Позвякивание смолкло.
«Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков!»– прозвучал неожиданно сильный, чистый, звучный, сдержанно ликующий, юношески звонкий голос Флавиана.
«Аминь!»– мягко, чуточку тягуче, приглушённо благородно, и в тоже время внутренне-мощно отозвался хор. Стоящие в храме дружно закрестились и закланялись.
– «Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу!
– Приидите, поклонимся и припадем Христу Цареви нашему Богу!
– Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему!
– Приидите, поклонимся и припадем к Нему!» – ангельски-восторженное трёхголосье, взлетевшее из алтаря над храмом и охватившее, казалось, весь призываемый на поклонение Любящему Создателю сотворённый Им мир, отозвалось в моём сердце вспыхнувшим желанием не просто поклониться а, именно – припасть, припасть и сердцем и телом и всем моим существом к Нему, Царю и Богу моему – да, да! – именно так я пронзительно ощутил сейчас – Царю моему и Богу моему – Христу.
Опустившись коленями на истёртые, – скольких уже припадавших видевшие?!– каменные плиты пола я прижался лбом к их прохладной шероховатости и ощутил радостную причастность ко всем здесь стоящим и кланяющимся, и ко всем здесь стоявшим и кланявшимся и припадавшим к нашему Творцу во все века жизни этого храма православным: «И, я, тоже – Твой, Господи!»
– Глас осмый! Благослови душе моя Господа! – серебряным колокольцем прозвенел голосок именинника Серёжи и хор подхватил густым тягучим распевом:
– Бла-го-сло-ве-е-е-е-ен е-си, Го-о-о-осподи…
На солею из царских врат выплыл отец Флавиан, и, я поразился его внезапному преображению: – вместо недужного, прихрамывающего, усталого толстяка явился облачённый в зелёно-золотые сверкающие доспехи, умудрённый в боях, величественный полководец, могучий богатырь преисполненный силы и достоинства, священник Бога Вышнего, неторопливо и благоговейно совершающий священнодействие воскурения благоухающего фимиама. Под тихо струящийся распев древнего песнопения, Флавиан твёрдой поступью прошествовал в обе стороны от растворённых царских врат, останавливаясь перед каждой иконой и, с благоговейным поклонением совершая перед нею крестообразное каждение. Затем, став на амвоне, покадил в сторону хора, ответившего на это полупоклоном, и повернувшись к молящимся, веерообразно охватывая каждением весь храм, негромко возгласил: – Дух Святый найдет на вас и Сила Вышнего осенит вас!
– Дух Твой благий наставит нас на землю праву! – мягким рокотом прокатился по храму ответ молящихся.
– Тойже Дух содействует нам вся дни живота нашего – прошептала рядом со мной, склонившаяся к кадящему священнику Клавдия Ивановна.
Сойдя со ступеней амвона, Флавиан направился в противоположную от меня сторону и, обходя храм по часовой стрелке, продолжал каждение икон и молящихся, то и дело возглашая – Дух Святый найдет на вас… – слыша в ответ – Дух Твой благий…
Атмосфера богослужения, охватившая меня непередаваемым ощущением патриархальной древности, и, в тоже время какой-то вневременности происходящего, отзывающиеся резонансом в глубинах души звуки священных песнопений, трепет свечей, сияние паникадила, терпкий аромат душистого ладона, поражающее единство чувств, движений, внутренней собранности молящихся, всё это было пронизано невидимой, но явственно ощущаемой созидательной Божественной Силой. Другой, неведомый прежде мир, мощно разящий душу богатством своей красоты, окружал меня со всех сторон, и, я ощущая себя почти иностранцем в этом Царстве Церкви Христовой, в тоже время чувствовал, что здесь я – дома, именно здесь, среди этих людей, среди этих звуков и света, в этом пульсирующем море Божьей Любви. Когда Флавиан, проходя мимо меня в своём торжественном великолепии, блеснул в мою сторону ласковым лучиком взгляда и окатил нас с Клавдией Ивановной клубом кадильного благоухания, я, приклонив голову, как будто бы уже и привычно, ответил:
– Дух Твой благий наставит нас на землю праву!

ГЛАВА 10. ВСЕНОЩНАЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Каждение завершилось. Флавиан вошёл в алтарь. Царские врата закрылись. Паникадило погасло. Церковь погрузилась в тёплый полумрак. Хор закончил песнопение и воцарилась тишина.
– Миром Господу помолимся! – уже не восторженно-ликующий, но властно призывающий голос Флавиана, подобно призыву вождя – к оружию, братья! – разорвал трепещущую тишину храма.
– Го-споди, поми-луй – мягко, но с ощутимым внутренним напряжением отозвался хор, и я почувствовал в этом напряжении – напряжение воина, поднимающегося на битву и воздвизающего, неторопливо, но уверенно несокрушимое оружие – молитву христианскую.
