OCR: Оксана Львова; Spellcheck: xama
«Инга Берристер «Ты у меня один…»»: Панорама; Москва; 1997
ISBN 5-7024-0606-0
Аннотация
Крайне противоречивые отношения связывают юную героиню романа, очаровательную Шарон Дуглас, с двумя столь несхожими между собой братьями – Фрэнком и Робертом. Чистая романтическая влюбленность с детства и болезненная неприязнь, переходящая в открытую ненависть… Шарон пытается подчинить доводам разума и совести пробуждающиеся в ней чувства. Но порывы страсти берут свое… Все чаще она оказывается на грани отчаяния и… счастья. Удастся ли ей разобраться в себе, сделать решающий выбор? И что сильнее – горечь осмысленных разочарований или бессознательная вера в чудо?..
Инга Берристер
Ты у меня один…
Пролог
Шарон Дуглас печально смотрела на опустелый сад, отчаянно пытаясь сдержать слезы. Казалось, только вчера она играла здесь с Фрэнком. Тогда она была счастлива и никак не предполагала, что настанет день и она уже не будет рядом со своим кузеном, когда вся его жизнь, любовь и будущее сосредоточатся вокруг другой женщины.
Снова набежали слезы, и Шарон смахнула их тыльной стороной ладони.
Конечно, она уже много месяцев знала, что Фрэнк и Джейн собираются пожениться, но почему-то вплоть до самого дня свадьбы продолжала надеяться… Надеяться? На то, что он изменит своему выбору, что увидит в ней женщину и полюбит не только как кузину?..
– Теперь твоя очередь, – рассмеялся Фрэнк, когда они втроем – Шарон, ее ближайшая подруга Линда и мачеха Джейн, Лора, – рванулись, чтобы подхватить букет, который Джейн выронила, оступившись на ступеньках.
Теперь ее очередь? – Ну, нет… Теперь она никогда не выйдет замуж. Как это возможно, если она потеряла единственную свою любовь, единственного, кого она любила и будет любить?
И, конечно, другой ее кузен, Роберт, старший брат Фрэнка и его шафер на свадьбе, все это видел. Падающий букет, ее непроизвольную попытку поймать его… Видел сострадание и, самое унизительное, облегчение в глазах Фрэнка, когда тот отпустил неуклюжую шутку – что-то насчет того, чтобы Шарон подождала с исполнением пророчества по крайней мере до тех пор, пока он и Джейн не вернутся из свадебного путешествия. Да, Роберт все это видел, и, похоже, он еще старался щадить ее чувства.
– Возьми себя в руки и… не вздумай дурить. Повзрослей, Шарон… Пора тебе подрасти и поумнеть. У вас никогда бы ничего не получилось. И года не прошло, как вы бы оказались в суде с делом о разводе – даже если бы Фрэнк был настолько глуп, чтобы принять от тебя то, что ты так трогательно собиралась ему подарить.
– Ты этого не знаешь! – выпалила Шарон. – И вообще… Что ты можешь здесь понять?..
– О нет, – ухмыльнулся Роберт. – Нет, девочка… Мне-то как раз, в отличие от тебя, кое-что известно. А вот если бы ты… – С явной иронией он улыбнулся. – Конечно, если тебе когда-нибудь покажется, что ты знаешь…
– Оставь меня в покое. Перестань. Уходи! Я тебя ненавижу! – в гневе бросила Шарон.
Нет, теперь она никогда не выйдет замуж, и преднамеренная попытка Джейн устроить так, чтобы она очутилась среди тех, кому пришлось ловить букет невесты, казалось, помогла поставить точку в этой истории.
1
Неторопливо и серьезно Шарон опустилась на колени перед пирамидкой из хвороста, которую только что соорудила, не обращая внимания на отсыревшие джинсы. Тускнеющее вечернее солнце превращало ее шелковистые каштановые волосы в пламенеющие темно-рыжие. В этих прощальных лучах она, склонив голову, аккуратно зажгла спичку – с такой серьезностью, словно разводила погребальный костер.
В сущности, нечто подобное и происходит, устало отметила Шарон, наблюдая, как разгораются и потрескивают тщательно уложенные щепки, как плещут язычки пламени, перебегая от веточки к веточке, и устремляясь к деревянной шкатулке, что покоилась в самой середине костра. Все кончено, твердила она себе, закрыв глаза, не в силах смотреть, как пламя пожирает свидетельства ее самозабвенной любви. Почти десять лет жизни горели в этом огне! Резкий порыв ветра взметнул шелковистый занавес ее волос, столб искр взвился над костром, унося из него фотографии. Почти все уже обгорели и почернели до неузнаваемости, но на одном снимке еще ясно видны были следы ее губ – яркие отпечатки губной помады.
Глаза у нее защипало, сердце перевернулось от мучительной боли. Чувства возобладали над волей, и она беспомощно потянулась за фотокарточкой, которая словно умоляла не разрушать прошлое столь беспощадно.
