у него было живое, требовательное лицо. Игорь ответил:— Да, понимаю, товарищ заведующий.— Ага! Это уже лучше. Это гораздо умнее сказано. Теперь еще один вопрос: ты хороший товарищ?Глаза Алексея Степановича смотрели сейчас иронически, как будто в его вопросе был нескрываемый подвох. И поэтому Игорь переспросил:— Хороший ли я товарищ?— Да. Хороший товарищ или… так себе?Этот вопрос, в сущности, был для Игоря легким вопросом, он ответил уверенно и охотно:— Да, я могу сказать: товарищ я неплохой.Алексей Степановичы улыбнулся вдруг просто и дружески, и в его улыбке было что-то такое задорное, почти мальчишеское, только у детей так свободно, беззастенчиво открываются губы, у них не остается никаких узких щелей и углов.— Молодец! Нет, знаешь, ты далеко не глупый человек, это очень приятно. Ну… хорошо. Ты познакомишься с нами ближе. Витя, у нас где место?— Есть место в восьмой бригаде.— Хорошо. Будешь в восьмой бригаде. Бригадир Нестеренко — человек основательный. Ты немного зубоскал, правда?Игорь чуть-чуть покраснел.— Немножко.— Это ничего, а то в восьмой бригаде много серьезных. Отдохни, а там и за дело. Бежать не будешь?Почему-то Игорь не захотелось сказать «там будет видно», но он помнил свой отчет и посмотрел на Витю. Свободно, просто и уверенно Витя ответил на Игоря, чуть-чуть улыбаясь одними глазами:— Нет, Алексей Степанович, он бежать не собирается.— Добре. Значит… Воленко, действуй.Воленко вытянулся.— Есть!
12. ПОЛНОЕ НЕДОВЕРИЕ Все вышли из кабинета, кроме Володи Бегунка. Володя снял локти со стола:— Алексей Степанович!— Ну?— До зарезу нужно тридцать копеек на мазь.— Тридцать копеек? Хорошо, я скажу завхозу.Все в Володе оставалось в положении «смирно», только шея вытянулась и в глазах появилось обиженно-убедительное, страстное выражение.— Да он не купит! Честное слово, он не купит… Он будет говорить…— Ладно. Вот тебе тридцать копеек на мазь, а это двадцать на трамвай.— Сейчас можно?— Можно… до четырех часов.Очень радостно, громко, с молниеносным салютом Бегунок сказал:— Есть, Алексей Степанович!Он выскочил из комнаты, потом приоткрыл дверь, просунул голову.— Спасибо!По коридору мимо часового Володя пролетел с предельно скоростью, но и пришлось с такой же скоростью возвратиться, чтобы спросить у часового:— Куда дежурный пошел? Воленко?Часовой, опираясь на свою винтовку, нахмурил брови:— Воленко? А он туда пошел, с этим чудаком… туда.Часовой показал направление.Володя побежал догонять. По плиточному тротуару он повернул за угол и выбежал на широкий двор, обставленный хозяйственными постройками. В самом центре двора он увидел Воленко и Чернявина, направляющихся к кладовой. Володя, запыхавшись, обогнул их и пошатнулся, останавливаясь перед дежурным:— Товарищ дежурный бригадир! Товарищ Захаров разрешил в город до четырех.Воленко удивился:— В этом костюме?— Нет, не в этом. Я только говорю. А я надену парадный. Я сейчас надену.Воленко отправился дальше:— Ты переоденься и приди показаться.У Бегунка на этот раз даже руки вышли из положения «смирно».— Так, Воленко! Я же не какой-нибудь новенький. Другие дежурные всегда отпускают и то… доверяют. Я хорошо оденусь.— Я посмотрю.Володя несколько увял, опустил плечи, неохотно и сумрачно сказал «есть» и уступил дорогу.Через пятнадцать минут, когда Воленко вел Игоря в баню, Володя стал перед дежурным:— Товарищ дежурный бригадир! Я могу идти?