Столько лет она мечтала о том, как Фрэнк будет целовать ее, как он обнимет ее и его губы сольются с ее губами, а теперь Роберт превращает то, что должно было стать святыней целой ее жизни, в издевательскую пародию, в гадкую карикатуру на то чистое наслаждение, которое призван был принести ее первый страстный поцелуй. Разве для этого она отказывалась от сумбурных свиданий и застенчиво дерзких подростковых ласк? Ради этого она держалась в стороне от сексуальной раскованности, которую могла бы себе позволить в университете? Или для этого она проводила ночи – да порой и дни – в девственном томлении?.. Для того чтобы Роберт мог сейчас надругаться над ее душой, разрушить светлые, невинные грезы этим вампирским поцелуем, который он разыграл специально, чтобы похлеще обидеть ее?
Шарон замерла, когда ее разум с опозданием отметил то, что уже стыдливо признали предательские чувства – а именно, что если бы это не Роберт, ее ненавистный двоюродный брат, целовал ее сейчас, ей было бы почти…
Она была изумлена, когда осознала, почему губы ее смягчились, уступая и почти наслаждаясь. А когда этот негодяй наконец оторвался от них и она заметила внезапный, заставивший сердце замереть отблеск в его глазах, ее глаза, похоже, сверкнули ответным огнем.
И еще… Ей почудилась странная слабость в ногах, когда она отступала от него – и не только в ногах…
– Что ж, кто бы ни был твой первый возлюбленный, – вернул ее Роберт к пикантной теме, – если он действительно существует, – увы, он был не слишком хорошим учителем. Или…
– Или что? – Шарон уже достаточно пришла в себя, чтобы продолжить с ним перепалку. – Или я была не очень хорошей ученицей?
– Я бы не сказал…
Шарон косилась на него, раздираемая мучительным подозрением, ожидая, что последует очередная колкость, но он просто стоял, а она беспомощно переводила взгляд с его глаз на его губы и обратно. Словно за ниточки ее тянул, она ничего не могла с собой поделать.
– Да? – тихо произнес Роберт.
– Верни мне мою фотографию, – по инерции прошептала она, стараясь смотреть ему прямо в глаза. Шарон надеялась, что в отблесках костра не будет заметно, как она зарделась от волнения. Но вместо того чтобы выполнить ее просьбу, Роберт демонстративно разорвал снимок – ее драгоценную реликвию – на мелкие кусочки, а затем не без вальяжности приблизился к угасающему костру и высыпал их на горячие угли.
– Ты не имел права так… – возмутилась Шарон. У нее даже горло перехватило.
– А что еще ты собиралась с ним делать? – возразил Роберт. – Все кончено, дитя мое. Фрэнк теперь женат. Смирись. Брат никогда не любил тебя и никогда не полюбит, – сухо подытожил он.
– Как ты смеешь… – начала Шарон, но он вновь не дослушал ее.
– И тебе пора опомниться, подумать о настоящем и будущем, девочка. Довольно барахтаться в тазике подростковых фантазий.
К ее облегчению, он направился прочь. Шарон чувствовала, что вот-вот разревется навзрыд. То, как он изорвал и глумливо сжег фотографию Фрэнка, вызвало новый прилив горечи. А она уже достаточно унизилась сегодня, чтобы позволить Роберту любоваться ее слезами.
Он остановился, и Шарон снова напряглась. Обернувшись, Роберт как-то многозначительно, пристально посмотрел на нее.
– Не забудь. Я заеду за тобой в среду утром, ровно в шесть тридцать. Будь готова…
2
Шарон проснулась внезапно и в тревоге уставилась на светящийся циферблат будильника. Сердце ее заколотилось от ужаса при мысли, что она проспала.
Пять часов. Она облегченно вздохнула и, свешивая ноги с постели, выключила кнопку будильника – он был поставлен на пять тридцать. Шарон спала плохо, и не только в эту ночь, почти все ночи со дня свадьбы Фрэнка и Джейн, а если уж быть до конца честной – еще много ночей до этого.
Когда вчера она вернулась домой, мать и тетка разглядывали свадебные фотографии. Шарон заметила, что обеим сразу же стало неловко, и это больно задело ее. Увы, как и все близкие в последнее время, они относились к ней с подчеркнутой предупредительностью. Казалось бы, из лучших побуждений, но каждый раз следовал совершенно противоположный эффект. Аутсайдер только портит всем праздник.
Нормально, без сладкого притворства, обращалась с ней по-прежнему только другая подружка невесты – Линда – давняя и самая близкая приятельница Шарон, у которой она быстро переняла скептическое восприятие брачной жизни, умение видеть супружеские «радости» с изнанки.
– Любовь так часто недолговечна и обманчива, но, поверь, ненависть может длиться всю жизнь, – мрачно изрекла Линда во время одной из примерок подвенечного платья Джейн, – и мои родители тому подтверждение. Клянусь, что они потратили больше чувств и энергии на то, чтобы скандально выяснять отношения, чем на свой брак и любовь.