Как только любимые черты Фрэнка ожили в ее памяти, глаза вновь наполнились слезами, и она выронила фотографию. Новый порыв ветра тут же воспользовался этим. Тихо вскрикнув, Шарон вскочила, чтобы бежать вдогонку, но кто-то опередил ее, с небрежной легкостью поймав снимок на лету. Ехидное выражение промелькнуло на его угрюмом лице, когда он взглянул сначала на фото, а потом на нее.
– Роберт! – с ненавистью произнесла Шарон, пока он вразвалку приближался к ней, все еще держа в руке фотографию.
Роберт мог бы стать для нее дорогим и любимым старшим братом Фрэнка, но не нашлось бы двух более непохожих друг на друга людей, с горечью думала Шарон. Между тем кузен уже стоял рядом и внимательно всматривался в костер.
Фрэнк весь лучился теплом и смехом, чего стоит одна эта солнечная улыбка!.. Он отзывчив и легок во всем, и ей было так отчаянно просто влюбиться в него…
Другое дело Роберт. Он даже не приветлив – по крайней мере с ней, а уж о душевном обаянии и говорить не приходится. Даже те, чьим расположением он пользуется, – например, ее мать, – признают, что с ним далеко не всегда приятно общаться.
– Это все потому, что ему пришлось влезть в отцовский пиджак слишком рано. – Не раз Шарон выслушивала от матери одно и то же внушение. – Ему было лишь двадцать, когда умер Чарли, и парень принял на себя всю ответственность за мать и Фрэнка, и, конечно, за бизнес, а ведь это наше общее дело.
И так далее… Шарон с раздражением невольно повторяла про себя наизусть, что «тяжким трудом и преданностью интересам семьи Робби превратил компанию в нечто куда более впечатляющее, чем то, какой она была во времена его отца».
Да, мать защищала «бедняжку Робби», потому что он приходился ей племянником. Шарон понимала силу этой родственной привязанности, но не могла побороть неприязни к кузену, которая со временем переросла в отвращение. Она знала и то, что Роберт, мягко говоря, отвечает ей взаимностью, хотя и маскирует это, искусно прикрывая изощренность своих издевок внешней галантностью (в их нескончаемом поединке ответные колкости Шарон были детским, игрушечным оружием). Ее поражало, что со стороны многие почем-то находили Роберта куда более привлекательным по сравнению с Фрэнком.
– Он очень сексуален, и притом опасно сексуален, – поделилась своим впечатлением с Шарон одна из девушек, работавших в небольшой семейной фирме, которую Роберт возглавил после смерти отца. – Бьюсь об заклад, в постели он на такое способен!.. – убежденно добавила эта крошка, как бы в ответ на ее холодное молчаливое недоумение.
Шарон буквально передернуло от столь недвусмысленного откровения. Она подумала, что, если бы эта девица видела, каков Роберт на самом деле, каким жестким и тяжелым он может быть, обольщение, пожалуй, испарится за секунду. Сама Шарон менее всего хотела бы любви такого типа. Тем более что знала, кто должен ей принадлежать – душой, сердцем и телом…
Ей было двенадцать, она еще не начала расцветать, когда, взглянув через стол на первом своем полувзрослом дне рождения, она увидела Фрэнка и влюбилась в него без памяти. И все это время, целых десять лет, тянулась к нему, ждала, надеялась, молилась, страстно желая, чтобы и он полюбил ее – не как кузину, а как женщину. Единственную женщину. Только он так и не полюбил.
Вместо этого Фрэнк увлекся другой. Втюрился в миленькую, забавную Джейн. А сейчас малышка стала его женой. Шарон не могла даже возненавидеть ее, хотя и очень старалась.
Не очень-то Фрэнк и Роберт походят на братьев, разве что оба высокие и широкоплечие, решила Шарон, с негодованием глядя на старшего кузена. Фрэнк был прекрасен теплой красотой юного бога солнца, его слегка вьющиеся каштановые волосы золотились на концах, в глазах синело летнее небо, кожа могла вызвать зависть любой кинозвезды. Роберт же больше походил не на бога, а на демона…
Как и Фрэнк, он унаследовал от бабушки-итальянки смуглый цвет кожи. Но у Роберта бронзовый оттенок был более насыщенным, в отличие от нежно-матового Фрэнка. И глаза были холодные, прозрачные, как ключевая вода, – глаза, способные с трех метров обратить твою кровь в лед… Его волосы темнее, чем у Фрэнка, не черные, но очень темные, с блестками расплавленного золота, янтарно мерцавшими в лучах солнца.
Шарон не была полной дурой. Она понимала, что физически некоторых женщин привлекает такой тип мужчин и что в своем роде, возможно, как говорила девушка на работе, он уникальный экземпляр. Но сама она никогда не находила его привлекательным. Она постоянно натыкалась на его нрав – этот острейший меч в непредсказуемо ловких, не знающих пощады руках, на который она столько раз яростно, очертя голову бросалась. Его сарказм, способен в клочья растерзать твою гордость, словно пума своими спрятанными в бархат когтями.
