Все точно и ясно.

– …Капитан обязан посадить его под замок. Он имеет полное право.
– Но ведь он, в сущности говоря, еще ничего не натворил здесь, на судне.
Это беседовали два добродушных бизнесмена, в компании с ними и Скарфилдами мистер Пинфолд как-то провел полчаса.
– Ради его собственной безопасности. Ведь прошлой ночью те ребята чуть не избили его.
– Они перепили.
– Они могут опять перепить. Нам совсем некстати, если тут случится уголовное дело.
– Может, как-то упомянуть этот эпизод в нашей петиции?
– Это обсуждалось. Генералы решили, что будет лучше отложить это до беседы с капитаном. Пусть он велит им изложить свои претензии.
– Не в письменном виде.
– Именно. Они же не собираются сажать его на цепь. Просто его не будут выпускать из каюты.
– Но, заплатив за свой проезд, он, скорее всего, вправе решать, как ему жить и где столоваться.
– Но не за капитанским же столом!
– Все не так просто.

– Нет, – говорила норвежка, – я ничего не подписывала. Это английское дело. Я знаю одно, что он фашист. Я слышала, как он ругал демократию. Во времена Квислинга у нас тоже было несколько таких людей. Мы знали, как с ними надо поступать. Но в ваши английские вопросы я не вмешиваюсь.
– У меня есть довоенная фотография, где он в черной рубашке участвует в сборище в Альберт-холле.
– Это может пригодиться.
– Он с ними во всю путался. Сидеть бы ему за решеткой, не подайся он в армию. Показал он себя! там, конечно, не с лучшей стороны?
– С худшей. В Каире пришлось замять скандал, когда застрелился его начальник бригадной разведки.
– Шантаж?
– Это бы еще ничего.
– Я вижу на нем гвардейский галстук.
– На нем всякий галстук можно увидеть.
– Например, питомцев Итона.
– Он был в Итоне?
– Говорит, что был, – сказал Главер.
– Не верьте. Обычная школа-интернат, от звонка до звонка.
– А в Оксфорде?
– Тоже не был. Все, что он рассказывает о своей прежней жизни, ложь. Еще год-другой назад его имени никто не слыхал. Во время войны много негодяев пошло в гору…

– …Не скажу, что он коммунист с партбилетом в кармане, но он, конечно, якшается с ними.
– Как большинство евреев.
– Вот именно. Возьмите «пропавших дипломатов» – все были его друзья.
– Он маловато знает для того, чтобы русские заинтересовались им и взяли к себе в Москву.
– Даже русским не нужен Пинфолд.

Самый же любопытный разговор в то утро вели миссис Коксон и миссис Бенсон. Как обычно, они сидели на терраске палубного бара, каждая со своим стаканом, и говорили по-французски, чисто и бегло, как показалось мистеру Пинфолду, нетвердому в этом языке. Миссис Коксон сказала: – Се monsieur Pinfold essaэe tojours de pйnйtrer chez moi, et il a essayй de se faire prйsenter а moi par plusieurs de mes amis. Naturellement j'ai refusй.
– Connaisser – vous un seui de ses amis? II me semble qu'il a des relations tres ordinaires.
– On peut toujours se tromper dans Ie premier temps sur une relation etrangere. On a fini par s'apercevoir а Paris qu'il n'est pas de notre sociйtй – Этот месье Пинфолд все время пытается попасть ко мне в дом. Он навязывался ко мне через моих друзей. Естественно, я отказала.
– А хоть одного его друга вы знаете? Мне кажется, что у него весьма заурядный круг знакомых.
– Поначалу всегда есть риск ошибиться в человеке. В Париже пришли к выводу, что он человек не нашего круга… (франц.).

…

Все подстроено, решил мистер Пинфолд. В здравом уме люди так себя не ведут.
Когда мистер Пинфолд был новоиспеченным членом Беллами, там в углу лестницы целыми днями сидел некий старик-граф в диковинной жесткой шляпе и громко разговаривал с самим собой. Тема у него была одна: проходившие мимо соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как бы радиорепортаж: «Какой у парня большой подбородок; страховидный малый. Откуда он взялся? Кто его пустил?… Эй, ноги поднимай лучше. Протрешь все ковры… Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина – пустой кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит… Старик Нельсворт, бедняга. Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же…»
В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили.
Он уже много лет как умер.
Немыслимое дело, думал мистер Пинфолд, чтобы всех пассажиров «Калибана» в одночасье поразил такой же недуг. Все эти пересуды рассчитаны на то, чтобы их услышали. Все это подстроено. Это ничто иное, как хитроумный генеральский план, сменивший подростковое буйство их семени.
Лет двадцать пять назад, если не больше, мистер Пинфолд хаживал по сердечным делам в один дом, битком набитый острыми колючими девицами, со своим собственным жаргоном и своими собственными развлечениями. Одним из этих развлечений была школьная шалость, после усовершенствований допущенная в гостиную. Когда среди них оказывался незнакомый человек, они все, придя в соответствующее настроение, показывали ему или ей язык; то есть не все, конечно, а те, которые стояли за спиной. Когда тот поворачивал голову, языки убирались, и тогда их показывала другая группа. Девицы толково поддерживали беседу. Они отменно владели собой. Они никогда не прыскали со смеху. Разговаривая с незнакомцем, они были сама нега. Смысл был в том, чтобы он застал кого-нибудь из них кажущей ему язык. Зрелище было комическое – крутится голова, мелькают малиновые жала, улыбки сменяет гримаса, и скоро наигранность беседы рождала тревогу даже у самого толстокожего гостя, вынуждая его бросить взгляд на пуговицы брюк, поглядеться в зеркало – нет ли какого изъяна в наружности.
Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал мистер Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры «Калибана». Что ж, он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал бросать уличающие взгляды на говоривших.
…Его мать распродала свои ювелирные крохи, чтобы оплатить его долги…