Шарон приметила, как тетя Фло потихоньку убрала в сторонку фотографии жениха и невесты, на которых те крупным планом целовались перед камерой. Когда она вышла из кухни, то услышала, что Флора говорит матери, как ей нравится Джейн, и как любит свою хорошенькую избранницу Фрэнк.
– Никогда не думала, что он так безумно влюбится, – донеслось до Шарон, задержавшейся на лестнице. Ей не хотелось подслушивать, но она не могла удержаться. Словно мазохистка, привязанная к своей боли, горько отметила она. – Нет, ты только подумай, – продолжала разглагольствовать тетка, – мне всегда казалось, что из двух сыновей Чарли Робби всегда был более страстным и сильно чувствующим. Фрэнки такой беззаботный. Ему бы все резвиться и резвиться. А? Я только хотела… Как Шарон? Она…
Шарон быстро удалилась, внутренне передернувшись от горечи и возмущения.
Она догадывалась, как отреагировал бы Роберт, доведись ему пронюхать об этой дамской беседе. Как бы он насмехался над ней за то, что она позволяет родне жалеть себя. Он бы никогда не допустил, чтобы такое случилось с ним. Шарон скривилась в невольной усмешке, попытавшись представить себе надменного кузена в подобной роли.
Впрочем, при желании можно понять, что благоговеющая перед сильными натурами тетушка Флора возомнила Роберта более страстным. Допустим, так оно и есть на самом деле, позволила себе предположить Шарон, хотя и считала, что дело скорее в его наполеоновской зацикленности на том, чтобы любыми средствами мостить путь к вершинам блестящей карьеры, сокрушая направо и налево каждого, кто способен помешать ему. Но пылкость?.. И из-за своего темперамента, как почему-то полагали ее тетки, Роберт более уязвим, чем его беспечный младший брат? Не может быть.
Единственная вулканическая страсть, которую она когда-либо замечала за Робертом, – это ярость. Та звериная ярость, которую она ощутила в его отвратительном, колдовском поцелуе. Он и обнимал-то ее с презрительным снисхождением, как какое-то низшее существо, как деспот жалкую рабыню…
Шарон поежилась, спеша в ванную. Какой-то холодок проник в ее тело – едва заметное предательское ощущение, ничего общего с действием бодрящего утреннего воздуха.
Она взглянула в окно. Предрассветное небо было чистым, все обещало прекрасную погоду… Нет, вовсе не от утренней свежести у нее мурашки по коже бегали. Причина скрывалась в ней самой, в том, что нечто чуждое, неизвестное, нежеланное зашевелилось в ней в ответ на завораживающий поцелуй Роберта. Теперь она возмущалась собой и яростно отрицала эту неведомую ей часть себя.
У Шарон не было никакого желания глубже размышлять над этими ощущениями, и, чтобы выбросить их из головы, все недолгое время под душем она повторяла про себя японские технические термины, которые заучила накануне.
Они собирались участвовать в конференции, аналогов которой в практике фирмы еще не было; командировка обещала стать весьма престижной. И до тех пор, пока Роберт не объявил, что поедет он не только вместо Фрэнка, но и всей группы по продажам, Шарон очень ее ждала.
На этот раз местом проведения был не Милан, где она уже прежде бывала, а открывшийся недавно шикарный горный курорт. Из рекламной брошюры, которую показывал ей Фрэнк, складывалось впечатление, что их ждет там не работа, а бесподобный отдых.
Похоже, у нее будет не так уж много времени, чтобы насладиться всеми достоинствами этого курорта, подумала Шарон, выходя из душа. Она подозревала, что Роберт тщательно позаботится об этом…
В зеркале она увидела свое обнаженное тело. Она всегда была стройной, но с момента помолвки Фрэнка болезненно осунулась, похудела и сейчас, решила она, выглядела просто тощим заморышем. Неудивительно, что Фрэнк предпочел ее костлявой худобе маняще чувственное тельце Джейн, отметила она, мысленно сравнивая свою фигуру с ее плавными женственными формами.
На прошлое Рождество, когда она танцевала с Робертом неизбежное танго на вечеринке для сотрудников, он язвительно отметил, что ей далеко до пышности настоящих дочерей Евы. Он, как осьминог, охватил ладонями ее талию и дразнил тем, что у нее фигура девочки, а не женщины.
– Еще одно свидетельство твоего нежелания повзрослеть и принять жизнь такой, какова она есть, – саркастически заметил он.
– Я взрослая, мне двадцать два года, – сердито возразила Шарон.
– Снаружи, – согласился Роберт. – Но внутри ты все еще подросток, цепляющийся за собственные прихоти. У тебя нет даже отдаленного представления о том, что такое настоящая жизнь, настоящие чувства… настоящие мужчины.