– Что, черт возьми, происходит? – процедил Роберт, поворачиваясь наконец к ней.
Шарон встретила его взгляд, готовая к схватке. Похоже, он еще толком не рассмотрел фотографию, и ей не терпелось сейчас же потребовать заветную находку обратно. Все мышцы у нее дрожали от напряжения.
– Мама и папа уехали, – неприязненно сообщила она. – Здесь только я…
– Именно тебя я и хотел видеть, – вежливо парировал Роберт, проходя мимо и опускаясь на корточки перед костром.
С чего бы это? – подумала Шарон, неожиданно для себя замечая, что любой другой мужчина в подобной ситуации выглядел бы смешным – в дорогом, безукоризненно сшитом деловом костюме, сияющих туфлях и белоснежной сорочке – и в такой позе. Но с Робертом все было совершенно иначе. И почему, задавалась она вопросом, костер – ее костер – дымит именно на нее, а не на него?
«Все в этой жизни против меня…» Глаза снова были на мокром месте. Она попыталась стряхнуть слезы, отчаянно заморгав. Роберт сардонически заметил:
– В чем смысл этого самопожертвования, моя дорогая кузина? Ведь не в том же, как кто-то в своих незрелых мечтах надеется, что из пепла этого слезливого действа возродится, словно Феникс, новая и еще более крепкая любовь к Фрэнку, которую он на сей раз разделит?..
– Конечно нет, – поспешно возразила Шарон, слишком ошеломленная внезапным сокрушительным выпадом, чтобы притвориться, что она не поняла вопроса. Только Роберт мог предположить такую подоплеку ее действий, только он мог так подло обвинять ее. – Если хочешь знать, – с горечью заявила она ему, – я всего лишь пытаюсь сделать то, что ты сам из года в год мне советовал – признать, что Фрэнк не… что он никогда… – Она замолчала. Чувства переполняли ее. – И вообще, проваливай отсюда ко всем чертям. Это не имеет к тебе никакого отношения… И у тебя нет никакого права…
– Я брат Фрэнка, – твердо напомнил он ей. – И, как брат, обязан защищать его брак и его от…
– От чего? От меня? – Шарон горько засмеялась. – От меня… От моей любви…
– Твоей любви, – передразнил ее Роберт, скривив губы. – Ты даже еще не начала понимать значение этого слова. Со стороны может показаться, что ты взрослая двадцатидвухлетняя девушка, но внутри ты еще подросток, – уничтожающе заявил он, – подросток, способный нанести вред себе и другим.
– Я не подросток, – оскорблено возразила Шарон. Щеки ее вспыхнули.
– То, что ты не можешь контролировать свои чувства, говорит о противоположном, – холодно заметил Роберт. – И, как подросток, ты явно испытываешь удовольствие, упиваясь несчастьем, которое ты сама себе изобрела, этой своей… своей бесконечно раздуваемой «любовью», которую, как ты говоришь, ты испытываешь к Фрэнку. Но тебе, чтобы оставаться собою, приходится и всех остальных втягивать в этот сусальный сюжет.
– Это неправда! – воскликнула Шарон, вскипая от негодования. – Ты…
– Это правда, – безжалостно заявил Роберт. – Вспомни, как ты вела себя на свадьбе… Думаешь, там был хоть один человек, который не видел бы, что ты делаешь и вообще в каком состоянии находишься?
– Я ничего не делала, – возразила Шарон. Теперь ее лицо стало совершенно белым.
– Делала. Ты пыталась заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, а всех остальных – жалеть тебя. Но ты не жалости их заслуживаешь, а презрения. Если бы в самом деле любила брата – по-настоящему любила, – ты бы поставила его счастье выше своих эгоистичных надуманных страданий. Говоришь, что ты больше не девчонка, что ты повзрослела… Ну тогда и веди себя как взрослая.
– У тебя нет никакого права так говорить со мной. Ты вообще не представляешь, что я чувствую и как…
Она застыла, когда Роберт артистически громко расхохотался – резкий, надменный смех расколол ранние сумерки.
– Не представляю? Очаровательный мой ангел, да весь город знает о твоей всепожирающей страсти.
Шарон молча впилась в него взглядом.
– Нечего сказать? – усмехнулся он.
У Шарон ком подступил к горлу. Действительно, многие знали, что она испытывает по отношению к Фрэнку. Она не могла этого отрицать. Но не потому, что она выставляла свою безответную любовь напоказ, чтобы заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, как только что несправедливо упрекнул ее Роберт.
Она же была совсем ребенок, когда впервые в жизни влюбилась, и просто не могла осмотрительно контролировать каждый свой шаг. Это чистое, совершенно невинное влечение длилось так долго, что окружающим легко было многое заметить. Но она никогда, ни по какому поводу не пыталась управлять Фрэнком – что бы ни говорил Роберт – и тем более не упивалась наигранным страданием, чтобы кто-то еще посочувствовал ей.
Конечно, она сожалела о том, что родственников беспокоила ее привязанность к Фрэнку.
1 2 3 4