Воленко уже занес ногу на ступеньку, но оглянулся, внимательно осмотрел Володю, тронул его пояс, бросил взгляд на ботинки, поправил белый воротник. Румяное личиког Бегунка над белым воротником сияло совершенно неизьяснимой красотой. Большие карие глаза ходили по следам взглядов дежурного и постепенно меняли выражение, переходя от смущенного опасения к победоносной гордости. Тюбетейки Воленко не тронул, но сказал возмущенно:— Я не понимаю, что это за мода! Почему у тебя всегда тюбетейка набекрень?Рука Володи быстро поправила тюбетейку, и глаза потеряли некоторую часть гордости.— Зеркало у вас есть? Надо в зеркало смотреть, когда уходишь. Деньги на трамвай имеются?— Деньги есть.— Покажи.— Да есть! Вот еще, Воленко, какое у тебя недоверие!— Показывай!Маленькая ладонь Володи расправилась у пояса, и над ней склонились две головы в золотых тюбетейках.— Это тридцать копеек на мазь, а это двадцать копеек на трамвай.— Только смотри, все равно узнаю: нужно покупать билет, а без билета нечего лататься. А то я знаю: все экономию загоняете!— Да когда же я, Воленко, загонял экономию? У тебя всегда… такое недоверие.— Знаю вас… Можешь идти!— Есть!На этот раз «есть» было сказано без всякой обиды.
13. «ИСПЛОТАЦИЯ» Город был большой, и самая лучшая улица в городе — улица Ленина. На этой улице, на горке, стоит белое здание с колоннами, в здании помещается театр. На улице много прекрасных витрин, но Ваня Гальченко бредет между людьми и витринами грустный. Чулки у него исчезли, голова заросла грязной, слежавшейся порослью, ботинки порыжели.Ваня пережил плохой месяц. Тогда, у стога соломы, ограбленный и обиженный, он недолго плакал, но долго думал и не придумал ничего. Продолжал думать и потом, когда, перебравшись через переезд, прошел по «своей» улице; со стесненным сердцем посмотрел на крыльцо, на котором вчера чистил ботинки.Так начались его трудные дни.Где находится колония им. Первого мая, Ваня никак не мог выяснить. На улицах он спрашивал встречных, но большинство отвечало незнанием, а были и такие, которые отмахивались и молча проходили дальше. К милиционерам Ваня подходить боялся. Боялся он и беспризорных и старался куда-нибудь скрыться, когда видел их приближающуюся стайку. Вообще Ваня плохо привыкал к сложности и многолюдству большого города. На той станции, откуда он приехал, все было проще и понятнее. Он спросил у молодой женщины, катящей перед собой детскую коляску:— Где колония Первого мая? Никто не знает.— Колония Первого мая? — женщина остановила коляску. — Я слышала. Только это далеко. Это за городом, мальчик.— За городом? А где?— Я не знаю. Ты спроси в наробразе.Режущее, незнакомое слово так испугало Ваню, что он даже вздохнул. Стало вдруг очевидно, что в городе жизнь гораздо более запутанна, чем ему казалось.— А что это?— Это учреждение, понимаешь, дом такой. Там тебе и скажут…— Дом…— Это на главной улице. Не забудешь? Наробраз.— Наробраз.— Ты на главной улице спроси. Тебе каждый покажет.— Там написано?— Наверное, написано.Ваня обрадовался. Но пришлось истратить целый день на это дело. Несколько раз он прошел главную улицу. В последний раз шел медленно, прочитывал все вывески, но такого слова «наробраз» так и не встретил. Наконец догадался спросить. Пожилой человек в шляпе показал палкой на огромный дом с просторной перед ним площадкой и сказал:— Наробраз? А это в окрисполкоме. Это там…Этот дом давно заметил Ваня и даже прочитал все вывески при входе. Там такой вывески «наробраз» тоже не было. Все же он поверил пожилому человеку и направился к этому дому.