Ваня испуганно стрельнул взглядом, быстро на руках вскочил, бросился к Игорю. Рыжиков протянул руку, чтобы поймать Ваню, но как-то так случилось, что Игорь стал между ними. Рыжиков не успел даже бросить на Игоря презрительный взгляд, не успел протянуть руку для защиты. Стремительный кулак Игоря Чернявина направился как будто в лицо Рыжикова, но с ног его повалил неожиданный удар в живот. Рыжиков свалился прямо на спящую Ванду. Ванда проснулась, вскрикнула в испуге:— Ой! Что такое? Чего ты?Игорь спокойно улыбнулся:— Не беспокойтесь! Рыжиков спать хочет. Уступите спальное место.Ванда брезгливо обернулась к Рыжикову, но сейчас же и улыбнулась: вид скривившегося Рыжикова, очевидно, ей понравился.— Ты его побил? За что?Рыжиков приподнялся на локте, выпятил толстые губы. Рыжие космы в беспорядке спадали на лоб, почти закрывая наглые зеленые глаза.— Ты чего скалишься? Он за тебя заступаться не будет.Ванда покачала головой:— А может, и будет!— Ты… — Рыжиков вскочил на ноги, сжал кулаки.Игорь улыбнулся, положил руку на плечо Вани, сказал в сторону, почти нехотя, скучно:— Имейте в виду, сэр, в этом купе вы пальцем никого не тронете.Рыжыиков засунул руки в карманы, ухмыльнулся:— Ты, наверное, не знаешь, кто она такая?Игорь посмотрел на Рыжикова удивленно:— А что такое?— Ты, может, думаешь, она барышня? Сказать, какая ты есть?— Пошел ты к черту! Жаба! Ну и говори! Все вы — сволочи!Рыжиков обрадовался:— Ха! Она же проститутка! Понимаешь, какое дельце?Ванда медленно пошла к краю платформы, подняла воротник жакета, втянула в воротник встрепанную голову. Игорь двинулся к Рыжикову, но Рыжиков захохотал и, ловко перепрыгнув на другую сторону платформы, спрятался за трактором.Ваня еле успевал следить за происходящим.Игорь подошел к Ванде. Глядя в пол платформы, спросил:— Верно?Ванда быстро повернулась, ответила с прежней ненавистью:— Ну и что ж, верно! А твое какое дело? Может, поухаживать хочешь?Игорь покраснел, скривил рот, отвел глаза от жадного взгляда Вани Гальченко.— Да… нет! А только… сколько ж тебе лет?Ванда кокетливо повела головой, чуть-чуть, через плечо, задела взглядом Игоря:— Ну и что ж? Пятнадцать.Игорь почесал медленно затылок, грустно улыбнулся и сказал:— Хорошо… Больше ничего, синьора, вы свободны.Она тронулась с места, неслышно, медленно прошла к брезенту, зябко втягивая голову в воротник, опустилась на брезент и тихонько улеглась, отвернувшись к трактору.Игорь, насвистывая, загляделся на степь. Далеко впереди встали из-за пологих холмов белые верхи зданий. Над ними нависло солнце.Промелькнула внизу босоногая команда девушек, ноги у них были еще белые, не загоревшие. Одна из девушек что-то крикнула Игорю, другие засмеялись. Игорь проводил их скучным взглядом, отвернулся. Ваня взглянул на Ванду, осторожно прислушался к Рыжикову за трактором, стал рядом с Игорем, поднялся на носки, спросил шепотом:— Она плачет?Игорь ответил сурово, не глядя на Ваню:— Неважно!Платформу сильно качнуло на стрелках.— Приехали, — сказал Игорь.Через многочисленные стрелки, мимо мелькающих просветов товарных составов поезд забирал вправо, быстро проходя пассажирскую станцию. Над крышами стоявших вагонов проплыли надстройка вокзала и длинные выпуклые кровли перронов. Поезд выскочил на узкую насыпь, которая праввильной кривой огибала неожиданно широкий луг у самого края города. За лугом соломенные крыши белых хат. Но снова стрелки дернули поезд, и он более осторожно начал втягиваться в широкую сеть товарных путей. Хат уже не было, на горе стояли и смотрели на поезд красные, серые, розовые дома города.