Конечно, она возражала, но это ничего не изменило.
Справедливости ради, Шарон все же хранила в дальнем уголке памяти, что они не всегда были так враждебны друг другу, но неприязнь с годами не сглаживалась, а углублялась и крепла.
Когда Шарон была ребенком, она обожала Роберта. Это он защищал ее от неугомонных шалостей Фрэнка; он терпеливо учил ее ездить на велосипеде, запускал с ней ее первого воздушного змея и вытирал ей слезы, когда она падала и путалась в бечевке.
Но все изменилось, когда ей исполнилось двенадцать и она влюбилась во Фрэнка. Добродушие и снисходительность Роберта обернулись леденящим отчуждением, высокомерностью сноба, как только он узнал о ее чувстве к Фрэнку. И она отвечала ему истерическими вспышками обиды, заведомо обостренной антипатией, которая все более переходила в ненависть.
Чего ей меньше всего хотелось, отметила она про себя, надевая свою рабочую «форму» – кремовую шелковую блузку и прямую темно-серую юбку, – так это провести с Робертом ближайшие четыре дня под гнетом его изысканных издевательств. Но трусливый отказ от поездки был не в ее правилах – она слишком серьезно относилась к своей работе.
Собственно, одних переводов было бы недостаточно, чтобы занять все ее рабочее время – восемь часов в день и пять дней в неделю. Шарон понимала это. Глядя на своих часто куда более квалифицированных коллег, вынужденных заниматься самыми разными вопросами деятельности компании, она пришла к решению подтвердить свою ценность для бизнеса клана Дугласов не только в качестве переводчика. Вечерние курсы референтов универсальной квалификации обернулись для нее с пользой потраченным временем, поскольку она серьезно намеревалась вплотную заняться административной стороной дела.
Кому-нибудь такая работа могла бы показаться скучной, но Шарон чувствовала, что она дает необходимые знания, реальные навыки к тому, как управлять компанией. Для ее будущей карьеры это будет иметь, может быть, даже большее значение, чем прекрасное знание языков и диплом с отличием.
Чемодан, который она упаковала накануне вечером, стоял внизу в холле. Подхватив пиджак от костюма, она критически взглянула на свое отражение в зеркале.
Шарон знала, что из-за своих волос, мягких и прямых, она кажется еще младше, но все-таки и подумать не могла о том, чтобы подстричься. Фрэнк как-то сказал ей, что длинные волосы делают женщину невероятно сексуальной. Хотя Джейн, как ни странно, была с копной коротких, словно у парня, светлых кудряшек.
И яркий макияж не годится, и кожа слишком бледная, решила она. И глаза – лучшее, что у нее было, – большие, миндалевидные, окаймленные густыми темными ресницами, накрашенные тушью, выглядели бы нелепо. Нос у нее был короткий и прямой, а рот казался просто уродским. Верхняя губа была правильной формы и плавно изогнутая, а нижняя, более широкая и полная, придавала ее рту чувственность, которую она считала несчастьем и всегда старалась замаскировать матовой помадой.
Поскольку погода этой весной была не по сезону хорошей и теплой, ее кожа уже потеряла зимнюю бледность, но она все же еще носила чулки. Голые ноги, хоть и давали ощущение блаженной прохлады, по ее мнению, выглядели неуместно для деловой женщины.
Внизу Шарон сделала себе чашечку кофе и тост, но есть не смогла. Желудок уже нервно сжался – она всегда очень не любила летать.
Отец Роберта и Фрэнка, ее дядя, был пилотом-любителем. Бедный дядя Чарли… Он погиб вместе со своим другом, когда их самолет попал в сильную грозу. Она помнила, как смерть отца опустошила Фрэнка. Они вместе оплакивали его, не стесняясь внешних проявлений скорби. Роберт же замкнулся, молчаливо блуждал с застывшим как маска лицом – он казался Шарон посторонним, издалека презрительно наблюдающим за тем, как вокруг распустили нюни.
Допивая кофе, она услышала, что подъехала машина. Нервно поставив чашку, Шарон поспешила в холл, на ходу надевая пиджак и подхватывая сумочку. Как и она, Роберт был в деловом костюме, на этот раз не в темно-синем, а в светло-сером, который подчеркивал его рост и широкие плечи.
Когда он брал у нее чемодан, Шарон поймала на себе его беглый, оценивающий взгляд. Она уже начала было задиристо поднимать подбородок, ожидая какого-нибудь очередного поучения или пренебрежительного замечания, но вместо этого вдруг с замешательством осознала, что первоначально испытующее выражение его глаз сделалось менее придирчивым и значительно более мужским, когда длившаяся несколько секунд «экспертиза» дошла до плавных холмиков ее груди.
Это был тот затаенно раздевающий взгляд, который Шарон привыкла замечать у других мужчин.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4