? Ведь я хорошо помню старые джазовые мелодии.
Подошла официантка.
— Вам текилу? — спросил американец и обратился к официантке: — Двойную порцию текилы, а мне повторить.
Сэл снова заиграл, что-то очень грустное.
— Послушайте, — лукаво улыбнулся Голд, — я знаю, вы, джазисты, не любите играть по заказу, но есть мелодия, которая мне очень дорога. Интересно, вы знаете ее?
Спрятавшись в свой кокон, Сэл мечтал полностью отдаться привычной тоске, чтобы ему никто не мешал. Но к Голду почувствовал что-то вроде симпатии, пусть только как к собутыльнику.
— Какую же мелодию вы имеете в виду? — В мрачном голосе Сэла зазвучали теплые нотки. — А, наверняка «Повяжи желтую ленту»?
Голд укоризненно покачал головой:
— Ну и ну, за кого вы меня принимаете?
— Извините, — улыбнулся Сэл. — Так о какой мелодии вы говорили?
Официантка принесла бокалы, и мужчины прервали разговор, не сговариваясь, дружно выпили по половине двойной порции.
— О старой балладе Джулипа Джексона, — ответил наконец Голд, — «Голубом ангеле».
— Я знаю ее, — тихо отозвался Сэл, и пальцы сами запорхали по клавишам.
— Да, это она, — блаженно улыбнулся Джек Голд при первых же аккордах знакомой мелодии. — Именно это я имел в виду.
— А разве не Ред Гринберг автор «Голубого ангела»? — спросил Сэл, продолжая играть.
— Ред сочинил ее, когда был пианистом в джазе Джулипа. Поэтому Джексону и достались все лавры. — Голд с хитрой улыбкой взглянул на Сэла. — Вам нравится Ред?
— О да. Это один из самых любимых моих бибоп-пианистов. Пожалуй, самый лучший среди белых.
— Согласен с вами. Он мой давнишний друг, — без ложной гордости сообщил Голд.
— В самом деле? — Сэл подумал, что совсем недавно и он кое-что собой представлял.
— В детстве мы с Редом жили на Фаэрфакс-авеню. В Лос-Анджелесе.
— Надо же! А чем сейчас занимается Ред?
— Держит закусочную на Санта-Моники. С музыкой завязал.
«Так же, как и я», — подумал Сэл, продолжая наигрывать нежную мелодию «Голубого ангела».
И оба они, Голд и Сэл, погрузились в мир собственных грез, мир воспоминаний об утраченной любви. Сэл сыграл мелодию дважды, изменив концовку, придав ей более лаконичный, спокойный характер, словно поцеловал на прощанье возлюбленную, повернулся и ушел прочь.
— Это было так прекрасно, — прошептал Голд. — Вы великолепно играете.
Некоторое время Сэл сидел, положив руки на колени, потом взял бокал и залпом его осушил.
— Великолепная музыка, — почти шепотом проговорил он. И, повернувшись к Голду, впервые посмотрел ему прямо в глаза. — Вы здешний житель... простите, как ваше имя?
— Джек. Да, у меня небольшая квартирка в Сан-Хоседель-Кабо. Приобрел несколько лет назад. Прежде служил в полиции и много пил. Сейчас не служу, но по-прежнему пью. Веду безобразный образ жизни. — Он подал знак официантке повторить заказ.
— Будете еще пить?
— Да, но теперь угощаю я. — Сэл извлек из кармана пачки стодолларовых банкнот, взял одну и положил на крышку пианино.
— Черт возьми, — удивился Джек, — музыкант заказывает угощение? Вы что, женаты на богатой любительнице музыки?
Сэл ухмыльнулся:
— Нет. Я здесь просто спасаюсь от несправедливости.
Голд сквозь завесу сигаретного дыма, прищурившись, взглянул на него.
— Так, так. А может, вы сбытчик кокаина?
— Неужели похож? — Сэл вытряхнул из пачки сигарету и закурил.
— Не знаю, как выглядит сбытчик кокаина. Если вы сбытчик, значит, как вы.
Сэл решительно мотнул головой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62