Ванда зашевелилась на брезенте, села, отвернула лио к городу. Поезд вошел в узкую длинную перспективу других товарных поездов, очень медленно продвигался между ними.Игорь задумался, глядя на проплывающую замасленную поверхность станионного полотна.Сзади него что-то глухо стукнуло. Игорь быстро обернулся. На их платформе стоял, выпрямляясь после трудного прыжка и внимательно разглядывая их, стрелок железнодорожной охраны. Ванда неслышной тенью слетела с платформы.— Это ты — Игорь Чернявин?— Я.— Ага! Тут у нас телеграмма… Ты получил сто рублей по подложному переводу?Игорь влепил в стрелка восхищенным взглядом:— Ой, и народ же быстрый! Получил, представьте! Я отказывался, понимаете…Стрелок ухмыльнулся, кивнул:— Идем.Игорь почесал нос:— Ах ты, черт! Жалко, Ванька, с тобой расставаться. Хороший ты человек! И Ванда… Вы понимаете, товарищ стрелок, некогда мне.Ваня растерялся:— А… куда ты?— Я? Именем закона… арестован.— За что?— За бабушку.— Идем, идем, — повторил стрелок и тронул Игоря за плечо.Игорь взялся за борт платформы, готовясь спрыгнуть. Оглянулся на Ваню:— А ты, Ванюшка, иди в колонию. Здесь, говорят, приличная. Имени Первого мая.Он спрыгнул. За ним спрыгнул стрелок. Опершись руками о колени, Ваня смотрел им вслед. Он еще не мог вместить в себя это грре.Из-за трактора вышел Рыжиков. Он улыбнулся злорадно.— Будьте добры! Присылают записочку: дорогой Игорь, пожалуйста, возьмите сто рублей! Чистая работа! А Ванда где?Ваня ответил испуганно:— Не знаю.
7. НА СВОЕЙ УЛИЦЕ — Куда ты пойдешь? — спросил Рыжиков, когда они подошли к остановке трамвая возле товарной станции.Улица здесь была булыжная, покрытая угольной пылью. Из-под копыт и колес поднималось видимо-невидимо воробьев. У трамвайной остановки стояла очередь. У многих людей ботинки требовали чистки. Ваня не успел ответить: к нему подошел человек в форменной тужурке. Он добродушно кивнул к забору:— Почистишь, что ли?— Вам черной?— Черной, а как же. А то к начальству нужно, а ботинки…Ваня осмотрелся, сесть было не на чем. Подальше он увидел старое деревянное крыльцо.Человек, собирающийся к начальству, молча кивнул. Ваня побежал вперед, чтобы все приготовить. Когда клиент подошел, Ваня уже набирал мазь на одну из щеток…— Э, нет. Ты раньше пыль убери.Ваня приступил к работе. Рыжиков уселся повыше на том же крыльце и молча рассматривал улицу.— Сколько тебе?— Десять копеек.— А сдача у тебя есть? С пятнадцати?Ваня полез в карман. У него оказалось только четыре гривенника.— Не рассчитаемся так. Ну, бог с тобой, бери лишний пятак, — сказал клиент.Не успел клиент отойти, подошла девушка, попросила почистить туфли, потом — красноармеец. Красноармеецц спросил:— Сколько будет стоить, если вот сапоги?Перед красноармейцем Ваня оробел. Он еще ни разу не чистил сапоги красноармейцам и не знал, сколько это стоит. Ваня поперхнулся.— Де… десять копеек.— Вот еще дурак, — прошептал Рыжиков, но красноармеец обрадовался, поставил ногу на подставку:— Дешево берешь, малыш, дешево. У нас везде за сапоги двадцать копеек.Ваня забыл спросить «вам черной?» Работал он сильно, действовал глазами, бровями и даже языком. Быстро чистить двумя щетками он еще не умел, одна щетка вырвалась у негог из рук и далеко отлетела. Рыжиков громко захохотал, но щетки не поднял. Ваня сам, кряхтя, поднялся и побежал за щеткойй.Красноармеец дал Ване гривенник и сказал:— Молодец. Дешево почистил, и блестит хорошо.