– О свышнем мире и спасении душ наших, Господу помолимся! – вот, за что – за ниспосылаемый свыше от Господа мир и спасение от вечной погибели наших душ – разворачивается сражение!
– Го-споди, поми-луй!
– О мире всего мира, благостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех, Господу помолимся! – ратный призыв уже вырывается за стены храма, пронзая пространства охватывает весь мир, созывает в соединение и благое стояние в подвиге христианские воинства Божьих Церквей всего мира!
– Го-споди поми-луй! – верим, Господи! Верим в Твою милость, одну лишь могущую дать силы для победы!
– О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих вонь, Господу помолимся! – и, нас, вошедших и стоящих, и молящихся, благоговеющих перед величием милости Твоей, укрепи, Господи!
– Го-споди, поми-луй! – выдохнул единым молитвенным вздохом, набирающий силу звучания хор.
– О великом господине и отце нашем Святейшем Патриархе Алексии и о господине нашем Высокопреосвященнейшем архиепископе…, честнем пресвитерстве, во Христе диаконстве, о всем причте и людех, Господу помолимся! – помяни, укрепи, утверди Силою Твоею, Господи, ведущих нас на битву воевод Твоих, пастырей, служителей, братий и сестёр наших, предводимых и ведущих воинство Христово к вечной славе Победителя-Христа!
– Го-споди, поми-луй! – грянуло несокрушимо.
– О богохранимей стране нашей… О всяком граде… о верою живущих… о изобилии плодов… о страдущих, плененных… о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды, Господу помолимся! – всем, Господи, всем, каждому и во всём, необходима Твоя животворящая и спасительная милость!
– Го-споди, поми-луй!
– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!
– Го-споди, поми-луй! – и, нет больше желаний, нет собственных сил, нет иной радости и жизни, кроме Твоих, Господи, божественных Милости и Любви…
– Пресвятую, Пречистую, Преблагословеннную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим! – Матерь Божья! Святые Божьи! Помогите приидти к Вам и быть с Вами в Жизни Вечной у престола Христа Бога! Жизни свои, сердца и души предаём…
– Тебе, Го-споди! – с радостным изнеможением рухнул хор.
– Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков!
– А-минь!
Мощь церковной молитвы потрясла меня. Первый раз в жизни, я участвовал в богослужении, причём, не просто стоял или присутствовал, но именно участвовал! Всё происходящее в храме было не театральным лицедейством, которое ты наблюдаешь со стороны, лишь в той или иной мере позволяя ему затрагивать твои эмоции и вызывать соответствующую чувственную реакцию.
Богослужение совершалось не передо мной, и даже не вокруг меня, но, скорее внутри, проходя меня насквозь, как проходит солнечный свет сквозь прозрачный сосуд наполненный чистой родниковой водой. Моё сердце, будто очищенное от кожуры, обнажённо пульсировало, мои тело, душа, всё существо, словно сами превратились в Храм, в котором совершалась божественная служба.
Я был в храме, и храм был внутри меня, и в обоих присутствовал, явственно ощущаемый своей благодатною Силою Бог.
– Глас шестый, блажен муж, Аллилуиа! – вновь прозвенел с клироса ангельский голосок Серёжи-именинника.
– Блажен муж, иже не идет на совет нечести-и-ивых, Ал-ли-лу-у-ийа, Ал-ли-лу-у-ийа, А-а-а-а-ли-лу-у-у-у-ийа… – тревожно-трепетно подхватил хор, и завораживающий ритм псалма заструился прерывистым течением то взлетающей, то рассыпающейся горным ручьём мелодии.
И, я, словно листок, подхваченный этим стремительным потоком, поплыл по нему, отбросив попытки контролировать ход своих мыслей и чувств и всецело отдавшись несущей меня упругой волне священного песнопения.
– … и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе… – это не про меня, столько лет топтавшего пути всех возможных грехов… – яко весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет. – Господи! Проведи меня в остаток дней моих путём праведных, да минует пути погибельные душа моя…
Вновь встало передо мной несчастное заплаканное лицо Ирины, – лежит, наверное, бедняжка, в пропахшей лекарствами и чужой болью больничной палате, смотрит с тоской в окно… А, может быть, молится… может быть, и обо мне… Может быть, я потому и вижу её перед собой, и чувствую её страдание, что это она сама, обо мне молится? Ведь, Флавиан назвал же её в числе молитвенников за меня, наверное он знает… Господи! Помоги бывшей жене моей, Ирине!… Почему, бывшей? – брошенной мною, жене моей, Ирине, другой-то всё равно ведь нет у меня… Да, и у неё тоже, никого… Кроме Бога… Господи! Не оставь её, ей плохо, больно, одиноко… как и мне было ещё два дня назад! Господи, даруй и ей утешение в скорби, вылечи её, Господи! Исправь, то, что я исковеркал в её душе, пусть Твоё Божественное утешение восполнит всё, чем я обделил её в нашей совместной жизни, пожалей её, Господи! Ты же пожалел погибающего меня, открыл мне другую, настоящую жизнь, наверное ведь и её молитвами! Теперь я прошу, молю тебя, Господи, помоги Ирине, сделай так, что бы ей стало легко, небольно и неодиноко! Господи, и меня помилуй, Господи!