Ваня еще раз просмотрел все вывески при входе в большое здание, просмотрел рассеянно, потому что хорошо знал, что наробраза там не было. Потом вспомнил, что с другой стороны подьезда на асфальтированной площадке выступает крылечко и над ним есть какая-то вывеска. Он нашел этот вход. Действительно, здесь была вывеска, и на ней написано:Окружной отдел народного образованияОпять не то. Но в этом месте Ваня увидел нечто, не имеющее никакого отношения к наробразу, но, безусловно, важное. На асфальтированной площадке сидело целых четыре чистильщика — все мальчики. Тут же стояли люди, ожидающие свободной подставки. Одна подробность Ваню сильно заинтересовала: стояла пятая подставка для чистки обуви, на ней лежали две щетки. Ваня заметил, как на это соблазнительное оборудование поглядывали люди, читавшие афиши, но ничего сделать не могли: работник, вероятно, отлучился надолго. Ваня подошел сбоку к самойц подставке и начал наблюдать работу мальчиков. Ближайший к нему, скуластый, веснушчатый пацан лет пятнадцати, работал быстро, весело, щетки у него в руках ходили незаметно для глаза. Начищая задник, он наклонялся вперед и вбок, поглядывая на Ваню. Когда клиент снял ногу с подставки и полез в карман за кошельком, пацан дробно застучал колодками щеток по ящику и загляделся на Ваню. Глаза у него были ловкие, напористые, уверенные. Ваня смутился и двинулся уходить. Пацан крикнул:— Ты чего здесь заглядываешь?— Это я?— «Это я»! Чего торчишь? Может, чистить умеешь?— Умею.— Врешь.— Умею.— А ну покажи!.. Пожалуйте, гражданин! Вот к нему! Пожалуйте, пожалуйте!— Да, может, он не умеет?— Я отвечаю. Если будет плохо, перечищу. Как тебя зовут?— Ваня.— Ванька? Садись.Пацан энергично перемахнул к свободной подставке, открыл ящик, достал одну коробку, другую, открывал, закрывал их. В ящике находилось большое богатство: мази всех цветов, даже бесцветная, две бархотки, банка с разведенным мелом. Он выбросил малую щетку, банку с черной мазью, хлопнул рукой по подставке, сказал:— Начинай! Видишь, сколько народу!Ваня уселся на скамеечке, расставил ноги, с удовольствием принялся за работу. На подставке стоял хороший, новый ботинок, и над ним нависла штанина, тоже новая, дорогого сукна. Ваня начал сметать пыль с ботинка, но энергичный пацан крикнул на него недовольным голосом:— Умеешь! Штаны подкати!Ваня оглянулся растерянно, но скоро догадался, в чем дело. Аккуратно, не спеша, подкатил штанину, получилось хорошо. Ваня продолжал работу. Скуластый хозяин был занят своим клиентом, но все время посматривал на работу Вани, а когда клиент ушел, сделал одно замечание.— Зачем много мази кладешь? Он не понимает, говорит: «Чисти», — а на самом деле мази не нужно. Туда, сюда — и готово. А ты намазал!К Ване подошел новый клиент, потом еще один. Ваня работал охотно, с радостью, но руки и спина у него заболели почему-то очень скоро, и он был доволен, когда наступила передышка.— Деньги давай, — сказал скуластый, не глядя на Ваню. — Ох ты, черт, спать хочется. У тебя есть документ?У Вани было тридцать копеек. Ему не жалко было этих денег, но почему-то раньше ему не приходило в голову, что их придется отдавать, поэтому он немного удивился требованию и переспросил:— Тебе деньги отдать?— А как же? Ха! А кому ж отдавать?Он взял тридцать копеек и небрежно бросил в свой ящик. А из ящика достал три копейки.— На. Буду платить тебе по копейке с гривенника. Хочешь?— Как это: по копейке?— По копейке, хочешь? За каждого.— Мне?— Ну да, за работу. Нужно платить или не нужно? А документ у тебя есть?