Он ушел, поглядывая на сапоги. У Вани заболели руки и спина. Опершись на локти, Ваня молча рассматривал улицу.Дома на улице все были одинаковые, кирпичные, запыленные, двухэтажные. Между ними короткие заборы, а в заборах ворота. Почти у всех ворот стояли скамейки, на скамейках сидели люди и грызли семечки. Ваня вспомнил, что завтра воскресенье. По кирпичным тротуарам проходили люди по двое, по трое и разговаривали негромко.Сзади открылась дверь, и скрипучий, неприятный голос спросил:— А вам чего здесь нужно? Беспризорные?Ваяня вскочил и оглянулся. Лениво поднялся и Рыжиков. В открытых дверях стоял человек высокий, худой, с седыми усами:— Беспризорные?— Нет, не беспризорные.— Чистильщик? Ага? А резиновые набойки у тебя есть?В ящике у Вани было только две щетки и две банки черной мази. Ваня развел руками:— Резиновых набоек нет!— Хо! Чистильщик! Какой ты чистильщик! Ну, допустим! А этот чего?Рыжиков недовольно отвернулся.— Чего ты здесь? Ночи ожидаешь?Рыжиков прохрипел еще более недовольно:— Да никакой ночи… Вот… знакомого встретил.— А… знакомого!Старик запер дверь на ключ, спустился по ступенькам. Ткнул узловатым пальцем:— Ты — марш отсюда. Вижу, какой знакомый.— Да я сейчас пойду. Что, и на улице нельзя остановиться? Ты, что ли такие порядки выдумал? — Рыжиков чувствовал свою юридическую правоту, поэтому обижался все больше и больше.Старик усмехнулся:— Плохие здесь порядки, иди туда, где хорошие порядки. Я вот только в лавочку. Пока вернусь, чтоб тебя тут не было.Он отправился по улице. Рыжиков проводил его обиженными глазами и, снова усаживаясь на крыльце, прогудел почти со слезами:— Придирается! «Ночи ожидаешь»!К ним подошел молодой человек и радостным голосом воскликнул:— Какой прогресс! На нашей улице чистильщик! Да какой симпатичный! Здравствуй!— Вам черной? — спросил Ваня.— Черной! Ты всегда здесь будешь чистить?Набирая мазь. Ваня серьезно повел плечами и сказал с небольшим затруднением:— Всегда.Этот клиент не спросил, сколько нужно платить, а без всяких разговоров протянул Ване пятнадцать копеек.— Так сдачи нет.— Ничего, ничего, я всегда буду платить тебе пятнадцать копеек. Мне только надо побыстрее.Ваня опустил деньги в карман и снова начал рассматривать улцицу. Приближался вечер, от этого на улице стало как будто чище. Ваню очень интересовал трамвай. Он много слышал об этой штуке, но никогда ее не видел, и теперь ему хотелось залезть в вагон и куда-нибудь поехать. Настроение у него было хорошее. В душе разгоралась маленькая гордость: все проходят и видят, что на крыльце сидит Ваня и может почистить ботинки.Рыжиков сказал:— Ваня, знаешь что? Ты мне дай пятнадцать копеек, ладно? А я тебе завтра отдам.— А где возьмешь?— Это я уже знаю, где возьму. Надо пойти пошамать.Ваня вдруг почувствовал голод. Еще утром они сьели на платформе остатки вчерашнего ужина.— Пятдесят копеек? А у меня есть сколько? У меня есть девяносто копеек. А, я и забыл про те деньги!— Какие «те»?— Игорь дал… бабушкины.Вася развернул бумажку, посмотрел на нее грустно и спрятал обратно.— Так дай пятьдесят копеек. Видал, сколько у тебя денег!— Те нельзя, — сказал Ваня и дал ему сорок пять копеек, поделив пополам имевшуюся наличность.Рыжиков взял деньги:— А иночевать… я приду.Ваня с тоской вспомнил: нужно еще ночевать. Почему-то мысль об этой необходимости до сих пор ему не приходила в голову. Он даже растерялся:— А где ночевать?— Найдем. Здесь на вокзале не позволяют.