Я не знал о ней ровно ничего.
Когда она открыла мне дверь, я сразу подумал о пошлой иронии судьбы. Лицо знакомое – только где же я ее видел? Пожимая мне руку, она смотрела и застенчиво и строго. Невысокого роста, тоненькая, но отнюдь не хрупкая, с темными волосами. В белом свитере и черной юбке. Она была не моложе Кэро. И рядом с Кэро – нашей блистательной и самоуверенной Кэро – сильно проигрывала. И тут, очень кстати, мне вспомнился случай, совсем не связанный с ней: я вспомнил, как в гостиной на Лорд-Норт-стрит Кэро, покатываясь со смеху, говорила, что женам следует бояться не сногсшибательных красавиц, а тихих сереньких мышек. Вот уж действительно шутка судьбы – вспомнить об этом, проходя за Элен Смит в ее нарядную маленькую гостиную. Я так и не мог сообразить, кто же она и где мы встречались.
Она налила мне виски и удобно, с ногами, устроилась на диване. Стаканы стояли на низеньком столике перед нами.
– С вашей стороны очень мило, что вы пришли, – сказала она.
– Какие пустяки! – ответил я, пожалуй, излишне бодро.
– Пустяки ли? – Она посмотрела на меня. На миг перед моим умственным взором возникли глаза Кэро: большие, дерзкие, наивные. Глубоко посаженные глаза Элен дерзкими не были, но они были пытливее и проницательнее. Больше я не сравнивал. Я приглядывался к ней: не красавица, даже не хорошенькая, но лицо тонкое и изящное. Эта тонкость и одухотворенность особенно поражали по контрасту с широкими, прямыми плечами. Она улыбнулась мне застенчивой и искренней улыбкой.
– Мне ужасно неловко, – сказала она.
И вдруг я вспомнил – быть может, потому, что пальцы коснулись холодного стакана – посольство в Риджент-парке, вечер Суэцкого кризиса… Жена Дж.С.Смита!
Так вот кто она такая! Да, получалось действительно неловко, хотя она имела в виду совсем не то. Смит – племянник Коллингвуда! О нем говорили, что это фанатик, одержимый; мне приходилось читать его статьи и речи: в них чувствовался непонятный яростный вызов. Была какая-то глухая злоба в его подходе к историческим событиям и политике, и тем не менее я знал молодых консерваторов, которые буквально боготворили его. Жена Дж.С.Смита! Да, неловко! Я сказал что-то невнятное, вроде того, что главное – не надо мучить себя.
На этот раз ее улыбка была просто ослепительна.
– Это, знаете ли, легче сказать, чем сделать.
Чтобы как-то разрядить атмосферу, я спросил, чем она занималась сегодня. Она ответила, что была на службе. Оказалось, она работает в справочной библиотеке. Мы называли общих знакомых – среди них оказался лорд Лафкин. Я сказал, что когда-то работал у него.
– Уверена, что вам это пошло на пользу, – сказала она не без ехидства.
Хоть она и волновалась, но довольно скоро овладела собой и стала оживленна и разговорчива. Не забывала она и своих обязанностей хозяйки: налила мне еще виски, открыла сигаретницу.
– Я вовсе не мучаюсь из-за наших с ним отношений, – начала она. – Надеюсь, вы верите мне? – И продолжала: – Я счастлива. Никогда в жизни не была так счастлива. Мне кажется, и он счастлив. Это звучит до безобразия самонадеянно, но мне кажется, он тоже счастлив.
Нисколько она не самонадеянна, подумал я, будь она самонадеянной, ей было бы куда легче.
Элен говорила так откровенно, что я смог последовать ее примеру. Я спросил, где ее муж. Что у них произошло?
Она покачала головой.
– Я должна рассказать вам. Это звучит чудовищно. Если бы я узнала такое про другую женщину, я не подала бы ей руки. Да, конечно…
Кроме Роджера, сказала она, только родители мужа знают, что с ним. Это должно оставаться тайной. И она добавила глухо и жестко: «Он в доме для умалишенных».
Неизвестно, поправится ли он когда-нибудь. Избирателям сообщили, что он болен и, возможно, не выставит свою кандидатуру на следующих выборах.
– Это надвигалось давно. Да! И меня это не остановило. Я поняла, что передо мной счастье, и ухватилась за него обеими руками. – Она посмотрела на меня искренними, виноватыми и строгими глазами. – Я вовсе не хочу оправдываться, но можете мне поверить: пусть это кажется предательством, но, если бы не его душевная болезнь, я бы давно оставила его. Я пыталась ему помочь. Если бы не это, я ушла бы от него еще до того, как появился Роджер. – В ее горькой улыбке не было снисхождения к себе. – Когда женщина влюбляется сначала в человека, которого не переносит, а потом в такого, за которого по может выйти замуж, – должно быть, с ней что-то неладно, вам не кажется?
– А может, это просто невезенье?
– Нет, тут дело не в одном невезении. – И она сказала просто: – Только, знаете, сейчас я вовсе не чувствую, что со мной что-то неладное. Вы ведь понимаете меня?