— Какой документ?— Без документа? Видал, тебе и по копейке много. А если спросят: какое право имеешь чистить, тогда что будет?— А я скажу, что нету документа.— Он скажет! Подумаешь! А он возьмет ящик, и ты пойдешь… знаешь? Юрка, посмотри за ним, а я пошамать…Их сосед в общем ряду — Юрка — кивнул головой, ответил нехотя:— Посмотрю.— И посчитай, сколько он нароботает.— Считать мне некогда, сам считай.— И не надо. Все равно, если спрячешь, найду. Все равно найду, понимаешь? — Он стоял перед Ваней и теперь, во весь рост, казался выше и основательнее. На нем были хорошие брюки навыпуск и новые ботинки. Ване стало не по себе перед его настойчивой угрозой, Ваня отвернул лицо в сторону:— Ничего я прятать не буду.Скуластый отправился по улице. Юрка повернул к Ване лицо, сказал недрежелюбно:— По копейке взялся! Ходит тут всякая шпана!Ваня ничего не ответил. Юрка еще два раза посмотрел на него, задумался, плюнул с осуждением через свой ящик, сказал своему соседу слева:— Нашел дурака. По копейке!Подошел клиент. Юрка застучал щетками:— Пожалуйте, гражданин. Почистим шевровые!Но гражданину, видно, не понравилась развязносьть Юрки, тем более что ботинки у него были вовсе не шевровые. Он поставил ногу к Ване.— Да он и чистить не умеет, он приблудный! Жалеть будете!Ваня ощущал неприятную робость перед Юркой. Он нахмурил брови механически, без увлечения закончил работу, положил гривенник в ящик. Юрка с презрением наблюдал за ним.Последний в ряду слева, большой, неповоротливый, скучный, бросил:— Спирька меня целое лето эксплуатировал, сволочь! Целое лето, так и то по три копейки платил.— По пять нужно, — сказал Юрка.Большими стаями пошли клиенты, разговоры прекратились. Ваня не успевал разогнуть спину, однат нога за другой менялись на подставке, гривенники прибавлялись в ящике. Но сейчас Ваня не испытывал прежней трудовой радости, лица клиентов его не интересовали, и он с клиентами не разговаривал. Наконец он так устал, что щетки еле двигались у него в руках, чаще стали вырываться. Возвратилься Спирька с папиросой в зубах, увидел группу ожидающих, закричал весело:— Вот пришел мастер первой категории! Пожалуйте!Еще с полчаса все пятеро разгружали очередь. У Вани вспотел лоб и стало болеть в груди. Когда последний клиент бролсил ему гривенник, Ваня даже не поднял монету, она так и осталась лежать на асфальте. Потом Спирька сказал:— Давай выручку!Не считая, Ваня передал ему серебро.— Ого! Рубль шестьдесят! Здорово! А больше нет?— Нет.— А ну, выверни карманы.Ваня вывернул.— Значит, тебе шестнадцать копеек. На. Видишь, и заработал.Юрка, положив руки на колени, обратил глаза к Спирьке. Глаза выражали негодование. Негодование выражали и другие пацаны, но только последний в ряду, неповоротливый и скучный, сказал:— Паскуда ты, Спирька.Спирька воинственно обернулся:— Что ты сказал? Что ты сказал?Последний ничего не ответил, но Юрка подтвердил с улыбкой:— Не слыхал? Правильно сказал! Это называется, знаешь как?— А как? А как?— Это называется исплотация! Исплотация! Что ж ты ему по копейке! Так же только буржуи делают, исплотаторы.Спирька гневно завертелся на асфальте, покалывал взглядами Ваню, но с наибольшим возмущением обращался к последнему в ряду:— А по сколько ему давать? Он и чистить не умеет. А гуталину сколько изводит? А если тебе, Гармидер, жалко, так и плати ему сам. Пожалуйста, плати хоть по десять копеек.Гармидер по-прежнему скучно смотрел в сторону и ничего не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10