– Но хоть когда-нибудь он писал хорошо?
– Никогда . Раньше, правда, не так плохо, как сейчас. Он исписался.
– Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и он это сам понимает.
– Но денег, думаю, порядочно загреб?
– Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги.
– И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор.
– Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там не спешат. От них еще никто не уходил.
– Они сцапают Пинфолда.
– Ему придется продать Личпол.
– Дети отправятся в обычную школу-интернат.
– По стопам своего отца.
– Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары.
– Жена, я полагаю, его бросит?
– Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои.
– Без Пинфолда.
– Ну конечно. Без Пинфолда.

Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже признака слабости они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он вернулся к себе в каюту.

– Гилберт, – сказала Маргарет. – Гилберт. Почему вы не разговариваете со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то вас не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила все эти гадости про вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу.
И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: – Я даже не знаю, как вы выглядите. Может быть, нам встретиться? Выпейте со мной коктейль.
– Ах, Гилберт, дорогой, вы же знаете, что это невозможно. Есть же правила .
– Какие правила? Чьи правила? Вам что, папа не разрешает?
– Нет, Гилберт. Это не папины правила, другие . Неужели вы не понимаете? Мы нарушим правила , если встретимся. Говорить с вами я могу, а встречаться нам нельзя.
– Как вы выглядите?
– Мне нельзя этого говорить. Вы должны сами выяснить. Это входит в правила.
– Вы говорите так, как будто мы играем в какую-то игру.
– Так оно и есть. Это своего рода игра. Мне пора идти. Только мне надо сказать вам одну вещь.
– Да?
– Вы не обидетесь?
– Думаю, что нет.
– Вы уверены, дорогой?
– В чем дело?
– Сказать? Вы не обидетесь? – Маргарет помедлила и трепетным шепотом сказала: – Подстригитесь .
– Черт-те что, – сказал мистер Пинфолд, но Маргарет уже ушла и не слышала его.
Он посмотрел в зеркало. Да, оброс. Надо стричься. Но тут возникла новая загадка: каким образом Маргарет услышала не произнесенные вслух слова? Истершиеся, перепутанные провода тут ничего не объяснят. Сквозь его раздумья прорезался голос Маргарет: Не провода, милый. Это беспроволочное , – и ушел окончательно.
Вот где, наверное, собака зарыта; вот что, наверное, развеет обставшую его тайну. Со временем мистер Пинфолд дознается; пока же события этого утра совсем сбили его с толку, и на призывные звуки гонга он шел к ленчу, припоминая что-то из телепатии, о которой имел смутные представления.
За столом он первым делом одернул Главера, подняв мучивший его вопрос.
– Я не учился в Итоне, – сказал он с вызовом в голосе.
– Я тоже, – сказал Главер. – Я кончил Мальборо.
– Я никогда не говорил, что учился в Итоне, – настаивал мистер Пинфолд.
– Естественно. С какой стати, если вы не учились?
– Я всячески уважаю эту школу, но сам не сподобился там быть, – и он потянулся через стол к норвежке: – Я никогда не щеголял в черной рубашке в Альберт-холле.
– Да-да? – заинтересованно сказала ничего не понявшая норвежка.
– В гражданской войне все мои симпатии были на стороне Франко.
– Да? Это было так давно, я почти забыла, в чем там дело. В нашей стране не было столько интереса, как у французов и других.
– Я никогда не испытывал ни малейшей симпатии к Гитлеру.
– Конечно, я думаю, что нет.
– Когда-то я возлагал надежды на Муссолини, но я никогда не был связан с Мосли.
– Мосли? Что это такое?
– Умоляю вас, – воскликнула хорошенькая миссис Скарфилд, – не будем углубляться в политику.
Все оставшееся время мистер Пинфолд промолчал за столом.
Позже он сходил к парикмахеру, а от него отправился на свой пункт прослушивания в пустой гостиной. Мимо окон, он видел, прошел судовой врач. Он направлялся очевидно к капитану, потому что буквально в следующую минуту мистер Пинфолд услышал его голос.
– …и я решил, что нужно доложить вам, кэп.
– Где его видели в последний раз?
– У парикмахера. После этого он исчез бесследно. В каюте его нет.
– Да зачем ему бросаться за борт?
– Я наблюдаю за ним с самой посадки. Вы не заметили за ним никаких странностей?
– Я заметил, что он пьет.
– Да, он типичный алкоголик. Ко мне подходили пассажиры, просили его обследовать, но я, как вы понимаете, не могу, раз он сам не просит и не буянит. А сейчас они все говорят, что он бросился за борт.
– Я не могу застопорить машину и спустить шлюпку на том основании, что пассажира нет в его каюте. Может, он в чьей-нибудь еще каюте, с пассажиркой, и у них свои дела.
– Да, другого объяснения, пожалуй, не найти.
– А кроме бутылки – какие от него еще могут быть неприятности?
– Никаких, если повозиться с ним денек. А самое лучшее – погонять его неделю со шваброй… И пароход вдруг загомонил, как курятник.
– …Он пропал.
– …За бортом.
– …Его никто не видел после парикмахера…
– …Капитан думает, что у него тут женщина… Мистер Пинфолд из последних сил старался не отвлекаться и вникал в книгу. Вдруг тон переменился. – Все в порядке, он нашелся.
– …Ложная тревога.
– …Пинфолд нашелся.
– Я рад этому, – сурово сказал капитан. – Я боялся, что мы слишком далеко зашли. И дальнейшее была тишина.