Она громко рассмеялась. Трудно было не заметить в ней нежности, душевного жара, умения быть счастливой. И все же мне показалось, что такая жизнь не для нее. Я знал в Лондоне многих женщин, которые припеваючи жили по-холостяцки в таких же квартирках (и притом не столь нарядных и дорогих). Многие, так же как она, возвращаясь со службы, наводили уют в своих гнездышках, поджидали своих мужчин. Некоторые смотрели на это спокойно – легко сходились, легко расходились. Некоторым даже приятно щекотала нервы необходимость сохранять танцу, правилось сидеть за задернутыми шторами, в одиночестве и прислушиваться, когда же стукнет наконец дверца, лифта… Глядя на Элен, я не сомневался, что, хоть она и решилась жить, скрываясь и прячась, раз иного выхода не было, ей приходилось дорого платить за свое счастье – может быть, дороже, чем она сама сознавала.
Я спросил, давно ли они вместе.
– Три года, – ответила она.
Я не мог поверить своим ушам. Три года! И все это время мы были близко знакомы с Роджером. Я почувствовал укол самолюбия – как же это я ничего не заметил!
Мы помолчали. Она испытующе смотрела на меня своими синими, до боли честными глазами. Потом сказала:
– Я хочу задать вам один вопрос. Очень серьезный.
– Да?
– Я должна оставить его?
Я ответил не сразу:
– Можно ли об этом спрашивать?
– А разве нельзя?
– И вы могли бы его оставить?
Она не отвела глаз. Помолчала немного. Потом сказала:
– Я просто не могу причинить ему зло. Нам всегда было хорошо вместе. То, что он нужен мне, само собой понятно, только не так уж это все у нас односторонне. Не знаю почему, но иной раз мне кажется, что я тоже нужна ему. – Она говорила просто, раздумчиво и вдруг не выдержала: – Во всяком случае, если он уйдет от меня, моя жизнь кончена.
Голос ее зазвенел, на глаза навернулись слезы. Порывисто, как девчонка, она размазала их пальцами по щекам. Всхлипнула и, взяв себя в руки, продолжала уже тверже:
– И все равно причинить ему зло я не могу. Вы понимаете?
– Кажется, понимаю.
– Я верю, что он делает важное дело. И вы тоже в это верите. Правда? – Элен сказала, что она «ничего не смыслит в политике», но она была умна и проницательна. Она понимала, в чем сила Роджера и в чем его слабость.
Она тонко улыбнулась:
– Я ведь говорю с вами не кривя душой. Я не из тех, кто способен на красивые жесты. Конечно же, я не могу причинить ему зло. Загубить его карьеру было бы для меня ужасно. Ведь это значит загубить ему жизнь. А это было бы для меня ужасно, потому что я эгоистка. Ведь, если наша связь повредит ему в глазах общества, он по-настоящему никогда мне этого не простит. Вы согласны?
Странная у нее была манера – задавать мне вопросы, вопросы о себе самой, на которые я не мог ответить, потому что слишком мало ее знал. В устах другой женщины это звучало бы как попытка привлечь к себе внимание: «Смотрите на меня, какая я!» – могло показаться первым шагом к сближению, к флирту. Но как мужчина я для нее не существовал – она ждала от меня помощи, только и всего. Таким способом она не то что поверяла мне свои тайны, но как бы вводила в курс дела, чтобы при случае я мог оказаться ей полезен.
Я ответил уклончиво.
– Не простил бы, – уверенно сказала она. – Это был бы конец! – И прибавила спокойно, рассудительно, чуть ли не насмешливо: – Выходит, как ни кинь, а все клин.
Мне хотелось ее утешить. Я сказал, что могу помочь ей только одним – практическим советом. Что, собственно, происходит? Была ли она у адвоката? Предпринимала ли еще какие-нибудь шаги?
До сих пор она, в сущности, мне ничего не сказала, видимо побаиваясь начать этот разговор. Впрочем, так ли? Побаивалась-то побаивалась, однако ей нельзя было отказать в решительности и смелости. Ведь она затем и пригласила меня, чтобы поговорить о деле. И потом, после стольких лет молчания ей, конечно, хотелось излить душу. Всякому человеку приятно немного похвастаться, даже ей – хотя она отнюдь не страдала самомнением, – а, может, ей больше других.
Факты мало что прояснили. Да, к адвокату она обращалась. Он устроил, чтобы за телефонными звонками к ней проследили. Два-три раза удалось перехватить тот голос. Но звонили всякий раз из автомата, так что установить личность, конечно, невозможно. Голос всегда один и тот же? Да! А каков он? Да не совсем нашего круга, сказала Элен, точь-в-точь как сказала бы миссис Хеннекер, как могла сказать только англичанка. Грубый? Нет, нисколько, скорее интеллигентный. Говорил гадости? Вовсе нет. Просто говорил, что ее связь с Роджером известна, перечислял, в какие вечера Роджер бывал у нее, советовал предупредить Роджера, чтоб поостерегся.