Рыжкиков деловой походкой направился вдоль по улице. Ваня снова опустился на ступеньки и загрустил. Солнце зашло за дома. Мимо Вани проходили люди, и никто не смотрел на него. На противоположном тротуаре шумела стайка детей, голос балованногй девочки сказал громко:— А вон сидит маленький чистильщик.Еще одна девочка загляделась на Ваню, но потом кто-то ее дернул, она засмеялась и побежала к калитке. Голос взрослой женщины сказал:— Варя, твой суп простынет. Я тебе вторый раз говорю.И балованная девочка запела:— Первый, первый, первый!Ваня подпер голову кулаком и посмотрел в другую сторону улицы. По ней возвращался усатый хозяин.— Сидишь? — сказал он. — А тот где?— Ушел, — ответидл Ваня.— Да и тебе пора домой, никто больше чистить не будет. Только ты мне завтра резиновые набойки принеси.Ваня спросил:— А далеко отсюда лавочка?— А тебе зачем? Покупать что будешь? Папиросы, наверное?— Нет, не папиросы. А где она?— Да вот тут за углом сразу.Ваня сложил щетки и коробки, поднял ящик и отправился в лавочку.
8. НОЧЬ Заночевали в соломе, и оказалось, что это вовсе не далеко. Нужно по той же улице пройти два квартала, перейти через переезд, потом еще немного пройти, а там уже начиналось поле. Может быть, и не настоящее поле, потому что впереди было еще несколько огоньков, но здесь, за последним домом, было просторно, шуршала под ногами трава, а чуть в стороне стояла эта самая солома. Вероятно, она стояла на пригорке, потому что отсюда хорошо был виден горящий огнями город. Совсем близко, на переезде, один фонарь горел очень ярко и сильно бил в глаза.Ваня неохотно шел ночевать. Когда позади осталась последняя хата, он пожалел, что не поискал ночлега в городе. Но Рыжиков брел уверенно, заложив руки в карманы, посвистывая.— Вот здесь, — сказал он. — Нагребем соломы, тепло будет. И к городу близко.Ваня опустил ящик на землю, и не захотелось ему ложиться спать. Он начал рассматривать город. Было очень приятно смотреть на него. Впереди огни рассыпались по широкой площади, и было их очень много. Они казались то насыпанными в беспорядка, то обнаруживались в их толпе определенные линии. Выходило так, как будто они играют. Подальше начинался ряд больших домов, и во всех домах окна горели разными цветами: желтыми, зелеными, ярко-красными.— Отчего это? — спросил Ваня. — То такие, а то такие.. окна?— Чего это? — спросил Рыжиков, наклонившись к соломе на земле.— Окна отчего такие? Разные?— А это у кого какая лампа. Колпаки такие, абажуры. Это женщины любят: то красный абажур, то зеленый.— Это богатые?— И богатые, и бедные. Это из бумаги можно сделать. Бывает, абажур такой висит, а больше ничего и нет. И взять нечего. Только голову морочат…— Украсть? — спросил Ваня.— У нас не говорят «украсть», а говорят «взять».— Я завтра пойду к этому… к Первого мая.— И там можно кое-что взять. Если умно.— А зачем?— Ну и глупый ты! Совсем глупый! Как это «зачем»?— Пойти туда жить, а потом взять?— А как же?— А потом в тюрьму?— Это пускай поймают!— А Игоря поймали.— Потому что дурак. На почту лазит. Да ему все равно ничего не будет: несовершеннолетний.Рыжиков гребнул солому из стога сена еще раз…— У нас на станции сторож такой… так он умер, а тот, Мишкой его зовут, так он тоже в колонии Первого мая. И он писал письмо.— Первое мая, — Рыжиков разгреб солому, помял ее ногами, растянулся. — Ложись лучше!Ваня замолчал и стал укладываться.На небе горели звезды. Соломенные пряди под ними казались черными, большими конструкциями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10