Очнувшись, я увидел, что царские врата вновь открыты и перед ними, с дымящимся кадилом в руке, стоит величественная фигура Флавиана. Справа и слева от него, в сверкающих золотом облачениях-стихарях, с большими, обёрнутыми зелёной лентой свечами в руках, стояли Семён и Серёженька, хор заканчивал какое-то песнопение. Вот наступила тишина.
– Премудрость, прости! – возгласил Флавин, начертав кадилом знамение креста в отверстых царских вратах.
– Свете тихий святыя славы Безсметного Отца Небесного, Святаго, Блаженного, Иисусе Христе… – затаённо-таинственно начал хор.
Флавиан степенно-благоговейно перекрестившись и поклонившись, приложился к иконам Спасителя и Божьей Матери справа и слева от царских врат, обернувшись, широким крестом благословил Семёна и Серёжу, перешедших и соединившихся на амвоне лицом к алтарю, в то время, когда он сам прикладывался к иконам, и вошёл в алтарь, где вновь несколько раз неторопливо звякнуло кадило. Серёжа и Семён поклонились друг другу, и, через разные боковые двери, также вошли в алтарь.
– Вонмем! Мир всем! Премудрость! – прозвучал из алтаря торжественный голос Флавиана.
– Прокимен. Псалом Давидов. Глас шестый. – зазвенел в ответ колокольчиком уже успевший выдти на клирос Серёженька – Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю!
– Помощь моя от Господа… – мягко повторил за ним хор – сотворшаго небо и землю.
– Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя! – голосок Серёженьки взлетел ещё выше.
– Помощь моя… – также мягко повторил хор.
– Помощь моя от господа! – голос Серёжи зазвенел натянутой струной.
– Сотворшаго небо и землю! – утвердительно завершил хор.
Во время этого диалога, через левые двери алтаря плавно и осторожно, ступая словно по тонкому льду, вышел Семён, могучий в сверкающем золотом стихаре, благоговейно неся перед собою большую, в потёртом кожаном переплёте книгу. Он прошёл по солее, спустился по ступенькам амвона вниз, и, повернувшись лицом к алтарю, положил свою книгу на быстро подставленную ему шустрой старушкой «разножку» – ракладной аналой, после чего перекрестился и кротко поклонился стоящему в глубине алтаря Флавиану.
– Премудрость! – воскликнул в алтаре Флавиан.
– Притчей чтение! – густым, рокочущим басом отозвался Семён.
– Вонмем! – призыв Флавиана пролетел во все уголки замершего храма.
– Память праведного с похвалами, и благословение Господне на главе его. Блажен человек, иже обрете премудрость… Блажен… блажен значит – счастлив, это я уже догадался, а, вот – иже, иже – наверное – который… Ну, да! Получается – счастлив человек, который обрёл премудрость. Это – про меня. То, что я счастлив, я частично ощущал сердцем, частично понимал умом. Счастье пришло ко мне вместе с Богом, то есть я пришёл к нему, когда я пришёл к Богу, и, следовательно, счастье – быть с Богом! Вот это и есть Премудрость! Премудрость, то есть Мудрость превосходящая все земные мудрости, скорее – земные мудрёности, лишь пытающиеся показаться настоящей мудростью и прикрывающие свою пустоту театральной мантией ложной таинственности. Оказывается, настоящая Мудрость проста – быть с Богом. А Бог это – Любовь, я уже это знаю, не просто верю в это, но – знаю, так как испытал и испытываю это на самом себе. Следовательно, Премудрость – быть в Божественной Любви, иметь её в себе, нести её другим. И в этой Премудрости – блаженство, то есть – счастье. Надо же! Чего я теперь знаю! Господи, слава Тебе! Благодарю Тебя, что ты умудряешь мой ничтожный самолюбивый разум Своей божественной Премудростью!
– …и вернии в любви пребудут Ему: яко благодать и милость в преподобных Его, и посещение во избранных Его! – прогремел высоко под куполом мощный голос Семёна, и возникшая за этим тишина, словно ознаменовала застывший благоговейно мир, услышавший глас Самого Бога.
– Рцем вси от всея души, и от всего помышления нашего рцем! – раздался из алтаря голос Флавиана. Царские врата затворились.
– Рцем – по церковному значит – скажем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20