Стрижка мистера Пинфолда добавила огня в его отношения с Маргарет. Весь день потом она не закрывала рта, радуясь перемене в облике мистера Пинфолда: – Он помолодел, – говорила она, – подтянулся, невероятно похорошел.
Подолгу рассматривая себя в зеркало, так и эдак вращая головой, мистер Пинфолд не видел большой разницы с прежним, не видел причины для этих восторгов. Не его расцветшая красота восхищала Маргарет, высказал он догадку, а свидетельство доверия, которое он ей оказал.
Среди похвал она нет-нет и роняла многозначительный намек: -…подумайте, Гилберт. Парикмахерская . Вам это ни о чем не говорит?
– Ни о чем. А должно?
– В этом ключ к разгадке, Гилберт. Вам обязательно это знать, вы должны это знать.
– Ну так скажите.
– Я не могу, дорогой. Это против правил. Я могу только намекнуть. Парикмахерская , Гилберт. Что делают парикмахеры, кроме того, что стригут волосы?
– Ну, они пытаются навязать средство для ращения волос.
– Нет, нет.
– Они завязывают разговор, делают массаж головы. Подвивают усы. Иногда, по-моему, срезают мозоли.
– Нет, Гилберт, проще. Подумайте, дорогой. Вот, вот, вот…
– Бреют?
– Правильно!
– Но я брился утром. Вы хотите, чтоб я еще раз побрился?
– Ах, Гилберт, вы такой душка. Вы немного колючий сейчас, да? Сколько нужно времени после бритья, чтобы вы стали колючим? Мне очень хочется , чтоб вы кололись… – И она снова разразилась горячечным объяснением в любви.
Мистер Пинфолд – а вернее, его образ, встающий со страниц его книг, – неоднократно в прошлом становился предметом страстной юной влюбленности. Пылкие простодушные речи Маргарет напомнили ему письма, возможно, написанные в постели, которые он получал по два в день на протяжении недели-двух. То были признания, заверения в любви без обратного адреса, без расчета на ответ и поощрение, и обрывался этот поток так же неожиданно, как начинался. Как правило, после первого письма он их не читал, но здесь, на борту враждебного «Калибана», бесхитростный пылкий лепет Маргарет проливал бальзам на его душу, и он внимал благосклонно. Больше того, как бы вознаграждая себя за незаслуженные оскорбления, он алкал этих благостных минут. Утром он совсем решил поменять каюту. А вечером ему расхотелось лишать себя весны.
Ночь принесла перемены.
Мистер Пинфолд не стал переодеваться к столу и не пошел есть. Смертельно усталый, он просидел в одиночестве на палубе, пока из кают-компании не стали подыматься пассажиры. Тогда он отправился к себе в каюту, впервые за три дня надел пижаму, помолился на ночь, забрался в постель, выключил свет, настроился спать и заснул.
Его разбудил голос матери Маргарет.
– Мистер Пинфолд, мистер Пинфолд. Вы, естественно, не спите? Все уже легли. Вы, естественно, не забыли, что обещали Маргарет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18