После того как телефонные разговоры были взяты под контроль, она получила два анонимных письма. Вот из-за этого она и попросила меня зайти к ней сегодня, сказала она, когда мне было уже пора уходить. Да, она показывала их адвокату. Теперь она разложила их на столике, на котором стояли наши стаканы.
Анонимных писем я не выношу. В свое время я и сам из-за них натерпелся. Я до сих пор не могу унять нервную дрожь при виде теснящихся друг к другу букв, выведенных рукой маньяка, писем, в которых все дышит расстроенной психикой, ищущим выхода безумием, злобой, которая ранит исподтишка, ненавистью, пульсирующей в пустых комнатах. Но эти письма были необычные. Написаны совершенно нормальным размашистым почерком на хорошей белой бумаге. Вежливые, деловитые. Известно, говорилось в них, что Роджер посещал ее между пятью и семью часами вечера в такие-то и такие-то дни. («Все точно?» – спросил я. «Совершенно точно!» – ответила Элен.) Пишущий эти строки располагает документами, подтверждающими их связь. («Это возможно?» – «К сожалению, мы переписывались».) Если Роджер намерен оставаться на виду, эти сведения – как ни прискорбно – придется предать гласности. Вот и все, что было в этих письмах.
– Кто это? – воскликнула Элен. – Сумасшедший?
– Разве похоже на то? – медленно сказал я.
– Может, этот человек просто ненавидит нас? Его или меня?
– Хорошо, если бы так…
– То есть?..
– Мне кажется, за этим скрыт точный расчет…
– Это как-то связано с политической деятельностью Роджера? – Ее лицо гневно вспыхнуло. – Я этого и опасалась. Какая подлость!
Я был рад, что она рассердилась, а не пала духом. Я сказал, что хотел бы взять письма с собой. У меня есть знакомые в Службе безопасности, пояснил я. На их скромность вполне можно положиться. С такими делами они справляются мастерски. Если кто и может выяснить, что это за человек или кто за ним стоит, так только они.
Возможность действовать несколько успокоила Элен, поскольку она была человеком действия. Блестя глазами, она заставила меня перед уходом выпить еще виски. Она оживилась, голос ее впервые за весь вечер звучал почти весело, но вдруг она помрачнела и ни с того ни с сего спросила:
– Вы, конечно, с ней знакомы?
Она порывисто поднялась с дивана, повернулась ко мне спиной и стала поправлять цветы в вазе – казалось, ей хочется поговорить о Кэро, но она боится, что это будет слишком мучительно.
– Да, знаком.
Элен внимательно посмотрела на меня.
– Я хотела спросить вас, какая она… А впрочем, неважно…
Когда мы прощались у лифта, она взглянула на меня доверчиво, так мне показалось. Но тотчас лицо стало опять такое, как в первую минуту встречи: застенчивое и строгое.

24. Правительственная почта в спальне

Бассет в октябре, за неделю до очередной сессии парламента: въездная аллея, засыпанная опавшими листьями, застывший в воздухе дымок над крышей сторожки, пылающий закат, свет, льющийся из окон, подносы с бокалами в полном цветов холле. Прямо пастораль, нарочно задуманная, чтобы показать, как счастливы здесь люди, или чтобы привлечь новое пополнение в ряды политических деятелей.
Даже и непостороннему картина показалась бы на редкость благополучной.
И за обедом все выглядело на редкость благополучно. Коллингвуд – молчаливый и величественный, как монумент, – сидел справа от Дианы; Роджер, который удостоился-чести сидеть по левую руку от нее, тоже казался совершенно спокойным и вполне на месте. Кэро, оживленная, искрящаяся весельем, обменивалась с ним и с Дианой какими-то знаками. Сосед Кэро – член «теневого» лейбористского кабинета – поддразнивал ее с таким видом, словно и он чувствовал себя за этим столом так же легко и свободно, как все; впрочем, так оно и было. Это был красивый, обходительный человек по имени Бэрнет – сосед Дианы, которого она пригласила к обеду. Артур Плимптон сидел между моей женой и очень хорошенькой девушкой, Гермионой Фоке, родственницей Кэро. Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что это было уловкой, с помощью которой Диана пыталась обезвредить Пенелопу Гетлиф. Артур, который приехал в Англию на неделю, держался и дерзко, и неуверенно и очень старался не привлекать нашего с Маргарет внимания.
Но был за столом один человек, которому светская непринужденность давалась с большим трудом. Жена Монти Кейва бросила-таки его. Все считали это счастливым избавлением – все, кроме него самого! Получив ее прощальное письмо, он, как всегда, отправился утром в министерство и занялся работой. Произошло это три дня назад. Сейчас он сидел за столом, и его толстое, умное и хитрое лицо не выражало ничего, кроме любезной готовности слушать собеседника, и самая мысль, что такой выдержанный человек способен страдать и мог совсем недавно даже желать смерти, казалась нелепой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52